Андрей Константинов - Изменник
— Я тоже рад вас слышать. Владимир Викторович, у меня сейчас сидят товарищи из дружественной нам организации… Разговариваем про одного вашего знакомого по Югославии.
— У меня теперь довольно много знакомых по Югославии, Евгений Максимович, — сказал Мукусеев и посмотрел на Джинна. Джинн ответил ему внимательным взглядом.
— Его фамилия Фролов… Вы можете охарактеризовать этого человека?
— Разумеется, Евгений Максимыч, — твердо произнес Мукусеев. — Олег Иванович Фролов — в высшей степени достойный человек, офицер.
— Любопытно. А что же ваш достойный офицер скрывается, Владимир Викторович? Странно это как-то.
— А он не скрывается, Евгений Максимович, — сказал Мукусеев. Джинн сверкнул глазами.
— Простите, не понял. По информации непосредственного начальника майора Фролова — полковника Филиппова Евгения Ивановича — Фролов предпочитает оставаться в тени. Начальник Фролова тоже характеризует его в превосходной степени. Готов за него поручиться, а вот наладить с ним рабочий контакт не может… Я бы и сам хотел встретиться с Фроловым. Что скажете на это?
Мукусеев быстро обдумывал слова Прямикова. Что это: предложение союза или капитуляции? Каким образом Директор СВР хочет решить судьбу Джинна?… Одновременно, специально для Олега, он переспросил:
— Полковник Филиппов характеризует Фролова в превосходной степени?
— Именно. И не только полковник Филиппов. Я бы сказал так: руководство организации принимает живейшее участие в его судьбе. А он сидит в подполье. Пора ведь, наверное, на свет выходить.
— Майор Фролов опасается предвзятого подхода и необоснованных репрессий, — сказал Мукусеев. Джинн стоял белый, как мел.
— Э-э, голубчик, куда вас понесло… Предвзятого подхода не будет. И уж тем более необоснованных репрессий. У вас, Владимир Викторович, есть возможность связаться с Фроловым?
Мукусеев колебался. Он не знал, что ответить Прямикову.
— Есть ли у меня возможность связаться с Фроловым? — переспросил он… И тут Джинн протянул руку к трубке.
***— Майор Фролов на связи, — услышал Прямиков голос в телефонной трубке. Он усмехнулся и сказал:
— Здравствуйте, Олег Иванович.
Лодыгин и Филиппов быстро переглянулись. Лодыгин покрутил головой.
— Здравствуйте, Евгений Максимович.
— А я догадался, — произнес Прямиков весело, — что вы находитесь рядом с Мукусеевым. — Джинн промолчал.
— Ну, что же вы молчите, майор? — сказал Прямиков. — У меня сейчас сидят ваши начальники: генерал-полковник Лодыгин и полковник Филиппов. Агитируют меня поддержать вас в Генпрокуратуре… А вам что же — сказать нечего?
— Мне есть что сказать, — ответил Джинн. Слова Прямикова о том, что в кабинете сидит сам начальник ГРУ, произвели на него довольно сильное впечатление. В военной разведке России служат около одиннадцати тысяч человек и если генерал-полковник Лодыгин приехал к Директору СВР потолковать о деле обыкновенного майора… что-то это значит.
— Коли вам есть, что сказать, — произнес Прямиков, — приезжайте ко мне. Нам есть о чем потолковать… и вашего адвоката прихватите.
— Адвоката? У меня нет своего адвоката, — растерянно ответил Джинн.
— Я имел в виду Владимира Викторовича, — усмехнулся Прямиков.
***Еще не так давно Служба внешней разведки существовала под названием Первое главное управление КГБ СССР… А КГБ и ГРУ всегда конкурировали. Конкуренция была тайной и подогревалась Центральным Комитетом КПСС. Партийные князья не доверяли ни той, ни другой организации и сознательно вбивали клин между ними… И ГРУ и КГБ за пределами страны часто решали одни и те же задачи, пересекались, наступали друг другу на пятки. Иногда даже сотрудничали. Но это случалось не часто и вынужденно, по приказу сверху или в силу особых обстоятельств.
