Грэм Грин - Доверенное лицо
— Что случилось? — спросила девушка. — Я уж решила, что вы от меня сбежали. Вид у вас такой, как будто вы повстречались с привидением.
С того места, где он сидел, был виден Л. — фамилия всплыла наконец в памяти. Он сказал негромко:
— На меня сейчас было совершено нападение. Точнее говоря, пытались напасть… В туалете.
— Что вы мне все сказки рассказываете! — возмутилась она. — Напускаете на себя таинственность. Заказали бы лучше бутылочку «Три медведя».
— Пожалуйста. Но ведь я должен чем-то объяснить свое отсутствие.
— Да вы сами-то верите своим басням? — спросила она раздраженно. — Вы случайно не контуженный?
— Нет, не думаю. Просто не самый приятный попутчик.
— Отчего же! Если бы вы только не чудили и не городили душещипательную ерунду… Я ведь предупреждала — терпеть не могу мелодрам.
— Тем не менее они иногда происходят в жизни. Видите — там сидит мужчина, за первым столиком от дверей. Пока что не смотрите на него. Я готов заключить с вами пари, что он смотрит на нас. Ну как?
— Да, смотрит, но что из этого?
— Он наблюдает за мной.
— Есть и другое объяснение. Он не сводит глаз с меня.
— Почему именно с вас?
— Господи, да потому, что мужчины всегда на меня глазеют.
— Ах, да, — сказал он торопливо. — Ну, конечно, понятно.
Он откинулся в кресле и внимательно посмотрел на нее: полные губы, нежная тонкая кожа. Он почувствовал неприязнь к лорду Бендичу — будь он ее отцом, он бы приструнил ее. Женщина на эстраде красивым низким голосом пела какую-то чушь о безответной любви: Слова, одни слова, — я этого не знала, Ты грезил наяву, моя душа пылала, Ты говорил — любви пришла твоей пора, Мне сердце обещал, но то была игра.
Публика, отставив рюмки, жадно слушала, словно внимала высокой поэзии. Даже Роз на минуту перестала есть. Их жалость к самим себе раздражала его — такой слабости не могли позволить себе его соотечественники по обе стороны фронта.
Но все ж тебя сегодня не корю я, Такое время — все живут в обмане, И я, мой друг, не отравлюсь, горюя, Как дева в рыцарском романе.
Песенка, очевидно, выражала дух времени в их понимании. Лично он предпочел бы тюремную камеру, руины после авианалета и врага у порога, чем такой «дух». Он задумчиво наблюдал за девушкой. Будь он помоложе, он бы сочинил в ее честь стихи и наверняка получше этих.
Ты только грезил наяву — теперь я это знаю, Слова, одни слова — теперь я понимаю.
— Песенка — дрянь, но почему-то трогает, верно? — сказала Роз. К их столику подошел официант.
— Джентльмен, сидящий у дверей, просил передать вам вот это, сэр.
— Для человека, который только что сошел на берег, вы довольно быстро заводите друзей, — сказала Роз.
Он прочитал записку, короткую и деловую, хотя по ней невозможно было судить о подлинных намерениях ее автора.
— Вероятно, вы опять не поверите, — сказал Д., — но мне только что предложили две тысячи фунтов.
— Конечно, не поверю — если бы предложили, вы бы помалкивали.
— Я говорю правду. — Он подозвал официанта. — Скажите, не знаете ли вы, есть у этого джентльмена шофер, рослый детина, у которого что-то не в порядке с одним глазом?
— Сейчас выясню, сэр.
— Здорово вы играете, — сказала Роз. — Браво! Человек-загадка.
Не иначе как она уже опять перебрала.
— Если вы не будете проявлять умеренность, мы вообще не доберемся до Лондона, — предупредил Д.
Официант вернулся и сказал:
— Да, сэр, это его шофер.
— Он левша, не правда ли?
— Ну, хватит, — сказала она. — Прекратите.
— Я не рисуюсь, — кротко сказал он. — И отнюдь не пытаюсь произвести на вас впечатление. События развиваются с такой быстротой, что я должен быть уверенным в правильности моих подозрений. — Он дал официанту на чай. — Верните джентльмену его записку.
— Будет какой-нибудь ответ, сэр?
— Ответа не будет.
— Почему не написать как джентльмен джентльмену: «Благодарю за предложение»? — спросила она.
— Не хочу давать ему образец моего почерка, он может его подделать.
— Сдаюсь, — сказала она. — Вы победили.
— И все-таки больше не пейте.
Певица смолкла, словно выключили радио — последний звук еще несколько мгновений затихал в воздухе. Несколько пар начали танцевать. Он сказал:
— Нам предстоит еще немалый путь.
— А куда торопиться? Всегда можем остаться здесь ночевать.
