Тина Шамрай - Заговор обезьян
Анна Яковлевна ещё что-то говорила, а он всё никак не мог найти предлог, чтобы встать из-за стола, отчего-то бросило в жар, от горячей еды, что ли? И хотелось немедленно лечь в кроватку, будто и не отсыпался всё это время. Только бы снова не расклеиться… Нет, нет, он просто немного полежит. А потом пойдёт в баню и там останется. Там тихо, там он никому не будет мешать, и его никто не будет расспрашивать. А женщинам он объяснит, мол, в доме душно, мол, не хочет больше стеснять… Чёрт, зачем он затеял эту стирку! Нашёл время! Это что, такой предлог остаться до утра? Ничего лучшего не мог придумать…
Его самобичевание было прервано самым неожиданным, нет, самым ожиданным образом. Во дворе забеспокоилась собака, потом стала кого-то яростно облаивать. Он насторожился, лихорадочно соображая: кто это ещё? Неужели снова милиционер? Или Дора вернулась не одна? Но, выглянув в окно, Анна Яковлевна успокоила.
— Сосед это, сосед… Ты это… побудь тут! А я выйду, погуторю.
Это «побудь тут» означало одно: не высовывайся! Хозяйки по каким-то своим соображениям не хотели, чтобы его лишний раз видели посторонние. Замечательное совпадение интересов! Он и не будет высовываться, он только переместится к окну, там форточка приоткрыта, посмотрит, что за сосед. А то в дом что-то мужчины зачастили. И только случайность, что два часа назад его не обнаружил милиционер…
И, встав сбоку от окна, сквозь густую тюлевую занавеску он пытался рассмотреть, что там на улице. Там было тихо и пусто, если не считать пожилого дядечки, его Анна Яковлевна вела к дому. Они сели рядом под окнами на лавочку, и теперь сверху виден был только платок хозяйки и порыжелая кепочка соседа. А что, если этот старик увидел его у бани и пришёл расспросить, кто, мол, такой? Нет, нет, никто не должен был видеть, участок не просматривается. Ну да, не просматривается! А сам как забрался?.. Но долго гадать не пришлось: старики общались так громко, будто сидели не рядом, а переговаривались через улицу. И оставалось только вслушаться.
— …Вот дождь так дождь, мы с Доркой так усе катки дождевой-то понабрали… А на кой тебе вода, ты ж на новое место перебираешься… Дак что делать-то? Я б и дальше жила, так в морозы ноги отнимаюсса. Што ж мне одной шипишку караулить? А не поживёсса в городе, так сюда вернуся… А что ж тогда распродаёшь-то всё? Смотрю, то одни, то другие со двора несут. Ты никак баранух своих продала?.. Какой продала! Сговорились только. А что несут-то? Так, соседушка, больше раздаю. Барахло на зиму не оставишь… Ехать-то когда надумала?.. Да вот пенсию получу, и поедем… А Полька-то твоя что, всё там, в Китае?.. Там, где ж ей быть… Я что, Яковлевна, пришёл-то. Может, всё ж продашь дом-то? За зиму его и подпалить могут, лихих людей, сама знаешь, скоко бродит. А ты сбавь цену-то, сбавь. Я деньги сразу и все до копеечки отдам, только уступи, хоть сколько-то. Всё ж дом старый… Старый-то старый, да нас с тобой переживёт. А на кой тебе дом нужон, никак не пойму… Сына хочу перетянуть сюда из Балея… А что ему тут делать? Всё ж в Балее кака-ника работа… Так-то оно так, да он с женой разбежался, квартирка плохонькая и делить-то нечего, а он уже себе и молодуху нашёл. А тут в Шундуе жилу золотую нашли, рудник расширять будут. А чего, 17 километров — это ж недалеко. Сел в машину — и там… У меня в Шундуях сваха живет, так она ничего не говорила про золото… А кто твоей свахе доложит? Никто языком трепать не будет. Знаешь, как золото перевозят — это такая тайна, такая охрана, будь здоров. Я в охране отслужил — знаю! Так ты подумай-то насчёт дома…
Пока он слушал вполне мирный житейский разговор, у него затекли ноги, и он уже собрался отойти, но тут старик вышел на другую тему.
— Ты смотри, милиции сколь наехало! То не дозвонишься, а то приехали, по дворам ходят, а чего — не понять… Ну, я и пожаловался: у меня картошек кустов сорок ктой-то выкопал! А Науменков этот: какая, мол, картошка, да матюгами на меня, мол, по сурьёзному делу приехал, и картошка твоя до одного места. Так и у меня сурьёзное дело — выкопают картошку, с чем тогда останемся? Я так ему напрямки и сказал: кого на огороде застану, буду бить, и крепко. А он: ну, и бей, токо, мол, не покалечь. Это, грит, беглые шалят, много, грит, беглых в этом месяце. Вот, мол, объезжаю территорию, кто чего видал, кто чего слыхал, может, какие вертолёты, может, машины чужие были… Покрутились часа два и поехали, всё спешат, и куды спешат… Так Науменков и у вас был, долго не выходил, никак и он торговался? Смотрю, понёс чего-то завернутое у машину…
— О, Дорка вертается! В магазин за хлебом ходила, а вы как, запаслись? — вышла из положения Анна Яковлевна. Кому охота рассказывать о конфискации оружия в собственном доме.
