Роберт Дугони - Властелин суда
Куперман осклабился: «Может, моя история вовсе не про траханье будет, Моль, но подожди, еще посмотрим, что я расскажу».
А возможно, он совершит геройский поступок, спасет чью-нибудь жизнь. Джей Рэйберн Франклин тогда скажет: «Чертовски ловкая работа полицейского». Он ценит такую ретивость у молодых сотрудников. Может так случиться, что о Купермане напишут в «Спирит оф Джефферсон», местном еженедельнике. А может, он даже удостоится упоминания в «Пост» ради такого случая.
Машина затормозила, скрежеща задними покрышками по гравию обочины, чуть не врезавшись в парапет. Куперман прибавил скорость, затем притормозил и крутанул руль на следующий поворот. «Все как по маслу, Куп». Подпрыгнув на новом взгорке, он приметил знакомый треугольник дорожного знака, в свете фар отливавший желтым, резко крутанул руль вправо, выправил задние колеса и нажал на акселератор. Машина подпрыгнула и шлепнулась на немощеное полотно дороги, подняв фонтан грязи вперемешку с гравием. Шины взметнулись в воздух, на секунду зависнув над взгорком, и тут же стукнулись о землю, а фары осветили силуэты кленов и ясеней. Куперман вывернул руль вправо и остановил машину, поймав фарами фигуру мужчины — рыжий, бородатый, — тот стоял возле побитого белого пикапа.
Словно какой-нибудь лось или олень, пойманный лучами фар.
«Так-то, Рыжий, скачка окончена».
Куперман припарковался и, выглянув из-за руля, двумя привычными движениями снял свой фонарик и ощупал дубинку на поясе. Адреналин толкал его вперед, хотя где-то в глубине сознания звучали предостережения инструкторов Академии, их призывы не спешить и сначала обдумать ситуацию. Но ноги не слушались.
И едва приблизившись, он спросил:
— Это вы звонили?
Мужчина поднял руку, загораживаясь от света. Куперман направил луч фонарика пониже.
— Это вы звонили насчет тела?
Рыжий повернулся к пикапу. Куперман провел фонариком по направлению его взгляда — луч осветил затылок мужчины, а за ним — пирамиду с двумя мощными ружьями. Шерсть на загривке Купермана колыхнулась, и он было потянулся к своему смит-вессону, однако побуждение вытащить его он в себе подавил.
Обдумай все. Включи мозги. Как и всегда.
Рыжий был в джинсах, тяжелых ботинках и рубашке из грубой хлопчатобумажной ткани — одежда, обычная для охотника. Спокойствие. Что за охота без ружей? Их двое. Два ружья. Спокойствие. На табличке с лицензией закатные холмы Западной Виргинии, а над ними — такая знакомая надпись: «Девственная красота». Только спокойствие. Два хороших парня отправились в горы поохотиться, только и всего. Дверца напротив водительской распахнулась, и из пикапа выпрыгнул темноволосый мужчина с густой бородой. Куперман направил на него луч фонарика.
— Я Берт Куперман, офицер чарльзтаунской полиции. Это вы позвонили девять-один-один насчет мертвого тела?
Мужчина кивнул и приблизился. В руке у него был мобильник. Ну, все в точности как говорил Моль.
— Да, офицер. Это я звонил. Черт возьми, вы нас прямо напугали, так быстро приехали. Вот уж неожиданность! — Мужчина говорил с заметным западновиргинским акцентом и словно бы запыхавшись.
— Моя рация уловила ваш звонок. Я тут патрулировал неподалеку.
Мужчина махнул рукой в сторону ракитника, заросли которого почти скрывали черный «лексус».
— Показалось странным, как он стоит, — пояснил он, сделав шаг к машине. — Мы решили, может, авария или что. А там внутри никого. Один только пиджак. Тоже чудно как-то. Ну, мы и порыскали немного просто из любопытства, знаете ли. — Говоря, мужчина указывал куда-то вниз и, петляя, шел в том направлении. — И тело оказалось вон там, под обрывом. Звука мы не слышали, но похоже, он только что это сделал.
Куперман едва поспевал за ним.
— Только что это сделал?
Мужчина остановился на краю крутого склона. Внизу катила свои воды Шенандоа — темная, как гудроновая полоса ночью.
— Стрельнул себе в голову. Так, по крайней мере, выглядит.
— Он мертв? — спросил Куперман.
— Тело еще теплое. Мы ведь не доктора, чтобы... но, видать...
Куперман заглянул за край обрыва.
— А жив он быть не может?
Мужчина указал на тело.
— Видите вон там, слева от куста, метрах в двадцати отсюда? Видите?
Куперман направил луч фонарика и осветил какой-то куст, конский каштан, а затем, поведя луч в обратном направлении, выхватил из тьмы нечто гротескно-неуместное — брючину, выглядывающую из-за кустов. Тело. Явный труп. Он, конечно, ожидал это увидеть, но все-таки... Первый его труп...