— Вы, конечно, можете, — сказал он, — но я так или иначе должен быть сегодня в Лондоне.
— Зачем?
— Мое начальство не поймет причины задержки в пути.
Он знал наверняка, что у них есть график его движения, и они заподозрят именно это — встречу с Л. и попытку подкупа. И никакие его завтрашние подвиги не переубедят их, что где-то на каком-то этапе он не продался врагу. В конце концов, у них на каждого есть своя цена, — с грустью подумал он. — Неспроста вожди продают и перепродают свой народ. Но если чувство долга — та единственная философия, которая у вас осталась, то даже мысль о всеобщей продажности не собьет вас с пути.
Администратор, помахивая моноклем, пригласил Роз танцевать. Ну, теперь на всю ночь, мрачно подумал Д., — ее уже отсюда не вытащить. Они медленно двигались под тягучую музыку. Администратор крепко прижимал Роз, растопырив пальцы на ее спине. Другую руку он засунул себе в карман, что Д. расценил как явное неуважение к партнерше. Администратор что-то доказывал Роз, то и дело поглядывая в сторону Д. Когда они приблизились, Д. уловил слово «осторожно». Девушка слушала внимательно, хотя ноги уже плохо ей повиновались. Видимо, она была пьянее, чем он предполагал.
Интересно, сменили ли колесо? — подумал Д. — Если машина готова, может быть, после этого танца он уговорит ее ехать дальше.
Он встал и зашагал к выходу. Л. склонился над куском телятины; не отрывая глаз от тарелки, он резал мясо тонкими ломтиками — должно быть, страдал желудком. Теперь Д. нервничал меньше, будто, отвергнув деньги, получил весомое преимущество над своим противником. А шофер? Вряд ли он еще раз полезет к нему.
Туман немного рассеялся. Во дворе стояло шесть машин: «даймлер», «мерседес», пара «моррисов», их старый «паккард» и красная малолитражка. Колесо заменили.
Д. подумал: Вот сейчас бы и уехать, пока Л. обедает. — И тут же услышал сзади на своем родном языке:
— Извините, я хотел бы переговорить с вами…
Д. почувствовал легкую зависть — даже в такой обстановке, во дворе среди машин Л. держался абсолютно уверенно. За этим человеком стояли пять веков внутрикастовых, беспримесных браков, знатная родословная — отсюда и врожденная непринужденность. И вместе с тем, он — жертва, его преследуют пороки его предков, он связан по рукам и ногам их обветшалыми взглядами. Д. сказал:
— По-моему, нам не о чем разговаривать.
Но он не мог не оценить обаяния этого человека — словно некий великий деятель удостоил его своим вниманием, избрав единственного из толпы для личной аудиенции.
— Меня не покидает мысль, что вы не совсем правильно оцениваете сложившуюся ситуацию. — Л. скептически улыбнулся, понимая, что после двух лет войны его заявление звучит как дерзость. — Я хочу сказать, что на самом деле вы — наш человек.
— В тюрьме я этого как-то не почувствовал.
Л. был в некотором роде цельной натурой и производил впечатление человека искреннего. Он сказал:
— Я понимаю — вы прошли через ад. Я посещал некоторые наши тюрьмы. Сейчас они меняются к лучшему. Но начало войны — всегда самое тяжелое время. И вообще, нет смысла сваливать друг на друга жестокости войны. Надеюсь, вам известно, что делается в ваших тюрьмах. И вы и мы — не безгрешны. Так будет и впредь, я полагаю, пока один из нас не победит.
— Не лучший аргумент для человека, который потерял жену.
— Да, это ужасный случай. Вы, вероятно, слышали — мы расстреляли за это коменданта. Я вам вот что хочу сказать… — У Л. был длинный хрящеватый нос, как на старинных потемневших портретах, которые висят в картинных галереях, ему бы пошла шпага, такая же тощая и длинная, как он сам. — Если вы победите, какая жизнь выпадет на долю людей вашего круга? Вам ведь все равно не будут доверять, ибо вы буржуа. Не думаю даже, что они вам и сейчас доверяют. И вы не доверяете им. Неужели вы серьезно думаете, что среди тех, кто разрушил Национальный музей и уничтожил картины З., найдется хоть один человек, заинтересованный в вашей работе? — Он говорил с пафосом, словно был президентом Академии, воздающим должное заслугам Д.: — Я имею в виду Бернскую рукопись[5].
— Я борюсь не ради себя, — сказал Д. Ему пришло в голову, что, если б не война, они, пожалуй, могли бы стать друзьями. Иногда аристократическое происхождение пробуждает в людях, вот в таких, как это тощее поджарое существо, интерес к наукам, искусствам, желание меценатствовать.
