Юрий Папоров - "Эль Гуахиро" - шахматист
— Стоп! Стоп! Спокойно, Майкл, а то придется посылать за адельфаном к Кудеснику. Хотя, как я понимаю, у него кровь играет оттого, что мы медлим.
— И да и нет! Он просто был хорошо воспитан с детства, — насмешливо сказал Академик Майкл. — Воспитание же предусматривает уступчивость, вежливость — прерогативы интеллигента. Интеллигентность слаба в борьбе с подлостью, хамством, грубой силой. Вот он однажды и взбунтовался против привычной ему жизни. Занял стойку в обороне. Но он сильный, и поэтому оборона его опасна. В этот момент я встретил его, понял, взял к себе и… направил всю энергию бунта против… кастровцев.
— Мы отвлеклись от главного, Майк! «Нулевой» вариант предполагалось разыгрывать до середины октября. Во всяком случае, коммунисты должны были им заниматься, бросив на это все силы. А они справились в три дня. Потери минимальные. Наши, пожалуй, значительнее. Слава богу, в руки им не попало ни одного живого свидетеля. Но на сегодня мы в проигрыше.
— Ха! Ха! Это просто смешно! Сколько бы мы ни расходовали зелененьких, нам не дотянуть до миллиона. А «Биран» обойдется им в миллиард золотом! Только в первые шесть месяцев. А чтобы залечить раны, восстановить подорванное здоровье, им потребуется еще не менее двух лет.
— Рахвастался, однако! Съешь лучше конфетку и ответь мне на вопросы. Что мы будем делать до начала сафры? Целых два месяца. И что я стану докладывать наверху?
— С удовольствием! Слопаю одну конфетку и вторую за ответы, которые я тебе сейчас нарисую без особого труда. — Академик Майкл откинул крышку коробки датского шоколада Антона Берга — редкое угощение в США — и выбрал две конфеты. — Дай мне неделю, нет — две и готовь своих в Ориенте. Мы напугаем Кастро и займем как следует его людей «диатраеей сакхаралис» — тростниковой огневкой. Будь уверен, долго придется им штаны подтягивать. Забудут все на свете. А ноябрь наступит — и мы скажем свое главное слово.
— Красиво! Ущипни себя, Майк, не сон ли видишь. Ты давно не покидал кабинета. А на Кубе за три дня справились с опасностью!
— А ты, Генри, напоминаешь мне сварливую жену, у которой муж добряк. Наконец она вывела его из терпения и тут же принялась каяться. Я не вижу причин для твоих волнений. Все идет, как надо!
— Нет, что ни говори, там выросли, возмужали. Не ты ли утверждал, будто «тристеса» чрезвычайно опасна?
— Конечно! Проморгай они с месяц, и вирус достиг бы питомников, саженцев и привоя… Деревья росли бы два, три года, ну, а насчет плодов — фигура из трех пальцев. И к восьмидесятому году остался бы кубинский архипелаг без цитрусовых.
— Пока мы преследуем другую цель. Перестань философствовать. Вернемся к конкретному делу.
— Дорого оно не обойдется. Да что это за вирус, которым ты заразил меня? Мы только и говорим о деньгах! Во сколько бы это ни обошлось — успокойся, будет стоить мало, — мы запустим им гусениц. Пусть ловят их, а тем временем… Генри, друг, конь дрожит в нетерпении. Но не ранее ноября. Дожди нужны, и роса, и начало сафры. Пусть они заведут машину. Пусть поставят задачу: девять, восемь или семь миллионов! Собирать же им будет нечего…
— Дай бог! Но, Майк, я всецело полагаюсь на твой опыт. Совершенно необходимо, чтобы они там были заняты и думали, что это и есть наш настоящий удар.
— Ставлю на карту дружбу с тобой, Генри! Я ее ценю больше, чем ты, и не рискую! Потратиться придется только на людей, которым надо будет высадиться в Ориенте. Не вздумай скупиться, и желающие найдутся — успевай отбирать. Тем более речь идет не о той высадке, за которой последует революция. Тихое дело. Ночью спрыгнули с лодочки, ушли в горы или по деревням, рассыпали по полям из мешочков яйца, почти микроскопические, невидимые, и все в порядке!
— Говори понятнее.
— Мы давно работали над огневкой, по другому заданию, для другой страны. Яиц ее у нас достаточно! За неделю еще соберем. Отлежатся в инкубаторах, и за десять — семь дней до появления гусениц разбросаем по полям Ориенте. Нужна неделя, затем еще две в инкубаторах и еще одна. Сегодня восемнадцатое. Вот и получится, что в последних числах октября и начале ноября они там будут заняты до предела, ломая голову, как уничтожить огневку. Готовь человек пять-шесть. Продумай их высадку, а я обеспечу материалом.
