Михель Гавен - «Роза» Исфахана
— А на меня и мать с сыном Агдаши — тоже? — осторожно поинтересовался Нассири. — Неужели Ахмадинежад нас выпустит?
— Выпустит, — заверила его Джин. — Выпустит всех, кого мы внесем в список желающих эмигрировать из страны. Вокруг имени вашего президента вот-вот разразится крупный дипломатический скандал, который может обернуться для Ирана не просто ужесточением санкций, но и полным разрывом отношений с Западом. А это для него, естественно, почти смерти подобно. Ведь если весь западный мир объединится против Ирана, ему не поможет даже такой существенный гарант стабильности, как нефть. Произошла же аналогичная ситуация в Советском Союзе, когда в середине восьмидесятых цены на нефть были искусственно опущены там до шести долларов за баррель. Так что можно сколько угодно поливать грязью западные ценности в СМИ, но абсолютный отказ от конкуренции с Западом ведет к гигантской стагнации и обнищанию. И иранские руководители могут убедиться в этом хотя бы на примере Северной Кореи. Ахмадинежад же предпочитает балансировать на тонкой грани и, на самом деле четко понимая сложившуюся ситуацию, пойдет на все наши условия, чтобы сохранить лицо. И не потерять при этом расположения своих союзников — России и Китая.
— Аллах всемилостивый, помоги, чтобы так всё и получилось! — молитвенно сложил руки на груди Нассири. — Кстати, мне уже звонила жена, — поделился он радостью с присутствующими. — Она очень довольна тем, как всю нашу семью приняли французы.
— Это же замечательно, Сухраб! — радостно воскликнула Джин.
— Поначалу Парванэ не хотела покидать Иран без меня, — продолжил доктор, — а я не мог сказать ей, что тесно привязан к семейству Агдаши и миссии, — продолжал доктор. — Когда же сегодня Марьям сказала мне, что мы тоже скоро уезжаем, я почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Мог ли я мечтать об этом еще совсем недавно?! Вам меня не понять, дорогой Франсуа, — повернулся Нассири к Маньеру. — Живя в Париже, вы даже не замечаете, сколько вам всего дано и позволено, вы воспринимаете всё как должное. Правда, мы тоже когда-то жили так же. Пока мрачный старик Хомейни не подмял нашу страну под свое учение. Его именем назвали всё, что только можно было назвать, словно в Персии до него никогда и не было по-настоящему великих людей, вписавших свои имена в историю золотыми буквами. В глубине души все образованные люди ждали смерти Хомейни, но когда он умер, ничего, увы, не изменилось. Его идеи словно внедрились в подкорку каждого иранца, и благодаря деятельности последователей Хомейни мы постоянно ощущаем его присутствие. Он по-прежнему контролирует всю жизнь в Иране! Тридцать лет назад я и представить не мог, что режим в Персии столь кардинально изменится, иначе мы с Парванэ ни за что бы здесь не остались. Благо у нас была возможность уехать в Америку, где я когда-то работал. Просто пока я размышлял, как можно добиться справедливости в нашем обществе, как сделать так, чтобы разрыв между богатыми и бедными сократился, новое правительство жестко закрутило все гайки, сделав добровольный отъезд из Ирана невозможным.
— Ну, это характерно для любого авторитарного государства, — заметила Джин и посмотрела на настенные часы: время приближалось к одиннадцати часам утра. — Верхушка, захватившая власть в ходе революции, никогда не пожелает расстаться с ней добровольно. Мировая история доказала это на примере Ирака, Сирии, Ливии, Советского Союза. К счастью, кризис элиты при авторитарном правлении наступает быстро, он неизбежен. Думаю, Иран тоже столкнется с этим в ближайшем будущем: выпустит пар, и общество снова вернется к демократии.
— Моя Парванэ давно уже потеряла веру, что когда-нибудь мы с ней снова будем жить как при шахе. И теперь возможность возвращения в Америку видится ей сказочным волшебным сном. Вы истинный ангел Аллаха, Аматула, — благодарно взглянул Нассири на Джин, — и я не устану повторять это до конца своих дней. Вы воплощаете в жизнь мечты окружающих вас людей! А заслуги вашей организации Красного Креста и вовсе безмерны! Скажу вам всем откровенно: я считаю для себя очень большей честью, что вы позволили мне примкнуть к вашей миссии! — торжественно произнес он. — И самым важным делом своей жизни я считаю дело, которое делал вместе с вами! Кстати, — спохватился вдруг Нассири, — а где Шахриар? Кажется, я еще не видел его сегодня…
— Я тоже, — озадаченно кивнул доктор Маньер.
— Он поехал в Тегеран, — коротко обронила Джин и снова посмотрела на часы: секундная стрелка пробежала последние деления, пробило одиннадцать. — Сказал, что по делам.
