Максим Теплый - Остров Сердце
Машина пропагандистской самозащиты работала на полную мощь, втягивая в орбиту своих идеологических волн всех и каждого. И каждый школьник был осведомлен, что академик Сахаров, к примеру – это обласканный Родиной ученый, трижды Герой социалистического труда и лауреат всяческих премий, который проявляет, как нам объясняли, лютую неблагодарность, понося страну, взрастившую его и сделавшую из него выдающегося ученого, а он в ответ льет на нее всякую черную напраслину.
Нужна была несгибаемая вера самого академика в свою правоту, чтобы тихим, но непреклонным голосом говорить о своем несогласии с системой!
Нужен был музыкант калибра Ростроповича, чтобы демонстративно покинуть СССР, стать на многие годы интеллигентным и картавым оппонентом ядерной сверхдержавы…
Нужна была обжигающая печаль Андрея Тарковского или несколько смертей на парижской чужбине писателя-фронтовика Виктора Некрасова, чтобы даже те, кто приспособился к жизни в СССР и не хотел особых перемен, – даже они задумывались: ну почему так?! Почему здесь не выживают такие, как Довлатов и Любимов, Зиновьев и Солженицын?! Значит, что-то не так в этой замечательной во всех отношениях стране…
Во времена Горбачева оппозиционеров вдруг стало больше, чем всех остальных граждан. Он, собственно говоря, и был главный оппозиционер, подбадриваемый своими соратниками, госпожой Маргарет Тэтчер, а также профессионалами западных спецслужб, получившими реальное влияние на ту самую машину, которая некогда работала против них. И машины никакой не осталось! Режим перестал сопротивляться, в оппозицию пошли целые государства, начиная с Прибалтики и кончая свободолюбивой Туркменией.
Оппозиционеры сбивались в многочисленные агрессивные стаи, готовые к мгновенной реакции на любое политическое событие. Они побеждали на всех выборах. Они так быстро завоевали страну, что не заметили, как сами стали действующей властью, после чего в их рядах немедленно появились недовольные итогами горбачевской революции, то есть новые оппозиционеры, мечтающие об очередном переделе власти…
Вскоре эти мечтатели взяли верх. Они нахально вырвали власть из мягких ладошек Горбачева и поставили на его место Ельцина – человека своеобычного, с врожденным инстинктом разрушителя и властолюбца.
Опять недавняя оппозиция стала властью, а ее место, по иронии судьбы, заняли коммунисты, поначалу энергичные и напористые. В 1996 году они даже выиграли президентские выборы, но их результаты были грубо сфальсифицированы, а КПРФ настаивать на своей победе не стала. Это был ее последний триумф, да и то несостоявшийся. Потом партия испуганно притихла и существовала в этом полулетаргическом состоянии до того самого момента, когда режим Бориса Ельцина, подобно старому льву, рыкнул из последних сил на весь окружающий мир, а потом издох ко всеобщему удовольствию, поскольку опостылел буквально всем, даже тем, кто его защищал и поддерживал.
Оппозиция медленно и неуклонно вырождалась, превращалась в политическое посмешище и карикатуру. Чем больше она шумела и делала грозную мину в Госдуме, тем очевиднее была ее беспомощность перед лицом набиравшей силу политической команды, пришедшей на смену Ельцину. И тем большее раздражение чувствовали обычные люди, которых пытались учить демократии проворовавшиеся экс-функционеры в костюмах от Brioni…
Это сборище был необычно еще в одном отношении. На трибуне плечом к плечу стояли вожди практически всех существующих оппозиционных партий и организаций. Причем было их столько, что тут же, естественно, возникли споры о том, кто должен стоять впереди в силу общепризнанных заслуг перед страной, а кому и второго ряда много.
Главной интригой митинга было участие в нем лидера коммунистов Геннадия Авдеевича Зюганова. Он пока в первые ряды не стремился и сверкал загорелой лысиной где-то позади. Выжидал он потому, что коммунисты впервые оказались в одной компании с партиями, которых раньше чурались. А компания была живописная: начиная от "Новых большевиков" и кончая представителями молодежной праворадикальной организации "Батька Махно", не говоря уже о "Мемориале", который присутствовал на митингах всегда.
Ну и, конечно, ведущая… Элла Генриховна Памада – высокая худая женщина средних лет – прежде чем выйти к микрофону, нервно курила, теребя пальцами длинную тонкую сигарету.
Эллу знали, пожалуй, все. Она писала книги, слыла модной художницей, чьи картины встречались в домах богатых людей и известных политиков. При этом имела степень доктора экономических наук, преподавала в нескольких университетах, хотя начинала свой жизненный путь рядовой фрезеровщицей на АвтоВАЗе, где сначала почувствовала вкус к профсоюзной работе, а потом и к большой политике.
