Рина Хаустова - Дело об убийстве Распутина
Витте и Распутин познакомились еще до первой мировой войны. Витте рассказывал о своей первой встрече так:
«Поистине, нет ничего более талантливого, чем талантливый русский мужик. Какой это своеобразный, какой самобытный тип! Распутин — абсолютно честный и добрый человек, всегда желающий творить добро и охотно раздающий деньги нуждающимся. Незадолго до моего последнего выезда из Петербурга ко мне пришел еврей с адресованной ко мне запиской без конверта. Я с трудом разобрал: «Граф, помоги этому еврею… Евреи — тоже люди, за что их преследуют?» Я часто получал от него такие рекомендательные письма. Я беседовал с Распутиным всего один раз. Распутин изложил тогда в беседе очень интересные и оригинальные взгляды. Все, что Распутин говорил тогда, он сам передумал и перечувствовал…»
Витте высоко оценил старания Распутина в 1912 году предотвратить грозящую России войну с Германией. Узнав о начале войны с Германией, оба плакали. С началом Первой мировой войны Распутин и Витте встречались и разговаривали чаще, они говорили о приближающемся крушении империи. Распутин ценил Витте, называя его «очень разумным человеком».
Рассказывает дочь Распутина Матрена:
«Витте сказал отцу, чтобы он берег свою жизнь. Витте говорил, что крестьяне гордятся тем, что один из их братьев стоит близко к царю. Они думают, что у них есть заступник при дворе. Если однажды отец исчезнет, то в плотине откроется большая дыра и прорвется мутный и страшный поток. Отец ему ответил: «Я знаю. Трон не выстоит и шести месяцев, если меня убьют». Я задрожала… Слова отца прозвучали так убежденно».
24
Кроме княжны императорской крови Ирины, ставшей женой Феликса Юсупова, у великого князя Александра Михайловича было шесть сыновей. Со всеми ними, своими шурьями, Юсупову удалось наладить дружеские и родственные отношения. В ночь убийства старшие князья Андрей, Федор и Никита Романовы ожидали вести об убийстве Распутина в Михайловском дворце. После убийства они собирались вместе с Юсуповым выехать в Крым.
25
Одна из исповедей Феликса была адресована матери Ирины Юсуповой, великой княгине Ксении, родной сестре государя.
«Дорогая Мамаша!.. меня ужасно мучает мысль, что вдовствующая императрица Мария Федоровна и ты будете считать того человека, который это сделал, за убийцу и преступника… Как бы вы ни сознавали правоту этого поступка и причины, побудившие совершить его, у вас в глубине души будет чувство — а все-таки он убийца!
Зная хорошо все, что этот человек чувствовал до, во время и после и что он продолжает чувствовать, я могу сказать, что он не убийца, а был только орудием Провидения, которое дало ему ту непонятную нечеловеческую силу и спокойствие духа, которые помогли ему исполнить свой долг и уничтожить ту злую, дьявольскую силу, бывшую позором России и всего мира и перед которой до сих пор все были бессильны…»
Письмо Елизаветы Федоровны, духовной наставницы Феликса Юсупова, адресованное мужу сестры и российскому государю:
«…дошло известие, что Феликс убил его, мой маленький Феликс. Я знала его ребенком, который всю жизнь боялся убить даже животное, который не хотел становиться военным, чтобы никогда не иметь возможности пролить кровь… через что он прошел, чтобы совершить такое деяние, и как? Движимый патриотизмом, он решился спасти страну и своего суверена от того, что причиняло страдания всем!..
Преступление остается преступлением, но это, будучи особенным, может считаться дуэлью и рассматриваться как акт патриотизма…»
Впрочем, находились и такие, которые видели поступок Юсупова и великого князя Дмитрия Павловича так, как это действительно выглядело:
«В убийстве Распутина не было ничего героического. Это было отвратительное преднамеренное убийство. Только подумайте, какие два имени и по сей день упоминаются в связи с ним: великий князь, один из внуков царя освободителя, и потомок одного из наших великих родов, чья жена была дочерью великого князя. Это показывает, как низко мы пали!.. что они хотели достичь? Убийство должно было представить Распутина в виде некоего дьявольского воплощения, а его убийц — как каких-то сказочных героев. Это отвратительное убийство явилось плохой услугой, оказанной ими человеку, которому они клялись служить — я имею в виду Ники…» — таково было мнение великой княгини Ольги, сестры государя. Сестра царя была хорошо знакома с жертвой преступления, хотя никогда не числила его среди своих друзей. Надо отдать должное уму и проницательности великой княгини, ей удалось ближе всех подойти к пониманию смысла поступка двух родственников-убийц…
Приведем еще одно мнение. Это мнение принадлежит великому князю Николаю Михайловичу, которого трудно обвинить в отсутствии сочувствия к совершившемуся убийству. Убийству Распутина он был очень рад. Но тем не менее моральная сторона этого преступления волновала его:
«…я в замешательстве и, откровенно говоря, мучаюсь, ведь это муж моей племянницы. На мой непрестанный вопрос: возможно ли, что совесть не мучает его? — в конце концов, он убил человека, приходит все тот же ответ: ничуть! Этого я не могу понять. Если Распутин был зверем, что тогда можно сказать о молодом Юсупове?»