Тут и беглец увидел в окно, как за штакетником мелькает жёлтое платье, и опрометью бросился в комнатушку, по дороге задел стул, и тот с грохотом упал. И стремительное перемещение тотчас отозвалось сердцебиением, на лбу выступил пот. Говорила же мама: нехорошо подслушивать! Подслушивать нехорошо, а слушать надо. Выходит, в селе о нем не знают, вот и капитан Науменков в полуметре прошёл, не увидел. Только почему он расспрашивал о машинах и вертолётах? И почему о беглых во множественном числе? Ну, это просто объясняется. Сосед от себя приврал, хотел немножко напугать Анну Яковлевну и приобрести домик подешевле, а милиционер такую установку получил, что и сам не знает, кого надо искать… Но почему так плохо? Сейчас, сейчас всё пройдёт! Он полежит немного, отдохнёт и… Нет, ложиться нельзя, перед женщинами неудобно…
И, когда открылась дверь и в дом впорхнула Дора, квартирант сидел на кровати и гладил кошку. И кошка тихо мурлыкала, будто не в первый раз на этих коленях.
— Ой, как в избе душно-то! И на улице так парит, так парит, — заглянула в спаленку оживлённая Дора. — Окно надо отворить, а то и задохнуться недолго. А тут ещё и баушкиными лекарствами шшибает!
И только он собрался что-то ответить, а окно уже было открыто настежь, и занавеска заколыхалась от ветерка, и Дора от занавески смотрит пристально, будто не узнавая.
— Ну, как, посвежело? — улыбалась она. И теперь в очках беглец удивился разительному сходству и внучки, и бабушки. Только одна была молодая цветущая женщина, а у старушки было когда-то всё то же самое, только высушенное годами. У обоих были чёрные глаза странного разреза — круглые и раскосые. Ах да, они ведь гуранки! Выл и тонкий нос, и вишнёвые губы, и мелкие веснушки по смуглому лицу. И полнота теперь выглядела приятной. Надо же, какая перемена восприятия! — удивился он сам себе. Вот только сарафан или платье — он не разбирался в женских нарядах — мог быть и подлиннее…
— Спасибо. Свежий воздух — это хорошо, — отведя взгляд, согласился квартирант. «Но лучше, когда воздух свободный».
— А вас и не узнать, такие перемены! — отчего-то перешла на вы Дора и провела рукой по своей щеке: надо же, как небритый отличается от бритого. — Прямо не квартирант, а профессор! — с непонятной улыбкой рассматривала она его, и глаза вдруг затуманились: вспомнила, где видела этого профессора? Новости-то она хоть изредка, но ведь смотрит! Может, и о побеге уже говорили? Чёрт, зачем он надел очки, обходился же как-то без них! И бриться не надо было, теперь вот сам выставился. Нет, определённо Дора что-то заподозрила. Но только женщина сама взяла и переменила тему.
— Бабуля сказывала, супом вас покормила? Ну, как? Съедобно?
— Спасибо, очень вкусно.
— Ну, тогда пойдёмте, покажу, что взяла в магазине…
Пришлось подняться и тащиться на кухню. И Дора стала выкладывать на стол покупки, приговаривая: два пакета кефира, а это шоколад, куда ж ещё одна плитка подевалась… да вот она! А это вода ваша! — бухнула она на стол бутылки. — Я ещё и колбасу взяла, хоть и не заказывали, свежей завезли…
И присев у стола, он повертел бутылку с минеральной водой, пить не хотелось.
— Ну, что ж вы? Отэтывайте крышку-то, — наклонилась к нему Дора.
— Извините, не понял…
— Открывайте, открывайте! Такая-то вода? Ну, другой и не было… Ой, а вас никак опять знобит? Что это вы так? Давайте я вас прикрою. — И пока квартирант соображал, что имела в виду женщина, Дора метнулась в чистую половину и вернулась с зелёной шалью. И не успел он запротестовать, как она накинула на него этот большой тяжёлый, пахнущий лекарствами платок. Он, было, дёрнулся, хотел выбраться, но Дора положила на плечи руки и будто придавила к стулу. И не отошла, осталась стоять за спиной, и зачем-то провела рукой по голове. «Прямо как одуванчик!» — хихикнула она. Ничего ласкового в её жесте не было, но пришлось прикрыть глаза: а то проглянет вдруг ненужное от забытых ощущений. Странная всё-таки особа, совсем недавно выставляла его из дома, теперь-то что хочет? Дора стояла так близко, от её большого тела исходило такое тепло, такой одуряющий запах женщины…
Спасла положение Анна Яковлевна, она и на этот раз вовремя появилась в доме. И Дора, не успев убрать рук с мужских плеч, быстро нашлась:
