Дмитрий Лекух - Командировка в лето
Ларин хмыкнул.
Налил себе еще пятьдесят.
Хлопнул.
Зажевал очередным ломтиком.
Поморщился.
— А как же его слова, что решение остается за мной?
— А оно и остается… за тобой. Просто он хотел с тобой сначала поговорить. Нормальное желание?
Глеб пожал плечами:
— Абсолютно нормальное… А вы что здесь, без света, тоскуете?
Корн поморщился:
— Я ж тебе говорю — поминаем. В одиночку-то совсем тоскливо…
— А-а-а…
— Присоединишься?
Ларин кивнул:
— А что б я сюда по такой темени перся? Погода такая, что хороший хозяин собаку из дома не выгонит…
Корн хмыкнул:
— Ближе к ночи еще и дождь пойдет, можешь быть уверен. Мелкий такой, противный… А завтра, похоже, опять солнце и теплынь. Весна, блин. Ненавижу…
— ?
— А за что ее любить-то, паскуду? То снег, то дождь, то солнце. Как одеться — без стакана хрен разберешься. Особенно здесь, на юге. В куртке — изжаришься, без куртки — от холодрыги дуба дашь. Скотство сплошное, а никакой не праздник жизни…
— А как же воскрешение природы?
— Что? Воскрешение природы? А она, что — умирала, что ли? В таком случае я — некрофил! Ни фига она не умирала! Просто… ик… переходила в другое состояние… Давай лучше выпьем!
— Давай.
— Ну, за природу!
— За природу!
Чокнулись.
Вмазали.
Глеб закурил очередную сигарету.
На душе слегка потеплело.
— Слушай, Андрюх, а я и не знал, что ты в глубинной разведке служил…
Корн почесал задницу, зевнул и со вкусом потянулся.
— Полина рассказала? Хорошая баба, только язык, что твое помело… Ну, служил. Только служба моя никому, кроме Димки, оказалась на хер не нужна. Ни стране, ни царю, ни народу. Подобрал он меня, Глебушка, уже, почитай, прости Господи, покойником, когда я совсем почти спился, да к петле себя потихоньку подготавливал. Выходил, образование помог получить нужное. С моим-то, прежним, только либо людей мочить, либо детей в школе учить… Цель в жизни помог найти. Правильную. Херово человеку без цели, братан, ой, херово…
— Какая цель-то?
— А вот это, Глеб Батькович, уж извини, — не твоего пока ума дело. Ты еще не наш. И неизвестно, будешь ли. А если станешь нашим, то мне тебе и рассказывать ни о чем не придется. Сам поймешь…
Художник и Рустам молчали. Глеб вдруг насторожился: эти ребята всегда были его командой, он их чувствовал, как свой собственный организм.
А теперь вдруг — перестал.
Что-то было не так.
Что?
Он коротко взглянул на Художника. Сашка задумчиво крутил в руках пустую коньячную бутылку.
То ли душа требовала продолжения банкета, то ли еще чего.
Скорее всего, второго.
И это ему еще больше не понравилось.
Сашка всегда был человеком простым и незамысловатым. Умным — да, в меру интеллигентным — да, но, к счастью, безо всякого второго дна и прочих рефлексий.
Другое дело Рустам. Тот сложнее и непонятнее.
Но предан ему, Ларину, абсолютно.
Законы гор.
Долг чести.
Сашка тяжело вздохнул и полез за стойку за очередной порцией топлива. Вернулся с добычей: пара бутылок «Ани», одна — «Васпуракан».
Ничего.
Сойдет.
Хмыкнул.
Распечатал «Васпуракан».
Понюхал.
Крякнул от удовольствия.
Разлил.
— Знаешь, шеф, а ведь Андрюха-то прав совершенно. Вот возьми меня, например. Под сорок, в меру обеспечен, если б не пил, как лошадь, так вообще бы был в полном порядке. А почему пью? Да просто так! Меня что, мать рожала для того, чтобы я бабки заколачивал? Подружкам морды бил да с похмелья в редакции просыпался? Не-е-ет! Не для этого. Так что думать надо. Разбираться. Ну, ладно, у меня хоть какое-то оправдание есть: если я горным козлом по этим скалам в «точках» не проскочу, народ правды не узнает, что там, на самом-то деле, в этих горах творится. Но все равно — что-то не так. Неправильно мы с тобой, шеф, живем. Ну, не совсем неправильно… не до конца правильно, что ли… Нас ведь чем в начале девяностых брали: хорош жить для идеи, живи для себя. Даже статейка была такая, то ли Нуйкина, то ли еще какого Хуйкина, «Идеалы и Интересы». Я, помню, восхищался. Мол, весь мир живет согласно интересам, а мы все стараемся — согласно идеалам, да еще таким говенным. Ну, идеалы-то, и правда, были — говно-гонищем. Тут не поспоришь. Но, типа, все-то остальные — просто зашибись живут. Весь мир. Ну, и где теперь этот мир? Да в том же говне, что и мы сами. Не то все это, ой, не то, начальник…
— Ну, и что ты предлагаешь, Сань?
