Томас Гиффорд - Змеиное гнездо
– Чем могу помочь? Если хотите рассмотреть поближе, шкафчики открываются.
Крупный мясистый мужчина в обтягивающей телеса футболке вспотел на жаре. Пальцы и ладони у него были перепачканы краской. Снаружи раскатился гром. Первые капли дождя застучали по мостовой, забрызгали широкое окно.
– Подумаем… похоже, вы любитель Гражданской войны? Я не ошибся?
– Мальчишкой, да, увлекался. А теперь интересуюсь – нет ли у вас гессенских наемников времен революции? В зеленых с белым мундирах?
– А, позвольте вспомнить… – Он поправил очки на широком с капельками пота носу. – Ими мало кто интересуется. Только настоящие коллекционеры. Вы из тех, кто знает, чего хочет.
– Да, думаю, можно сказать и так.
– Бывший солдат?
– Очень давно.
Хозяин в тесной футболке медленно переходил от витрины к витрине, внимательно всматриваясь в каждую, то и дело поправляя очки на мясистом носу.
– Вот, гессенцы должны быть здесь. Но нету. Вы могли бы оставить заказ – не хотите? Я сделаю несколько и вышлю вам к концу недели. Видите ли, они у меня имеются, только не раскрашенные. Я бы оплатил почтовые расходы, раз уж у меня не нашлось нужного вам товара. Как насчет сервиса с улыбкой?
– Это замечательно, но, боюсь, с посылкой ничего не выйдет. Я еще точно не знаю, где буду. Путешествую по стране.
– Ну что ж, захватите с собой один из наших каталогов. Можете позвонить в любой момент. Гессенцы. Я вас запомню. Я – Майк. – Он протянул широкую влажную ладонь.
– Куртис, – сказал второй, пожимая руку.
– А все-таки я не могу отпустить вас без солдатиков. Вы там смотрели на генерала Гранта.
– Верно, смотрел. Мои первые солдатики были с Гражданской войны. Мне их дедушка подарил. А ему они достались от человека, который дрался при Чикамауге.
– Подумать только! – Глаза хозяина на миг подернулись мечтательной дымкой.
– Впервые мне принадлежало что-то, что стоило дороже дайма.1
– А где они теперь?
– Ну, понимаете… – Вестерберг пожал плечами.
– Понимаю – вы были маленьким, вы их растеряли. – Майк широко улыбнулся. – Сколько раз слышал эту историю. Или мама их выбросила, когда вы уехали в колледж.
– Ну, не совсем, но что-то в этом роде.
Он рассматривал безупречную фигурку Уллиса Симпсона Гранта. Великий человек. Он вспомнил, как фигурка, пролетев через комнату, ударилась о стену, услышал голос матери: «Только не солдатиков мальчика, Фрэнк, это же солдаты Гражданской войны», увидел, как игрушечный Грант упал со стуком на линолеум, и уставившееся на него лицо отца – маску бессмысленной ярости. Медленно, не сводя с отца испуганных глаз, он потянулся к генералу Гранту, внезапно отцовская нога в сапоге стала подниматься, и мальчик отдернул руку, уже зная, что будет, и подошва сапога расплющила фигурку великого человека…
Теперь уже не важно, в чем было дело. Его старик был подонок, с наслаждением избивавший жену и сына, и в конце концов он получил свое и больше того. Боханнон не любил распускать слюни над историей своего детства: в этом проблема нынешнего поколения – небольшие беды в прошлом превращаются в долгую плаксивую историю, пригодную на все случаи жизни, которую они своими руками пустили под откос. Он давно перестал об этом беспокоиться, и о Гранте тоже особенно не задумывался, если на то пошло. Ни разу за эти годы, ни в Бейруте, ни в Конго, ни в тигриной клетке, где он провел год, пока они не совершили промах, выпустив его ради показательной казни, ни на заданиях спецслужбы, ни в маленьком сельском домике в Монте-Карло, примостившемся над Гран-Корниш, где ему позволяли передохнуть, иногда год-другой, пока он не оказывался нужен для нового задания, – пока не попал в Айову и случайно снова не столкнулся с Сэмом Грантом.
– Я возьму пару Грантов, – медленно произнес он. – Одного для себя, второго – в память о своем старике. – И улыбнулся Майку.
– Вот и хорошо. – Майк подскочил при особенно громком раскате грома. – Все началось с отца, да? – Он вынимал из ящика две фигурки.
Боханнон думал о Майке, прикидывая, насколько существенно, что Майк его запомнит. А он чертовски крепко запомнит весь этот разговор про Гранта и гессенцев.
– Да, и впрямь все началось с папаши. В некотором роде.
