Юлиан Семенов - ТАСС уполномочен заявить
— А разве это чей-то секрет?
— Вит, чего вы добиваетесь?
— Правды.
— Это ответ русского. Я стала американкой, я привыкла к точности вопроса, конкретике задачи, товарной цене, сроку и форме гарантии.
Славин взял женщину за руку, поцеловал ее, спросил:
— Вы сейчас живете по американскому дипломатическому паспорту? Или остался один из прежних?
— Вит, вы не ответили на мой вопрос…
— Видимо, вопрос, как зовут «надежного друга фирмы» Лоренса, более удобно задать Полу?
— Но ведь задали его вы.
— Повторите мою фразу, Пилар, и вы согласитесь, что я такого вопроса не задавал. Я ведь фантазер. Человек, увлекающийся журналистикой, обязан быть фантазером.
— Если я отвечу на этот вопрос, вы не станете отвечать на вопросы Пола?
— Нет, положительно вы любите авантюрные романы, Пилар. Я боюсь за вас. Я не хочу, чтобы вы испытали хоть какое-то неудобство во время подъема по лестнице. Вообще-то джентльмен должен быть рядом с женщиной во время такого рода маршрута, нет? Мужчина с крепкими мускулами и головой, работающий по-американски: гарантии, точность, деловитость.
— Хорошо, сейчас я позову Джона, — сказала Пилар.
— Я здесь, девочка, — усмехнулся Глэбб.
Он стоял около гладкой стены, невидимая дверь за ним медленно закрывалась.
— Я бы хотел послушать гонконгскую историю мистера Славина еще раз, более подробно, с глазу на глаз.
Константинов
Константинов и лейтенант Дронов сидели в доме, напротив окон той как раз комнаты, где Дубов и «Оля-живая» (так жутковато он определил ее для себя) говорили о чем-то. Константинов видел близко и явственно лицо Сергея Дмитриевича, сильное, резко рубленное, волевое; пытался понять, чему так весело смеется девушка — Дубов говорил редко; взрослый мужчина, ученый, политик; тщательно следит за одеждой, элегантен; машину красиво водит, одевает лайковые перчатки, чтобы лучше чувствовать руль; заказывая коньяк, просит, чтобы принесли «КВ», обязательно грузинский («они же арийцы, их требовательность к прекрасному лишена торгового интереса, как у других народов»); легко и красиво переводит песни англичан, испанцев, португальцев; любит чуть устало, очень спокойно, не то что мальчики, те вечно испуганы и толка не знают; достойно выслушивает тосты, которые произносят в его честь друзья в Пицунде и Сухуми; «алаверды» говорит неторопливо, чуть копируя манеру старого грузина.
«Молодец Алябрик, — подумал вдруг Константинов о бармене в Пицунде. — Парень обладает чувственной интуицией. „Этот Дубов слишком показушно мочит рога и вешает аксельбанты по веткам“, — сказал он, когда контрразведчики опрашивали — неторопливо, отстраненно — всех тех, с кем Дубов встречался. „А что значит „мочить рога“, Алябрик?“ — „Неужели не понятно? Выражение из жаргона абхазских Кара Леоне, что означает „пыжиться“. Можно перевести — „драться“, но драться плохо, показушно, с излишней страховкой. „Аксельбанты по веткам“ для того и вывешивают, чтобы сбивать с толку мишурой, у нас же на нее клюют».
Константинов удивился, когда Проскурин пренебрежительно хмыкнул, прочитав эти строки, отчеркнутые Константиновым в рапорте Абхазского КГБ.
«Впрочем, — подумал он, — я не вправе сердиться на Проскурина, каждый человек, как машина, обладает неким определяющим качеством: „Жигули“ — приемистость, „ГАЗ“ — проходимость, „Волга“ — устойчивость, „Чайка“ — надежность».
Константинов вспомнил слова одного своего знакомца — тот пошутил как-то, копируя бюрократа: «„Чайка“ над „Волгой“ летает».
«Занятно, — продолжал думать он, — у меня отсутствуют качества Проскурина — упереться лбом и жать; я привык полагаться не только на логику, но и на свои чувствования; это очень сильно у женщин: надобно только корректировать их чувствования, они страдают чрезмерной эмоциональностью, а потому чаще ведут к проигрышу, приходится отрабатывать назад, это бьет самолюбие, а человек с битым самолюбием — сломанный человек. Но ведь и без таких, как Проскурин, нельзя. Линию нарабатываешь в процессе движения. „Рыскание“, то есть постоянное отклонение от прямой, отличает движение самолета и теплохода — на этом-то и построен принцип автопилота; не будь ошибок, что поправлять?»
— Куда это он? — спросил лейтенант Дронов шепотом.