26
Монологи, которые, по утверждению князя Юсупова, он слышал своими ушами из уст Распутина (цитируются по тексту книги «Конец Распутина»):
«— Вот что, дорогой: будет, довольно воевать! Довольно крови пролито… пора всю эту канитель кончать! Что, немец не брат тебе? Господь говорил: «люби врага своего, как любишь брата своего», а какая же это любовь? Сам-то, Николай-то, все артачится… Уперся! Знай, свое твердит: «Позорно мир заключать»!.. и сама уперлась, должно, опять кто-нибудь их худому научает, а они слушают… Ну да что там говорить! Коли прикажу хорошенько, все по-моему будет! Говорю тебе — коли не по-моему будет — сейчас стукну кулаком по столу, встану и уйду! …а они вдогонку побегут, упрашивать станут: «Григорий, что прикажешь, то и сделаем, только не покидай нас! Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Лександру с малолетним сыном, а самого-то в Ливадию отправим, цветочки нюхать. Вот сама-то, мудрая, хорошая правительница. А он что? Что понимает? Не для этого сделан… Вот-то радость ему будет огородником заделаться!.. Ну какой же он государь? А сама царица — мудрая правительница. Вторая Екатерина! Я с ней все могу делать. До всего дойду! Она в последнее время и управляет всем сама, и погляди — что? Дальше лучше будет!
Обещалась перво-наперво говорунов думских разогнать! К черту их всех! Ишь, выдумали что, против помазанников Божьих идти! А тут мы их по башке и стукнем!
Скоро Думу распущу, а депутатов всех на фронт отправлю, ужо я им покажу! Вспомнят меня! Всем, всем, кто против меня идет, худо будет! Вот видишь работы-то сколько! А помощников нету. Ты смышленый, ты мне помогать будешь. Я тебя познакомлю с кем следует…»
27
В начале марта 1917 года, непосредственно после Февральской революции, Временное правительство объявило о создании Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих должностных лиц царского режима» (ЧСК).
Большинство деятелей новой власти полагали, что ЧСК должна подготовить документы и материалы для привлечения к суду бывших правителей, осудить государыню и государя по статье 108 Уголовного уложения (государственная измена) и навеки «вбить осиновый кол» в спину монархии и свергнутых монархов. Застрельщиком следствия стал юрист, «Немезида революции», господин Керенский, руководителем комиссии был назначен некий Муравьев, адвокат из Москвы, известный защитник по политическим процессам.
По воспоминаниям заместителя председателя ЧСК, бывшего прокурора петроградской судебной палаты, сенатора Завадского, того самого, который занимался расследованием обстоятельств убийства Распутина, «Муравьев считал правдоподобными все глупые сплетни, которые ходили о том, что царь готов был открыть фронт немцам, а царица сообщала Вильгельму о движении русских войск». В связи с такой установкой председателя комиссии в среде юристов, составивших ЧСК, несколько раз вспыхивали серьезные споры и разногласия между теми, кто правдами и неправдами стремился доказать виновность обвиняемых, и теми, кто, невзирая на отсутствие политического сочувствия к обвиняемым, не желал выводить действия ЧСК из строго правового русла.
Вот только одна из показательных, но обыденных страниц работы комиссии.
В дни ее работы в одной из петроградских газет появилось несколько телеграмм, в которых содержались секретные сведения для германского военного командования. Подпись в телеграмме — Алиса не оставляла сомнений — это дело рук свергнутой императрицы! Керенский и Муравьев были довольны: наконец появились доказательства! Однако расследование, проведенное по горячим следам, установило следующее.
