Юлиан Семенов - ТАСС уполномочен заявить
— Здесь, — сказал Огано, тронув пальцем карман френча.
— Марио ничего не сообщил в Лэнгли своим шифром? — спросил Глэбб.
— Зачем? — Лао пожал плечами. — Мы заинтересованы в том, чтобы именно вы стали резидентом. Какой смысл нам обходить вас? Мы выстроили план, и мы следуем этому плану, Джон. Теперь последнее: вы можете помочь вашими возможностями в Москве?
Глэбб расстелил салфетку на коленях, повертел в руках фужер, посмотрел на Огано.
— Хотите виски? Или джина? — спросил тот.
— Хочу русской водки.
— Я жду ответа, Джон, — сказал Лао.
— Не дождетесь.
— Джон, мы дружим десять лет, я вытащил вас из грязи в Гонконге, я поднял вас здесь, нейтрализовав Лоренса; не мешайте себе самому идти по лестнице.
— Я отвечу вам, когда Марио войдет в Нагонию, Лао, о'кэй?
Лао покачала головой:
— Не мешайте себе делать карьеру, Джон. Мне не нужны имена и клички ваших агентов. Пока что не нужны. Но, судя по вашим шагам, весьма талантливым, сказал бы я, у вас есть кто-то в Москве. Я готов — в обмен за вашу информацию из Москвы — помочь в их работе. На вас. Ваша агентура надежно законспирирована? Вы убеждены в том, что им не грозит разоблачение?
Глэбб выпил водку, которую ему налил Огано, шумно выдохнул и ответил:
— Не беспокойтесь за наших людей, Лао. Они прикрыты так надежно, что им ничего не грозит — во всяком случае, в течение ближайшего полугода.
— Смотрите. Я считал своим дружеским долгом поделиться своими опасениями. Смотрите. Немцы проиграли потому, что слишком уважали себя и недооценивали противника. Не повторяйте ошибок ваших родственников, вам это будет стоить головы. Я не убежден, что вы добьетесь чего-либо с Зотовым, — двойственность не метод в политике, а вы ведь хотите перейти из разряда воротил в лигу политиков, Джон, вы слишком явно хотите этого…
— Дорогой Лао, я ценю вашу дружбу, право. Но вы слишком однолинейны в ваших конструкциях. Зотову надо будет отмываться, понимаете? Ему надо будет доказывать свою честность, на это уйдет много месяцев, а мы с вами прекрасно понимаем, что больше года агент продуктивно работать не сможет; на большее я не рассчитываю, во всяком случае. Мне нужно, чтобы мои верные люди в Москве были гарантированы от провала в течение года; потом — хоть потоп, потом, я думаю, Марио возьмет меня к себе советником по экономике и финансам, на большее я не претендую. Давайте скорректированный план, Марио, мне пора…
«Центральное разведывательное управление.
Отдел стратегических планирований.
Строго секретно.
28/01 — 45 — 78.
С учетом замечаний директора ЦРУ план операции «Факел» уточнен и — в окончательной фазе — выглядит следующим образом:
1. День «X» — суббота, 7.00 утра.
2. Президентский дворец будет взят не только силами бронедесанта, но и с воздуха — двадцать вертолетов послезавтра прибывают в пункт «С».
3. Джорджу Грисо будет предложено обратиться к народу с обращением о добровольной передаче власти генералу Огано.
4. В случае отказа он покончит жизнь самоубийством.
5. Похороны Джорджа Грисо возьмет на себя правительство Огано, объявив национальный траур.
6. Огано обратится за помощью не к нам, а к Пекину; более того, он в своем обращении, уточненный текст которого прилагается, осудит вторжение морской пехоты США.
И. о. резидента ЦРУ — Джон Глэбб».
«Текст обращения генерала Огано к народу Нагонии.
Дорогие соотечественники!
Примите мои сердечные поздравления с освобождением. Восстание против иноземного ига закончилось победой. Вы призвали меня, и я пришел к вам, чтобы отдать себя служению нации.
Мы оплакиваем трагическую кончину Джорджа Грисо, который оказался неподготовленным к той роли, которую ему уготовила судьба, но это не его вина, это беда всей нации, совсем недавно сбросившей цепи колониального рабства.
Я думаю, что наше национальное движение, принесшее победу, будет с восторгом принято друзьями во всем мире.
Я должен сказать, что рука братской помощи из Пекина уже протянута нам.
Я должен самым решительным образом выступить против высадки десанта морской пехоты США.
Я хочу повторить, что стану служить делу нашей национальной революции до конца!
С нами Бог и Победа!»