Художник хмыкнул:
— Да ничего я не предлагаю. Хрен я предложить-то могу? Хотя нет, могу! Давай выпьем! А потом подумаем. Молча…
Выпили.
Но вот молча подумать так и не получилось.
Вмешался Корн:
— Глеб, ты ж в командировках за речкой был? Я тоже. Немного по другой специальности, да и хрен с ним. Так вот, был у меня там такой случай: караван брали. Вывели нас на него хорошо, да не до конца. На «ложник» нарвались. Знаешь, что такое «ложник»? Не знаешь? Это когда перед реальным караваном ложный пускают. Если груз серьезный. Стингеры, там, секретные, или еще какая хрень. Из таких бойцов, что хоть стой, хоть падай. Их задача — нас боем связать, пока реальный караван маршрут менять будет. Причем идут такие караваны, как правило, когда погода плохая, чтоб никакой воздушной поддержки и прочей байды. Полная автономность. Здесь еще повезло маленько, облачность низкая, а наверху — светло. Слышно, как «сушки» туда-обратно гуляют. А толку-то? Караван — «ложняк», а просто так по долине работать — непонятно кого накроешь: их или наших, своих, родимых. Ну, и связали… Погоди, давай-ка я закурю, еще никому в жизни это не рассказывал, чтобы психом не прослыть…
Андрей нервно чиркнул зажигалкой, сделал первую, сильную, глубокую затяжку.
Такую, чтоб до дна легких достать.
Пальцы его холеных аристократических рук едва заметно дрожали.
Что же там должно было произойти, в этой чертовой долине, что у него даже сейчас руки ходуном ходили?
Да еще про психа приплел…
Все страньше и страньше…
— Ну, так вот… Напарника моего сразу грохнули. И меня накрыло. Носа из-за камня не показать. И отступать некуда — мы на карнизике себе местечко облюбовали, идиоты. Позиция-то для работы вниз — идеальная, но влево-вправо, или, там, назад — голяк полный. Насквозь простреливается. Мы же к ним вниз бежать собрались, когда охрану раздолбаем. А тут они к нам вверх рванули. Ну, лежу, ребята пока с флангов прикрывают, не дают им приблизиться, но чувствую — ненадолго. Сейчас подберутся поближе, гранатой зафигачат, и — прощай лейтенант. Не дожил, не долюбил. Мама почему-то сразу вспомнилась… И тут мне, мужики, так почему-то жить захотелось — ну просто никакой мочи нет. Ну, думаю, если чудом каким выберусь, значит, меня судьба для чего-то такого готовит, и если не выполню — сукой буду и гадом самым что ни есть распоследним. И молиться начал. Нет, не Богу… сам не знаю, кому. А тут мне еще в каску подарок от их снайпера прилетел. Как за камушком ни хоронился. На излете, конечно, но в башке сразу зашумело, как будто литр сожрал без закуси. Ну, лежу, молюсь… И вдруг кажется — девушка ко мне подошла. У нас в медсанбате такая была: худенькая, стройная. Волосы длинные, светлые. Не белые, как у этих сук пергидролевых, а именно светлые. И даже с виду мягкие. Так бы лицом и зарылся. Влюблен я в нее был, каюсь… Литовка, кажется. Региной звали. Или еще как, но очень похоже. Лет-то сколько прошло, уж и не упомнишь. Погладила меня по голове, прямо под каской. Улыбнулась. Ласково так, почти по матерински. Ну — всё, думаю. Вот оно как бывает. Хорошо еще, что не с косой, как описывают. А тут вдруг облачность разошлась. В горах такое бывает. То туман, облака низкие, то сразу же — рассосалось, и привет. И «духам» не до меня стало. Когда на тебя сверху «сушка» валится, тут уже ни до чего. Жопу бы свою отмазать — и все дела. Вот такая вот, братцы, история…
Корн решительно затушил докуренную до фильтра сигарету и выверенными точными жестами начал разливать коньяк по опустевшим стопкам.
— Скажи, а она тебе что-нибудь говорила? — Рустам явно старался оставаться спокойным.
Но только старался.
Серьезен был сын гор просто до неимоверного.
Даже голос слегка подрагивал.
Корн и Ларин глянули в его сторону с нескрываемым интересом.
— Нет, не говорила. А что, ты что-нибудь знаешь об этом?
Рустам отрицательно покачал головой:
— Есть такая легенда, у нас, в горах… Очень старая легенда, от отца к сыну передают. Давно, очень давно передают. Если сын есть, а если нет — с собой уносят. Сын у меня уже есть, к счастью. Но никому больше нельзя об этом говорить, вы уж извините, мужики. Просто нельзя, и все тут. Если не говорила, значит, сам догадайся, Андрей. Долг на тебе. Служба. Какая — сам знать должен. Это все, что могу сказать. Больше — не могу. Извини меня, пожалуйста…