Константинов усмехнулся:
— Вы ж через улицу от него, что шепчете?
— Тренирую осторожность, товарищ генерал.
— Так не тренируют. Осторожность заключается в том, чтобы спокойно говорить там, где нужно, и шептать беззвучно, когда этого требуют обстоятельства. А то вы так натренируетесь, что станете испуганным человеком; в глазах — постоянная напряженность; движения скованы; реплики заучены; с вами тогда люди ЦРУ будут раскланиваться издалека, на перекрестке, что называется, картуз снимать. Кто сегодня смотрит за его машиной? Он сейчас, видимо, повезет Ольгу…
— Это странно, товарищ генерал, она ж последние дни ночует у него, за кефиром ему утром бегает. А машину его водят Куровлев и Пшеничников. Верно, глядите, уходят.
Как только Дубов и Ольга вышли из квартиры, зазвонил телефон.
— Наверное, Коновалов, — сказал Константинов. — Попросите — пусть держат нас в курсе постоянно. Теперь вот что, лейтенант… В вашем рапорте было сказано, что никаких записных книжек в столе у Дубова не было, никаких рукописей, ничего, словом, машинописного, что хоть как-то напоминало бы диссертацию?
— Ничего, товарищ генерал.
— И фотографий тоже не было?
— Никаких, товарищ генерал.
— Слушайте, а где он держит свою «Волгу»?
— Во дворе, я ж на плане указал.
— А зимою?
— Не знаю.
— Гаража у него нет?
— Этого я не выяснял.
— А он не платит по счетам за кооперативный гараж?
— Может, перепроверить?
— Не надо. Опасно наследить — вы же сами рассказывали, как он осматривает комнату, когда возвращается.
— Прямо как волк, товарищ генерал. Станет около двери — и смотрит, смотрит, смотрит, голову поворачивает, словно орел в «Мире животных».
Константинов достал сигару, медленно снял целлофан, закурил.
— Хорошее определение, — заметил он, — «как орел в „Мире животных“». Говорите вы раскованно, отменно говорите, а как пишете документ — просто ложись и засыпай, эуноктин какой-то…
— Что? — не понял Дронов.
— Снотворное, эуноктин называется…
Снова громко зазвонил телефон. Докладывали четко, быстро:
— «Лесник» высадил «Черненькую», развернулся и на большой скорости поехал в обратном направлении. Едет по Садовому. Около американского посольства притормозил. Включил левую моргалку.
— Время засеките, — быстро сказал Константинов, — второй номер.
— Хорошо.
— Первый, первый, куда он едет, на какой скорости?
— Снова набрал скорость. Останавливается, резко тормозит…
— Вы проезжайте! — не удержался Константинов, хотя отлично знал, что люди Коновалова работают безукоризненно, проинструктированы Проскуриным самым тщательным образом: «Объект очень осторожен…»
— Мы проехали, — чуть обиженно ответили ему, — он вышел из машины.
— Открыл капот, — начали передачу из второй машины. — Что-то проверяет, подергивая провода…
— Какие, кстати, у него провода? — спросил Константинов лейтенанта. — Бошевские?
— Это — как? — не понял Дронов.
— Разноцветные — значит, бошевские.
— Так точно, разноцветные, товарищ генерал.
«Слава богу, что отпал Парамонов. Если бы не Гречаев, пришлось отрабатывать и эту линию, — подумал Константинов. — Ужасная это штука — цепляние. Вообще-то верно, от подозрительности, как формы заболевания, может спасти лишь юмор, помноженный на знание. Пожалуй, что не помноженный — базирующийся на знании, так точнее».
— «Лесник» поехал дальше, поворачивает с Садового к СЭВу, паркуется около дома.
(Рапорт о том, как себя вел Дубов, поднимаясь по лестнице, будет передан Константинову завтра утром, передали б сегодня, но не успеют перепечатать. Впрочем, передадут немедленно, случись что экстраординарное, требующее принятия решения на месте.)
Дубов вошел в комнату, включил свет, остановился около двери.
«А ведь действительно волк, — подумал Константинов. — Или гриф; ишь как смотрит — нет ли каких изменений, не входил ли к нему кто».
— Что это он взял? — спросил Константинов: он не смог увидать, что поднял с подоконника Дубов.
— По форме похожа на банку из-под горошка, товарищ генерал.
— Почему не зафиксировали в рапорте?
— Я как-то не подумал… Чуть смятая банка, пустая.
— А что, если он в нее донесения закладывает?
— Таких банок сотни валяются, заложишь в тайник — дворник в утиль сдаст…
— Верно, конечно, — согласился Константинов, — но ведь мелочей в нашем деле нет. Сколько было времени, когда он притормозил у американского посольства? Двенадцать ровно?
