Джон Айдинау - БОББИ ФИШЕР ИДЕТ НА ВОЙНУ
В Рейкьявике он был популярен только среди журналистов. Спасский обвинял Крамера, что он действовал так, словно Фишер был чемпионом, а «я — никем». Чиновники тоже его не любили. Сегодня Шмид со смехом называет его «слугой Бобби»; он просто осуществлял его желания, чего Эдмондсон мог бы и не делать. Он так часто находил недостатки, говорит Шмид, «что я уже был готов ко всему». Вслед за своей первой попыткой сместить немецкого гроссмейстера с поста главного арбитра Крамер вновь озвучил свои сомнения относительно его беспристрастности, потому что Шмид в выходной день играл с чемпионом в бридж, а однажды был замечен с Иво Неем. Шмид твёрдо отверг обвинения: «Когда я встречаю мистера Крамера, он всегда старается спрятаться за большим человеком».
Большой человек был стимулом маниакальной деятельности Крамера. Говоря словами Дона Шульца, «он был стопроцентным подхалимом: Крамер не хотел, чтобы его уволили, как Эдмондсона. Поэтому делал буквально всё, что хотел Фишер. Что бы Фишер ни сказал, он отвечал: "Да, сэр. Я согласен, давайте таки сделаем"». Легко смеяться над подобострастием Крамера, но он был далеко не единственным; те, кто служил Фишеру, признавали, что есть грань, которую не следует переходить, если хочешь избежать его гнева.
Пресс-конференции Крамера были его отчаянным способом доказать Фишеру, что он ревностно исполняет все приказы. Шульц считает это не самой эффективной стратегией: «Лучше было бы общаться с властями закулисно. Вместо этого Бобби что-то говорил, и тут же издавался пресс-релиз». Фрэнк Скофф, в августе 1972 года ставший президентом Шахматной федерации США, был одним из помощников Фишера в Рейкьявике и проявляет больше великодушия: «Фред был бы хорошим парнем, если бы немного сбавил обороты, но он из тех, кто мигом заводится, а потом стреляет во все стороны».
Среди людей, которым удавалось достичь в общении с претендентом некоторого взаимопонимания, был Сэмундур - «Сэми-рок» - Палссон, вспоминающий, что, если Фишера нужно было разбудить к партии, Крамер «стучал в дверь его номера, говорил мне: "Стой здесь" — и тут же убегал».
Близкие отношения, сложившиеся между Фишером и Палссоном, между шахматной суперзвездой и исландским полицейским, являлись одной из странностей матча. В Исландии 35-летний Сэмундур Палссон был знаменитостью не меньшей, чем Фишер. Простой, добродушный парень, он завоевал золотую медаль в чемпионате Исландии по дзюдо (в среднем весе), взял первое место на танцевальном турнире в Рейкьявике и был экс-вратарем национальной команды по гандболу. Он обладал ещё одним счастливым качеством, позволившим ему стать телохранителем и появиться у дома Фишера тем вечером, когда претендент наконец-то прибыл в Исландию: Палссон немного говорил по-английски, вполне достаточно, чтобы общаться со звездой.
В тот вечер около полуночи Фишер высунулся из окна проверить, пуста ли дорога. На улице никого не было; он вышел и спросил Палссона, сидевшего в полицейской машине, как пройти к городскому центру, отказался от предложения подбросить его и размашистыми шагами исчез в ночи. Палссон запросил по радио инструкций. «Не выпускай его из виду», — приказали ему.
Шахматист направлялся на запад, прочь из города. Машина поравнялась с ним. «Добрый вечер, мистер Фишер, — сказал Палссон. — Не хотите прокатиться с нами? Можно осмотреть окрестности и даже не показываться в этих бетонных джунглях». Американец согласился на экскурсию. Погода стояла прохладная, а Фишер отправился на прогулку без свитера. Забрав из номера тёплую одежду, они поехали в горы. Палссон вновь связался со штабом, общаясь с начальством на исландском. Фишер потребовал от него ответа, о чем это они разговаривают. Палссон его успокоил.
Выехав за город, они наткнулись на отару овец и стали гоняться за ними, «как дети». Это и явилось началом крепкой дружбы — некоторые утверждают, что Палссон был единственным настоящим другом Фишера. «Мне нужен портной, — сказал в тот вечер Фишер. — Вы знаете кого-нибудь?» Палссон знал всех: он обещал представить Фишеру лучшего в Рейкьявике портного — Колина Портера, англичанина, женившегося на исландке. «Моя телевизионная антенна сломана. Можете найти, кто бы её починил?» «Я прослежу, чтобы её отремонтировали», — ответил Палссон.