— По делам в Тегеран?! — Нассири тревожно заерзал на диване. — С чего вдруг? Вчера вроде не собирался.
— Да, мне он тоже сказал, что поехал в Тегеран, — подтвердила слова Джин Марьям, втолкнув в комнату передвижной столик на колесиках, уставленный чашками, кофейником и блюдом с аккуратно нарезанным шоколадным кексом, прикрытым вышитой салфеткой. — Я встретила капитана Лахути, когда он шел к машине. Спросила, когда вернется, — продолжала девушка, подкатывая столик к дивану, — а он пообещал, что скоро. Сразу, мол, как только решит все свои дела в столице. — Зажмурившись, Марьям торжественно сдернула салфетку с кекса. — Угощайтесь! — предложила радушно.
— Благодарю вас, мадемуазель. — Доктор Маньер взял кофейник, налил кофе сначала дамам, а потом Нассири и себе. — А как, кстати, кувшин, который вы дважды едва не уронили? Он еще цел, мадемуазель? — поинтересовался деланно равнодушно.
Джин неодобрительно покачала головой: сколько можно, мол, подтрунивать над девушкой, Франсуа? Однако Марьям нисколько не обиделась.
— Цел, — сообщила беспечно. — Чего ему сделается?
— Что ж, тогда я искренне рад за нашего офис-менеджера: значит, ему не придется возмещать иранцам ущерб за эту посудину, — с улыбкой заключил Франсуа и, попробовав кекс, оценил: — Очень вкусно!
— Марьям, присоединяйся скорее, пока мы всё не съели, — поторопила Джин помощницу.
— Ой, спасибо, ханум, я мигом, — Марьям шустро расположилась на кожаном пуфе перед диваном.
— Позвольте поухаживать за вами, мадемуазель, — Франсуа протянул ей чашку кофе и ломтик кекса.
— Спасибо, доктор, — Марьям смутилась, покраснела и потупилась.
— Неожиданный поступок, Франсуа, — добродушно рассмеялась Джин. — Марьям привыкла, что вы всё время придираетесь к ней, но теперь, кажется, вы начинаете находить с ней общий язык.
— Нет, и все-таки я не понимаю, зачем Шахриар поехал в Тегеран? — снова подал голос Нассири, явно не на шутку обеспокоенный. Из всех присутствовавших в комнате только Джин понимала, что доктор волнуется не зря. — Он не сказал вам, зачем едет в Тегеран, Аматула? — повернулся к ней всем корпусом Сухраб.
— Сказал, что для получения повышения в звании, — уклончиво ответила она.
— О, наш капитан вернется майором?! — удивленно воскликнул Франсуа. И добавил не без иронии: — Оказывается, служба при нашей миссии тоже положительно сказывается на карьере.
— Но почему же у меня плохое предчувствие? — не унимался доктор Нассири. — Мне кажется, что Шахриар сюда уже не вернется. Возможно, мы вообще его больше не увидим! Он просто не хотел заранее никого расстраивать, потому и придумал историю с повышением…
Джин заметила, что настроение у Сухраба окончательно испортилось, и он даже не притронулся к кофе.
— Вы правы, доктор: Шахриара мы увидим нескоро, — сжалилась над ним Джин. — Но это не значит, что не увидим его никогда вообще. Напротив, я думаю, что в самом ближайшем будущем мы узнаем о нашем капитане достаточно хорошие вести.
— Что он стал генералом, например, — весело добавила Марьям. — И теперь занимает важный пост в Тегеране.
Её шутка повисла в воздухе, никто на нее не откликнулся. Оба доктора — Нассири и Маньер — внимательно смотрели на Джин.
— Что вы имеете в виду, Аматула? — осмелился спросить после довольно продолжительной паузы Маньер.
Ответить Джин не успела: её мобильный телефон пропел «Полет валькирий» Вагнера. Она взяла со стола трубку, взглянула на дисплей, узнала швейцарский номер матери.
— Прошу прощения, я покину вас на минуту, — сказала Джин и, поднявшись с кресла, быстро вышла вместе с телефоном в соседнюю комнату. Плотно прикрыла за собой дверь.
* * *— Я слушаю вас, доктор, — произнесла в трубку, коснувшись сенсорной кнопки.
— Здравствуйте, Аматула.
Родной, чуть низковатый и переливчатый голос матери, немного похожий на голос бабушки Маренн. Мама всегда и во всем немного копировала бабушку. И от этого родного голоса, с детства сулившего покой и беспечность, сердце Джин сладко заныло: скоро она снова увидит всех своих родных.
— У меня для вас новости, Аматула, — голос матери звучал деловито, но одновременно чуть дрожал. Джин поняла: мама тоже разволновалась. — Ваш отъезд из Исфахана намечен на пятьдесят первую неделю года, скорее всего на пятницу. Так что Рождество вы встретите дома.