И опять в голове замелькало, мысли понеслись, словно предметы в детской видеоигре. Куперман начал было спускаться и остановился.
Охолонись. Сообщи. Возможно, он еще жив. Ведь тело-то теплое.
Он снова начал спуск и снова остановился.
Даже если он жив, один ты ему не поможешь. Вызови «скорую».
Поднявшись к краю обрыва, он направился к машине, потом обернулся, чтобы сказать этим двоим, что он собирается делать.
— Я хочу...
Он уронил фонарик, и тот, покатившись, остановился возле носка черного охотничьего ботинка. Опытные люди говорят, что оно кажется огромным, как водосточная труба. Глаза бы не глядели.
— Подкрепление будет здесь через минуту, — сказал Куперман.
Темноволосый улыбнулся.
— Спасибо за столь ценное сообщение, офицер. — Теперь у него никакого выговора не было. Как не было в руках и телефона. Вместо него мужчина держал крупнокалиберный пистолет.
Куперман стоял, не сводя глаз с дула.
3
Крик раздался эхом, отлетевшим от гранитных скал, подобно стону привидения. Слоун сел, с трудом приподнявшись в тесном, как кокон, спальном мешке. Выпростав руку из-под стеганой ткани, он пошарил по земле, ища прорезиненную рукоять, и вынул из чехла зазубренное лезвие в тот же миг, как выпутался из спального мешка и с выпученными глазами поднялся на четвереньки. В ушах стучало. Было трудно дышать.
Эхо замерло над Сьеррами, оставив после себя лишь обычные для спящей горной местности звуки — стрекотание кузнечиков, разноголосый хор насекомых и приглушенный шум далекого водопада. Его пробрало холодом, после чего по спине поползли мурашки, а онемевшие члены пробудились к жизни.
Он был один. Разнесшийся эхом крик издал он сам.
Слоун бросил нож и взъерошил волосы. По мере того как глаза привыкали к окружающей тьме, грозные тени становились деревьями и скалами, возле которых он и разбил свой лагерь.
Сразу же после вынесения приговора он твердо решил уехать — подальше от суда, чтобы забыться, чтобы горы, как всегда, принесли ему успокоение. Оставив Пола Эббота в зале суда, а свой компьютер и служебный портфель на кухонном столе в квартире, он промчался по Сан-Хоакин-вэлли с опущенными стеклами под звуки «Рожденного скрываться» Спрингстина, несшиеся из репродуктора; стоградусная жара смердела луком и коровьими лепешками окрестных пастбищ. С каждой новой милей, ложившейся между ним и Эмили Скотт, в нем росла бодрая уверенность, что он движется вперед, оставляя кошмар позади.
Но он ошибался. Кошмар не отступал, а следовал за ним по пятам.
Мог бы и догадаться. Бодрый оптимизм его не был основан ни на фактах, ни на разумных логических доводах, и порождало его лишь отчаяние. Обуреваемый желанием забыться, он не захотел считаться с явным нарушением логики, а вместо разума опираться на вымышленные факты — для опытного судейского ошибка весьма опасная. И вот теперь огонек бодрого оптимизма в нем мерк, оставляя после себя тлеющие угольки, а пламя гасло, подернувшись пеплом едкого разочарования.
Боль въедалась внезапной лихорадкой, паутиной расползалась по голове. Кошмар всегда оставлял после себя головную боль — так за молнией всегда следует гром. Вооружившись фонарем, Слоун, спотыкаясь, брел по ковру из сосновых игл и гальки, в котором тонули его башмаки. Свой рюкзак он подвесил на ветку, чтобы не разворошили звери. Боль, острая как кинжал, тянула свои щупальца, черно-белые вспышки мелькали, как огни дискотеки, застили зрение. Наклонившись, он взял палку, чтобы поправить рюкзак, подняв его повыше, и живот скрутило так, что он упал на одно колено и в несколько судорожных позывов вытошнил весь свой завтрак из хлопьев. Головная боль может теперь усилиться, и что-нибудь разглядеть будет невозможно. Эта мысль заставила его подняться на ноги. Из наружного кармашка рюкзака он вытащил пластмассовую фляжку и, проглотив две голубые таблетки, запил их водой. Флоринал утихомирит боль, но не избавит ни от разочарования, ни от досады.
— Довольно, — сказал он себе, глядя вверх на полную луну и звездное небо. — Довольно, черт побери!
Стоя на четвереньках в отсвете разожженного заново костра, Слоун ворошил палкой горевшие сучья, подбавляя хворост. Хвоя горела и потрескивала, вспыхивая желтыми искрами. Свой бивак он разорил, и сейчас в нем боролись неодолимое желание сняться с места и голос разума, советовавший дождаться утра. Но голос разума был слаб. Хотя он так и не рискнул слишком удаляться от путаницы земельных участков, окружавших жилые строения Сан-Гэбриел-вэлли в Южной Калифорнии, он решил, что Сьерра-Невада вряд ли спасет его от работы и связанных с нею проблем, не дававших ему сейчас покоя.
