Евгений Габуния - По обе стороны Днестра
Херца и Федоровский заговорили о своих делах, понимая друг друга с полунамека, будто старые добрые знакомые. Новосельцев не вникал в разговор, потому что он касался большой политики, которой он никогда особенно не интересовался, а в последние годы, соприкоснувшись с погрязшими в раздорах и дрязгах эмигрантскими течениями и группами, вообще потерял к ней интерес.
В гостиницу они возвратились уже ночью. Несмотря на позднее время, Федоровский зашел в номер к Новосельцеву и заявил, что обстановка и интересы дела требуют, чтобы его газета имела в Кишиневе своего представителя, и этим представителем должен быть он, Новосельцев. Предложение было неожиданным, застало Новосельцева врасплох, и он молчал, не зная что ответить. Федоровский расценил молчание по-своему и поспешил добавить, что, поскольку обязанности представителя газеты не очень обременительны, то и жалованье будет соответствующее, однако выше, чем корректора. Он даже готов оказать ему небольшую услугу: дать денег, чтобы открыть в Кишиневе маленькую лавку. Потом, когда Новосельцев разбогатеет, с улыбкой говорил Федоровский, он вернет долг. Новосельцев вспомнил, что не раз говорил Федоровскому о своем заветном желании: открыть в тихом провинциальном городе свое «дело», скопить к старости капиталец и доживать свои дни на покое.
Прежде чем дать согласие, Новосельцев все же попросил уточнить, в чем именно будут заключаться его обязанности. Федоровский сказал, что в Кишиневе много беженцев из Советской России; Новосельцев должен этих людей опрашивать и передавать полученную информацию ему в Париж. Это обычная журналистская работа, поспешил добавить редактор, видя, что Новосельцев колеблется, вам помогут наши румынские друзья. Новосельцев чувствовал, что его собеседник чего-то не договаривает, однако предложение было слишком заманчивым, и он согласился.
Накануне отъезда в Париж Федоровский дал ему несколько адресов друзей в Кишиневе. Новосельцев, проводив патрона, в тот же вечер уехал в Кишинев. Когда на следующее утро он вышел из поезда и смешался с толпой, заполнившей привокзальную площадь, ему почудилось, что попал в Россию: всюду звучала русская речь. Сняв номер в дешевой гостинице, он отправился бродить по городу.
Тихий, утопающий в свежей зелени Кишинев, являл разительный контраст с шумным, пропахшим бензином Парижем. Слух ласкали исконно русские названия улиц: Пушкинская, Михайловская, Купеческая, Мещанская, Жуковская, Инзова. Впрочем, у них были и другие, официальные, названия, но они не прижились. И русская речь, и названия улиц будоражили, бередили тоску по родине.
Ему понравился Кишинев с его размеренной жизнью, где люди никуда не спешили.
Один из друзей Федоровского, живший в особняке на углу Михайловской и Кузнечной, которого Новосельцев посетил в первый же вечер, любезно его встретил, угостил бокалом красного вина, очень напомнившего Новосельцеву французское бордо. Выслушав гостя, хозяин особняка сказал, что разрешение на открытие лавки дает торгово-промышленная палата, тем более, когда речь идет об иностранце, каковым является господин Новосельцев. Он говорил по-русски бегло, лишь легкий акцент выдавал, что этот язык для него не родной. Однако он постарается это дело быстро уладить, и уважаемый домнул колонел[30] получит необходимое разрешение. Больше того, поскольку господин Новосельцев человек в Кишиневе новый, он сам поможет ему подыскать подходящее помещение для лавки.
И действительно, все уладилось на удивление быстро, и вот уже около года он является владельцем небольшой бакалейной лавочки на Мещанской. «Однако как время быстро летит», — подумал Новосельцев, машинально поглаживая разболевшуюся ногу. Наступил полуденный час, когда и без того немногочисленные покупатели редко заглядывали в лавку. Разве что прибежит мальчишка и попросит на несколько леев кулечек фиников или леденцов.
Мелодичный звон колокольчика, укрепленного на двери, отвлек Новосельцева от воспоминаний. В вошедшем он узнал Марчела. Их первая встреча произошла здесь, в лавке. Случилось это вскоре после того как Новосельцев открыл свое дело. Он находился в подсобке, когда звякнул колокольчик, и поспешил к покупателю. При его появлении человек в поношенной одежде испуганно вздрогнул, как будто ему помешали. «Мелкий воришка или бродяга», — решил Новосельцев, разглядывая давно не бритое испитое лицо посетителя. Тот заискивающе поздоровался, голодными глазами пожирая выставленные на полках продукты. Его жалкий, униженный вид живо напомнил Новосельцеву годы собственных скитаний, и у него возникло чувство, похожее на жалость. Они разговорились. Незнакомец рассказывал о себе сбивчиво, путано, явно что-то утаивая. Новосельцев пообещал его накормить, если поможет перетаскать тяжелые мешки с сахаром и мукой. Тот охотно согласился. Закончив работу, набросился на еду, не забывая прикладываться к бутылке дешевого вина, выставленной хозяином. Насытившись, поблагодарил своего, как он выразился, «благодетеля», глубоко затянулся предложенной сигаретой.