Памада сделала в Москве головокружительную карьеру и даже поработала немного в правительстве на должности министра по каким-то там гуманитарным вопросам. Несмотря на далеко не юный возраст, была она весьма хороша собой, и многие мужчины-политики прекрасно помнили ее броскую восточную внешность и необычную фамилию. И когда возникал вопрос о том, что надо на какую-нибудь должность двинуть именно женщину, причем из неофициальных или даже оппозиционных структур, тут же вспоминали Памаду.
Элла этим активно пользовалась, возглавляя всяческие комитеты, комиссии, жюри, экспертные советы. Даже входила по президентской квоте в Общественную палату. При этом она публично поносила власть, президента и выступала на митингах с пронзительными критическими речами.
В Кремле, впрочем, давно привыкли, что Элла в больших делах не помеха, даже наоборот. А что касается оппозиционной риторики, то пускай себе развлекается…
На этот митинг Элла идти не собиралась. Она чувствовала, что ее последние высказывания оказались все-таки резче, чем нужно, и вызвали раздражение в Кремле. А ссориться с кураторами ей совсем не хотелось. В последнее время она, как никогда, была довольна своим положением: с одной стороны, ей многое позволялось, и это тешило самолюбие, а с другой – она крепко вросла во власть и сполна этим пользовалась в обустройстве материального благополучия. К тому же большинство организаторов митинга она откровенно презирала, считая политическими пигмеями.
Но накануне к ней в офис пришел человек с письмом, как он выразился, "с туманного Альбиона". Элла сразу все поняла и нервными пальцами вскрыла конверт.
"Привет! – писал Березовский. – Допускаю, что тебе неприятно читать мое письмо. Ты из тех, кто обид не прощает, тем более мужчинам. Но так, видно, было суждено судьбой.
Ты не поверишь, иногда хочется плюнуть на все, даже на собственное будущее, и просто вернуться в Россию, хотя бы на час. Но не будет и секунды: с трапа самолета меня отправят прямо в "Матросскую Тишину".
Звать тебя сюда я тоже не имею права. Зачем ломать твою благополучную жизнь? Не ради же светлой памяти о нашем многолетнем романе?
Тогда резонный вопрос: зачем пишу тебе?
Ответ: надеюсь в очередной раз воспользоваться твоим даром внушать людям доверие и звать их за собой.
Помнишь, как мы спорили, возможны ли когда-нибудь реальные перемены в нашей стране? Мы разбежались не из-за моих трех жен – их ты соглашалась брезгливо терпеть. Но ушла, посчитав меня болтуном и политическим импотентом! Ты разочаровалась во мне, и это было для тебя куда мучительнее, чем моя неготовность бросить ради тебя семью. Ты не простила мне слов о том, что все шансы упущены, оппозиция выродилась в крикливое шоу, а настоящие ее лидеры утратили веру в самих себя!
Ты не простила мне побег в Лондон! Наверное, ты предпочла бы видеть меня на нарах и гордиться моим мужеством. И даже носить мне передачи и писать нежные письма…
Нет, Элла! Я сделаю больше. Еще одну, последнюю попытку ухватить и крутануть колесо истории – как тогда, в конце 80-х! Помнишь? Я начал действовать, и когда письмо дойдет до тебя, ты это уже почувствуешь!…"
"Что? Нет! Быть не может! – Элла похолодела сердцем. – Захват острова – не его стиль! Скорее, война с Грузией. Банковский кризис… Да, вот это наверняка Борис…"
Элла лихорадочно читала:
"Я уже основательно качнул эту громадину! И теперь многое зависит от тех, кто способен воспользоваться моментом. Власть шатается и ее можно уронить! В России немного политиков твоего калибра, но все, что есть, должны быть сегодня вместе. Я не даю никаких советов, но знаю, ты будешь поступать так, как велит тебе твоя беспокойная совесть. Твой Б.Б.".
Письмо вызвало у Памады противоречивые чувства. Ее непростой роман с Березовским продолжался (правда, с перерывами) лет пятнадцать. И оборвался мгновенно, когда ББ покинул Москву, получив от Кремля пару дней отсрочки для бегства.
Когда они начали встречаться, друзья Эллы пришли в ужас. Березовский едва доставал пятнистой лысиной до ее подбородка, одевался в жуткие мешковатые костюмы, сияющие потертостями на локтях и украшенные россыпью перхоти на вороте. При этом он был старше Эллы, которая как раз к моменту их знакомства начала покорять Москву своими талантами и яркой внешностью. И еще он был женат…