Майк проводил его до двери. Дождь прошел, и лучи пробившегося солнца заливали башни облаков и площадь расплавленным золотом, но на западе над утесом громоздились хребты лиловых туч.
– Не забудьте позвонить мне насчет гессенцев, ладно? Было очень приятно с вами побеседовать.
Он пристально оглядел Майка и его маленькую яркую лавочку.
– Вы счастливчик, Майк.
– О, я знаю.
– Нет, нет, вы даже не догадываетесь, – улыбнулся Боханнон. Он ощутил тяжесть смертоносного ножа в подпружиненных ножнах, пристегнутых под рубашкой у правого плеча. – В самом деле, вы даже не представляете, какой вы счастливчик.
Президент Чарльз Боннер сидел в кожаном кресле в полутемном кабинете борта номер один, почти не замечая пульсирующего гула реактивных двигателей, прихлебывая «Кетел уан» с мартини и уставившись в окно. Он полагал, что самолет пролетает где-то над Теннесси или над Кентукки; миссия возвращалась со встречи с генералами противостоящих сил в Мексике. Ничего не вышло. Правительство и мятежники, контролировавшие больше четверти территории (они вели бои на окраинах Мехико, угрожали Акапулько и гарнизонам на границе с Техасом), были непримиримы. Первые полагали, что худшее уже позади, вторые – что их не остановить. Боннер и госсекретарь Хьюберт Ласситер отправились в Мехико с предложением компромисса, который помог бы всем сохранить лицо, – и возвращались ни с чем. Результаты опросов убивали. Боннер вертел на языке ледяную водку и представлял неизбежную реакцию прессы.
«МИССИЯ БОННЕРА ПРОВАЛИЛАСЬ. Гражданская война бушует в Мексике. Хэзлитт бросает вызов слабости. Решения не предвидится». Это станет очередным кошмаром.
Он подтвердил свой доклад 19 января делом, утверждал, что международная политика склоняется не в ту сторону, и держался твердо, он отстаивал свою позицию, не думая о цене.
Ночное небо было разлиновано облаками, подсвечено туманной луной и зарницами грозы за горизонтом. Он переключил внимание на видеофильм на экране. Хамфри Богарт в «Победить дьявола». В этой мрачной эксцентричной комедии наверняка крылась подходящая мораль, только он никак не мог ее отыскать.
Линда Боннер, первая леди, спала. Она в этой поездке вымоталась не меньше него: посещение детских больниц, попытки утешить раненых и умирающих, для которых, в сущности, не было утешения, использование своего немалого политического влияния, чтобы добиться новых врачей, лучшего снабжения, дополнительных медицинских рейсов в зону боевых действий и из нее… Линда рухнула в постель через пять минут после посадки в самолет. Он завидовал жене, что та может спать.
Свежие газеты лежали на столе вместе с аналитическим обзором последних предварительных выборов, составленным Эллен Торн. Новенький, с иголочки доклад «Праймериз в Новой Англии» стал уже древней историей. Телевидение требовало окончить сезон предварительных выборов взрывом, первым шагом к предстоящему выдвижению кандидатов. Неделю назад вся Новая Англия пришла в волнение. Рейтинг действующего президента падает чуть ли не до нуля, когда против него выдвигают нового депутата от демократов – второго из богатейших людей в США по оценке журнала «Тайм», Боба Хэзлитта, «повелителя информационной империи», как окрестил его «Уорлд файненшл ревью», когда через месяц после январского доклада Конгрессу Хэзлитт бросил вызов Боннеру.
Обе стороны вливали в предварительные выборы десятки миллионов долларов, и Боннеру временно удалось запрудить наступающий прилив поддержки Хэззлита, свести кампанию к ничьей – именно к ничьей – перед предстоящим выдвижением кандидатов. Но провал в Мексике будет стоить ему еще одного-двух пунктов рейтинга – это по догадке. И по той же догадке он потеряет не одного из колеблющихся депутатов. В конечном счете все – сплошные догадки.
Чарли Боннер покончил с разбором, подготовленным для него Эллен Торн и группой социологов. Теперь он размышлял, почему Бог назначил такую судьбу именно ему. На столе лежали два обзора, разделывающих его, как орех на Рождество: первый отмечал усиливающиеся протесты против всякого вмешательства США в мексиканские дела; второй крикливо призывал к силовому вторжению и клеймил действующую администрацию за нежелание проявить силу. Чарли Боннер сознавал свое положение. В этом была его беда. Хэзлитт разыгрывал Тедди Рузвельта, размахивал дубиной и арсеналом тактического оружия – и пожинал урожай. Мысли президента против воли постоянно обращались к Хэзлитту, к предстоящему съезду партии и к борьбе, которая обещала быть беспощадной.