— Это выход, Майк! Я вдруг поверил тебе. Сейчас доложу, а вечером встретимся на углу Флаглер и Двадцать второй авеню, в твоем любимом «Ранчо Луна». После… после поедем к той подающей надежды солистке. — Мистер Браун зажмурился.
— Генри, здесь я тебя должен огорчить. Она уволилась и, как утверждает мой шеф охраны, уехала из Майами.
— Скажи, пожалуйста! Какой милый протест против злодейства гангстеров.
Академик Майкл отвел глаза, а мистер Браун взялся за трубку белого аппарата, откуда сразу же послышался голос телефонистки.
— Оперативного дежурного!
— О'кей, сэр!
— Хелло! Говорит Шестнадцатый из Майами. Соедините меня с Третьим! — Мистер Браун прикрыл трубку рукой. — Только бы оказался на месте. Надо немного разрядиться, поехать до ужина на пляж… Хай, Бобби! Здесь ужасно жарко, но приятные новости. Мы провели «нулевой» вариант. Они там повозятся. Есть людские потери с нашей стороны, но не очень значительные. Важно, что дело сделано и никаких следов. Нет, нет! Какие газеты? Абсолютно нет оснований. Однако, исходя из возможностей нашей лаборатории здесь — ее шеф знает свое дело — мы через месяц проведем еще одну отвлекающую акцию. Главное? Готово и ждет выстрела стартового пистолета. О новой затее сообщу телеграммой. Да? Ты полагаешь? Надо лететь? Тогда через неделю, Бобби. Запущу, отлажу все детали и прилечу доложить. У меня все. Хорошо. Всем привет и передай, что стараюсь, О'кей!
Рамиро шлепнул своего друга ладонью по голой спине и помчался, минуя цементные дорожки, прямо по траве к бассейну. Они с Педро решили искупаться и позагорать перед обедом.
— Ну, ты чего? — Рамиро вынырнул и не увидел Педро рядом. — Что происходит?
Родригес ускорил шаг и впервые поймал себя на мысли, что не погнался за Рамиро, поскольку «положение обязывает». Чертыхнулся в сердцах и побежал,
Наплававшись вдоволь, они улеглись на лежаки, покрытые циновками.
— Не знаю, как наши жены, Педро, но я очень доволен нынешней прогулкой. Мне всегда казалось, что здешние места в отличие от буйных восточных районов созданы разумным существом — очень аккуратным, любящим детей и не лишенным эстетических чувств, — произнес Рамиро.
— Ас самолета эти места напоминают игрушечную страну, особенно вереница слонов-моготес,[79] — заметил Педро. — Ты заговорил об этом, а я подумал о падре Селестино.
— Где он? Я давно о нем ничего не слышал.
— До отъезда на учебу я еще какое-то время не терял его из виду. Мне было жаль его. Он ушел в себя, конфликтовал, менял приходы. Похоже, не понял и не принял революции. Постарел. Жил в Санкти-Спиритус, а теперь подался куда-то на самый край острова. Он всегда к тебе особенно благоволил.
— Мне хотелось бы свидеться с ним. Не поверишь, а сегодня, когда мы были у водопада, меня охватило странное волнение, радость, и я вспомнил падре Селестино.
— Падающая вода на природе, как и пламя костра, как и волны прибоя, — это всегда красиво…
— А вот пики, острые вершины и гребни Панаде-Гуахайбон действовали на нервы. Из-за недоступности, должно быть.
Педро Родригес и Рамиро Фернандес проводили отпуск вместе с женами в Сороа.
Известный за пределами Кубы горный туристский центр Сороа славился своим живописным водопадом на реке Манантиалес, орхидеями дендрария, «Мирадором» — смотровой площадкой в горах, с которой открывался изумительный ландшафт западной Кубы, — и магниевым целебным источником.
— А иностранным туристам здесь все нравится, — произнес Педро Родригес и задумался.
— Вот штука! — изрек Рамиро после недолгого молчания. — Педро, я совсем недавно узнал, что туризм происходит от латинского tornus — движение по кругу, туда и обратно.
— Ага! Я никогда тебе не говорил, а с детства моей самой заветной мечтой было…
— Не стать чемпионом мира по шахматам.
— Брось шутить! — Педро перевернулся на спину. — Хотя верно, и ты помнишь, Хосе Рауль Капабланка[80] не раз говорил, что, если бы я серьезно занялся шахматами, то…
— Стал бы большим политиком! Об этом ты мечтал в детстве. — Рамиро тоже лег на спину, нежась под лучами еще жаркого октябрьского солнца.
— Нет, «Гуахиро»! Я с детства — и, клянусь, до сих пор — мечтаю о кругосветном путешествии. Но работа…
— Вот это да!
— Ты никогда не задумывался, Рамиро, над тем, что великие мореплаватели, географы и путешественники всё на земле пооткрывали до тебя? Человеку же — и это его отличает от обезьяны — необходимо чувствовать себя пионером… Узнавать неведомое.