Вино развязало ему язык. Говорил по-русски чисто, как российский житель, и Новосельцев поинтересовался, откуда он родом. Новый знакомый охотно пояснил, что из Курской губернии, отец был крепким хозяином, наотрез отказался вступить в колхоз, и семью сослали в Сибирь. В холодной Сибири отец вскоре помер, не выдержав страшных лишений. Ему же удалось бежать, пробраться к румынской границе и перейти на эту сторону. В Бессарабии он перебивается случайными заработками. Здесь ему нравится: тепло, вина полно, пей — не хочу.
Новосельцев вгляделся в серое, изможденное лицо, отливающие лихорадочным блеском глаза и заключил: «Из пьющих».
Его новый знакомый с сожалением докурил сигарету, еще раз поблагодарил хозяина за хлеб-соль и поднялся. Новосельцев сказал, чтобы заходил еще — помогать по хозяйству. Не думал, не гадал, что его судьба так тесно переплетется с этим человеком.
Однажды вечером, когда он собирался закрывать лавку, в ней появился маленький человек со стертым, неприметным лицом и тихим голосом сообщил, что господина Новосельцева сегодня вечером ждет у себя господин Тарлев. Эту фамилию он произнес почтительным шепотом. Новосельцев вспомнил, что Тарлев — фамилия человека, которого он посетил в первый же вечер с письмом Федоровского.
Пожимая ему руку, Тарлев с упреком произнес:
— Нехорошо, Александр Васильевич, забывать друзей. Где это вы пропадаете? Заглянули бы вечерком запросто, тем более, что вы нам очень нужны.
— Все некогда, — пробормотал Новосельцев. — С утра до вечера в лавке, в открытии которой вы оказали содействие. Еще раз разрешите поблагодарить.
О том, зачем именно он понадобился Тарлеву и кого тот имел в виду, говоря «нам», он спросить не решился.
— Я слышал, — с улыбкой продолжал Тарлев, — вы делаете большие успехи на торговом поприще. Далеко пойдете, господин Новосельцев. Оказывается, вы — прирожденный коммерсант. — Он сделал паузу и продолжал. — Если, конечно, палата не аннулирует разрешение на торговлю.
Озадаченный, Новосельцев растерянно молчал. О каких успехах идет речь? Скорее, наоборот, торговля шла слабо, клиентура только начала складываться. И этот намек на возможное аннулирование разрешения, за которым скрывалась явная угроза?
Угадав состояние собеседника, Тарлев продолжал:
— Видите ли, господин Новосельцев, местные торговцы не любят конкурентов, особенно иностранцев. У них большие связи в жандармерии и сигуранце, я хочу по-дружески предостеречь. Может случиться так, что даже я со своими связями не сумею помочь. Надеюсь, вы меня поняли?
Хотя Новосельцев понял далеко не все, а главное — куда клонит Тарлев, он молча кивнул.
— Вот и прекрасно, Александр Васильевич, продолжим. Будем говорить откровенно, как подобает военным людям.
При упоминании о военных людях Новосельцев с удивлением взглянул на Тарлева.
— Вот именно, господин Новосельцев. Вы — полковник, хотя, к сожалению, бывший, бывшей же царской армии, а я хотя всего лишь майор, но зато на действительной службе в румынской армии, заместитель начальника разведотдела третьего армейского корпуса, который, как вам должно быть известно, призван обеспечить порядок и спокойствие в Бессарабии. У нас здесь очень много врагов, господин Новосельцев. Вы удивлены? Разве уважаемые господа Херца и Федоровский не поставили вас об этом в известность? Ну ладно. Займемся делом. Вы нам можете и должны помочь.
— Каким образом? Я же всего лишь мелкий лавочник…
— Не скромничайте, Александр Васильевич. Начну с того, что вы в Кишиневе человек новый, не примелькавшийся, еще не расшифрованный вражеской агентурой. Скажу вам доверительно: Бессарабия кишит агентами третьего интернационала. От них вся смута. Иногда просто не знаешь, кто друг, кто предатель. Трудно стало работать, да и не с кем. Приходится иметь дело с подонками, отбросами рода человеческого, пьяницами, проходимцами и бог знает еще с кем. Всучат липу — глазом не моргнут, а потом приходится краснеть. Недаром говорят, что наша работа настолько грязная, что делать ее имеют право только самые честные люди, — с глубокомысленным видом изрек Тарлев. — И вы именно такой человек. Полковник генерального штаба — это звучит.