Следующие два месяца Палссон и Фишер практически не разлучались. Фишер называл его «Сэмми». Полицейский превратился в надёжного старшего брата, которого у Фишера никогда не было. Они играли в теннис, плавали («Я плавал чуть быстрее, но, чтобы ему было приятно, отставал»). Палссон брал Фишера в свой дом у моря, где американец усаживался на диван, а миссис Палссон готовила изумительные блюда исландской кухни. Фишер привязался к сыну Палссона, семилетнему Асгейру. Он не мог понять, почему, когда посреди ночи они отправлялись гулять, миссис Палссон не разрешала ребёнку сопровождать их.
Палссон присматривал даже за финансами Фишера. Он вспоминает, что Фишер в вопросах денег был наивен до крайности, особенно в отношении иностранных чеков, которые получал из разных источников в Рейкьявике. «Он хотел только наличных. Я сказал: "Могу доказать, что эти чеки — настоящие деньги". Взяли чек на шесть или семь тысяч крон, пошли в банк, и я попросил его обналичить. Бобби подписал бумагу и получил деньги. Слава богу, что он не выкинул эти чеки в мусорную корзину».
Встретив Палссона сегодня, сразу понимаешь, почему Фишеру было с ним так легко. Полицейский инспектор — чрезвычайно приятный, надёжный и искренний человек. В Исландии он национальный герой. «Вы обязательно должны встретиться с "Сэми-роком"», — говорят люди, если им задают вопрос о Фишере, и глаза их начинают сиять, когда они заводят рассказы о его деяниях и о близости к странному американцу. Тон их повествований любящий, лишённый всякой насмешки.
Его репутация чрезвычайно дружелюбного человека выросла ещё больше несколько лет назад благодаря случаю, о котором знает большинство жителей Рейкьявика. На пьяной вечеринке завязалась громкая ссора, соседи вызвали полицию. Приехал Сэми и за несколько минут выпустил из всех пар, просто-напросто дав урок танцев: «Я сказал: послушайте, давайте веселиться. Может, попробуем сделать несколько движений?».
Все два месяца пребывания Фишера в Рейкьявике преданность Палссона награждалась скупыми подачками от полиции, Исландской шахматной федерации и самого Фишера. Ему платили за восемь часов, но иногда Палссону приходилось работать по восемнадцать. Первые две недели он был загружен в течение дня, а потом, из-за необычной привычки Фишера спать до вечера, пришлось проводить на работе ещё полночи. Позже его освободили от работы в полиции, чтобы быть с Фишером постоянно, но он все равно перерабатывал. Когда Палссон жаловался, ИШФ обещала платить сверхурочно, но денег он так и не получил. Пол Маршалл посоветовал Фишеру, чтобы тот вознаградил старания Палссона, на что Фишер ответил: «Предложить Сэмми денег? Он мой друг. Это его обидит». «Был он очень умным или очень скупым, неизвестно, — говорит Палссон. — Я никогда не просил, но если бы он решил мне заплатить, я бы не отказался».
Финансовой выгоды от происходящего Палссон не получал, зато своими глазами наблюдал за разворачивающейся драмой и приходил на партии. Фишер просил, чтобы он находился за сценой, готовя апельсиновый сок и еду; поскольку Спасский не протестовал, Палссон появлялся практически на каждой партии. Как минимум однажды он обслужил и Спасского, не желая оставлять того без внимания.
Палссон признаётся, что он не самая яркая звезда на небосклоне, но зато он тонко чувствует эмоциональное состояние окружающих, что позволило ему «читать» настроение Фишера. «С Бобби надо было обращаться как со скрипкой, — говорит он. — Иногда лучше просто помолчать». Его преданность Фишеру трогательна, хотя ответную привязанность американца он переоценивает.
С конца июля матч входит в чёткий ритм. Партии начинаются в пять пополудни по вторникам, четвергам и воскресеньям, но Фишер всегда опаздывает, иногда на несколько минут, иногда на полчаса. Палссону дают строгие инструкции не будить его слишком рано. От гостиницы «Лофтлейдир» надо немного проехать до прибрежной дороги, а затем до «Лаугардалура», муниципального спортивного центра, состоящего из открытого атлетического стадиона, бассейна и огромного Выставочного зала в форме гриба, где и проводится матч.
Машина Фишера подъезжает к заднему входу. Игнорируя оживлённые улыбающиеся лица юных охотников за автографами, шахматист, опустив голову, проходит через двери, шагает по узкому коридору и поднимается налево, на сцену. Он практически не смотрит в зал. Его часы уже идут: если он играет чёрными, то взгляд падает на первый ход Спасского. Быстрое рукопожатие с соперником, который слегка приподнимается ему навстречу, и Фишер шлёпается в кресло. Минуту или две он изучает доску. Делает первый ход, а затем следует несколько быстрых ответов на ходы Спасского.