Ситуация, сложившаяся в Костайнице, давала повод каждой из разведок очернить другую. Еще несколько лет назад так бы и произошло — руководители ГРУ и КГБ ринулись бы в ЦК обвинять конкурентов в кознях, интерпретируя факты в выгодном для себя свете и невыгодном для соперников… Всем старым сотрудникам обеих организаций памятен февраль семьдесят первого года. Тогда начальнику ГРУ генерал-полковнику Ивашутину присвоили звание генерала армии. А председатель КГБ Андропов остался «всего» лишь генерал-полковником. Девяносто девять процентов населения Советского Союза просто-напросто не заметили этого факта… Но для Комитета, для корпоративных чувств чекистов это было откровенным оскорблением. Даже для человека неискушенного очевидно: нет таких объективных показателей, которые могут подтвердить, достоин конкретный Петр Иванович Ивашутин звания генерала армии или нет. Вопрос о квалификации токаря или каменщика решается с помощью тарифно-квалификационных справочников и испытательных работ. Не выдержал чертежные размеры, не уложился в норматив по времени — хрен тебе, а не шестой разряд. Но для высших должностных чинов государства невозможно составить тарифно-квалификационные справочники. Тем более в столь специфической сфере деятельности, как разведка…
Совершенно очевидно, что повышение Ивашутина в звании было маневром ЦК КПСС, направленным на усиление раскола между Комитетом и генеральным штабом. Невидимая посторонним трещина между двумя разведками была глубока и широка. В ней сгинули уже десятки офицеров, сломались сотни карьер.
…Входя в резиденцию СВР в Ясенево, Джинн думал, что, возможно, выйдет из нее хоть и без наручников, но под конвоем. Убийство полковника внешней разведки, нелегальный переход границы, стычка с милицейским патрулем в Москве — тяжкие преступления. Если бы Джинн совершил все это при выполнении задания, никто не предъявил бы ему никаких претензий. Ни Генеральная прокуратура, которая вела дело по формальному (в Югославии Фролов был сугубо штатским человеком) признаку, ни Главная военная прокуратура, которая вела расследование по факту гибели полковника СВР, не представляли бы для Джинна никакой опасности… Но он действовал на свой страх и риск… Никто не поставил бы ему в вину нелегальный переход границы — он делал это не единожды. Для того и документы, изготовленные в первом спецотделе, ждали своего часа на конспиративной квартире в Белграде… и уж тем более никто не упрекнул бы его в ношении «левого» ствола или маленького инцидента с ментами.
Но было еще и убийство полковника Широкова! Потомственного чекиста, блестящего аналитика с превосходной биографией… А его завалил рядовой добывающий майор с биографией небезупречной. Сейчас судьба майора Фролова была полностью в руках Директора. Если он согласится пощадить Фролова — дело будет закрыто. Если не согласится — следствие и, скорее всего, трибунал. Биться за него никто не станет, и пресс «правосудия» раздавит рядового майора.
После успешного захвата Волкоффа Джинн воспрянул духом и поверил в свою реабилитацию. Он дал результат — вербовку. И не просто вербовку, а вербовку иностранного разведчика, который на первом же допросе сдал двух агентов. За такое однозначно награждают орденом… Вербовка — самое главное в работе добывающего, высший показатель.
Но для Директора СВР не имеет никакого значения вербовка ГРУ. Записать ее в свой актив он не может.
Входя в кабинет Прямикова, Джинн был весьма напряжен. Он не знал да и не мог знать двух факторов: во-первых, Евгений Максимович Прямиков мыслил шире ведомственных интересов. И, во-вторых, он получил от Лодыгина царский подарок — ему отдали шпиона в посольстве.
Адъютант Прямикова сказал: «Прошу вас», — двери распахнулись, Мукусеев и Фролов вошли в кабинет Директора СВР.
***Мукусеев тоже чувствовал себя несколько скованно. В силу характера и профессии он редко ощущал что-либо подобное — работа «вживую», в прямом эфире, несовместима со скованностью. Тележурналист перед камерой должен мгновенно оценивать реакцию своего собеседника, расставлять свои ловушки и обходить чужие. Он должен уметь держать нить разговора, анализировать вопросы и ответы, предвидеть неожиданности, контролировать собственные эмоции, фиксировать эмоции собеседника, слушать замечания режиссера, следить за временем… и учитывать еще десятки факторов.
Он был настоящим профессионалом, иначе не удержался бы на ЦТ дольше одного эфира.
Однако сейчас ему было несколько не по себе. Интуитивно он ощущал, что близка развязка. Что сегодня, сейчас, будет подведена черта под югославской трагедией, которая вот уже два года не дает ему покоя. Не отпускает, болит, как болит старая рана… Яростно звенели цикады в костайницкой ночи, скрежетал металл «опеля» под экскаваторным ковшом, и фальшиво пел старик Троевич:
Ведь ты моряк, Пашка!
Моряк не плачет…
… — Прошу вас, — произнес безукоризненно-вежливый адъютант, дверь в кабинет Директора распахнулась. Мукусеев несильно сжал руку Джинна выше локтя и шепнул в ухо: все будет крыто-шито.