Константинов
…Режиссер Ухов звонил Константинову каждый день: кончились актерские пробы, а консультант до сих пор не посмотрел, художественный совет не хочет принимать решения, пока не будет высказано мнение специалиста.
— Хорошо, а если я приеду к вам часов в десять? — спросил Константинов. — Такое допустимо?
— Да хоть в двенадцать! — взыграл Ухов. — Будете вы, режиссер Женя Карлов, он говорил, что знаком с вами, и я! Нет проблем, хоть в час ночи!
— Можно пригласить жену? — спросил Константинов.
— Милости прошу, очень буду рад.
…Константинов оставил помощнику телефон съемочной группы и монтажной, сказал, что в случае срочной надобности ехать от «Мосфильма» десять — пятнадцать минут, позвонил Лиде и предупредил ее, что ждать будет у проходной в девять пятьдесят пять.
— А без пяти десять ты не можешь сказать? — улыбнулась Лида.
— Могу, но в этом будет некая сослагательность. И потом я не люблю слова «без», в нем какая-то унылость сокрыта, — ответил Константинов.
…В просмотровом зале было душно, вентилятор не работал; Лида осторожно разглядывала лицо мужа — похудел. Он весело говорил с Уховым и Карловым, шутил с монтажницей Машей, сетовал на сумасшествие погоды — совершенно нет лета, сплошные дожди; рассказал смешной анекдот, попросил разрешения снять пиджак и заключил:
— Если не возражаете — начнем, а?
Над сценарием фильма о чекистах он просидел — в самом еще начале работы — чуть не две недели; страницы были испещрены пометками; когда Ухов увидал это, то застонал даже:
— Константин Иванович, но ведь сценарий утвержден!
— Тогда зачем я вам?
— Как зачем?! Вы должны просмотреть его по линии достоверности, с профессиональной точки зрения.
— Я этим и занимался. Но коли автор пишет «озадачьте себя вопросом», то как же мне не обратить ваше внимание на такой ляп?
— Это не ляп. Это распространенное выражение, оно бытует у нас.
— И плохо. Бархударов трактует слово «озадачить» как «поставить в тупик». А я не хочу, чтобы чекист говорил на плохом русском языке.
— Неужели «поставить в тупик»? — удивился Ухов. — Черт, спасибо, это надо перелопатить.
— Перелопатить, — повторил, усмехнувшись, Константинов. — Пойдем дальше. Главное соображение: в сценарии много вранья. Причем автор исходит из самых лучших побуждений, он хочет утеплить образы чекистов. И снова появляется жена, которая ждет мужа ночами, и снова молодой капитан влюбляется в певицу из ресторана, которая связана с фарцовщиками, и снова генерал знает все наперед о противнике… Правду надо писать, а коли она автору неведома, стоит посидеть с нами, поговорить, мы с радостью поможем. И вот еще что: у вас шпионов пачками ловят, а ведь это неправда. Шпион — редкость в наши дни; серьезный шпион — это сложнейшая внешнеполитическая акция противника. Завербовать советского человека в наши дни — задача невероятно сложная; самая суть нашего общества противоречит этому... Человек, который бы добровольно или даже под давлением отказался от того, что ему дает наша жизнь, — это аномалия.
Ухов ломал руки, клялся, что менять в сценарии ничего больше нельзя, вещь отлилась, конструкцию ломать невозможно.
— Я ведь ни на чем не настаиваю, — заметил Константинов. — Я говорю вам то, что обязан сказать. А вы вправе со мною не согласиться и попросить другого консультанта.
(В мире кино режиссеры делятся на две категории: «стоики», которые отвергают любую поправку, даже своего коллеги, и «стратеги», которые бесстрашно разрушают конструкцию, если видят в доводах товарищей разумные соображения. Ухов хотя и был «стратегом», но попугивал всех «стоицизмом» — особенно на первых порах, до того, как был подписан приказ о запуске фильма в производство; в это время он был готов на все и принимал любые дельные замечания благодарственно. Потом, когда включался счетчик и деньги на ленту были уже отпущены, появлялся новый Ухов, диктатор и трибун, отвергавший любое слово критики; на все замечания отвечал: «А я так вижу». И все тут, хоть тресни.
Когда Константинов сказал о приглашении нового консультанта, Ухов осел, начал рассуждать о ранимости художника, произнес речь во славу чекистов и, в конце концов, соображения Константинова принял.)
Первый ролик был видовым; актер шел по берегу реки, потом бежал; сиганул с берега — красиво, ласточкой, и Константинов вдруг явственно ощутил вкус воды, темной, теплой, мягкой.
