Юлиан Семенов - Экспансия – I
Американец вернулся, в задумчивости сел к столу, внимательно посмотрел на Штирлица, хмыкнул и, повертев головой, чтобы размять шею, спросил:
— Ну как?
— Прекрасно, — ответил Штирлиц. — А у вас как? Помощник не сердился?
— Сердился. Костил меня последними словами. Ничего, он отходчивый. Ну, что надумали? Как мое предложение?
— Оно интересно. Но я не приму его, если вы не поможете мне доказать, что это, — Штирлиц тронул мизинцем фотографии мертвой Дагмар, — грязная фальшивка, сработанная против меня шефом гестапо Мюллером.
— Вы же с ним хлебали из одного корыта. Какой ему смысл было вас марать?
— Прямой. Я расскажу об этом после того, как вы примете мое условие. Я не стану рассказывать вам мою историю, как мелкий уголовник, оказавшийся в камере рецидивистов. Только мелюзга ублажит старых бандитов. А это против моих правил.
— Зато это по моим правилам.
— Ну, тогда и играйте с самим собой по вашим правилам. Только сначала заберите весь этот мусор, — Штирлиц подвинул на краешек стола паспорт, фотографии, отпечатки пальцев, деньги и визитную карточку Эрла Джекобса, — и закройте дверь комнаты с другой стороны.
— Не надо зарываться, — глаза у человека сузились, ничего птичьего не было в них, крохотные щелочки. — Постарайтесь никогда не забывать, что вы — грязный нацистский бандит.
— К которому вы, чистый демократ и борец за свободу, пришли с предложением сотрудничества.
— Не надо дразнить меня. Я сверну вам челюсть, я это умею делать, потому что работал в профессиональном боксе.
— Это очень демократично, когда профессионал бьет больного человека. С таким демократизмом вас бы с радостью взял в свою личную гвардию рейхсфюрер Гиммлер, он ценил профессионалов.
— Не зарывайся, скотина.
— Вон отсюда, — негромко, очень спокойно сказал Штирлиц. — Вон! Или я разбужу весь этот клоповник. Мои соседи торгуют краденым, они не любят легавых, какой бы национальности они ни были. Уходите, иначе будет шум. Вам этого не надо. А я уже ничего не боюсь.
— Вы все боитесь за свою вонючую нацистскую шкуру…
— В каждом правиле бывают исключения, — заметил Штирлиц, поняв, что у них нет ничего, кроме этих его «пальцев»; ни Айсмана нет, ни Хеттля, ни Рольфа, ни Холтоффа, ни Шлага; если бы они были у них, этот парень говорил бы иначе, не держат же они у себя кретинов, умная нация, сильное государство, ценят ум.
— Что вы этим хотите сказать? Пытаетесь заправить информацию, будто поддерживали героев покушения на Гитлера? Спасали евреев? Передавали секреты бесноватого Белому дому или Кремлю?
— Заправляют рубашку в брюки. Информацией обмениваются.
Глаза снова стали круглыми; засмеялся, но не сломно, как раньше; похохатывал, внимательно глядя на Штирлица.
— Значит, если я попробую разобраться в деле с убийством Фрайтаг, вы готовы на меня работать? Так надо вас понимать?
— Меня надо понимать так, что я приму ваше предложение после того, как вы покажете мне абсолютно все материалы, связанные с делом Фрайтаг, а я объясню вам, что надо сделать для доказательства моего алиби. Имейте в виду, вам это выгодно больше, чем мне. Одно дело, когда вы сотрудничаете с офицером политической разведки Шелленберга, который занимался анализом внешнеполитических вероятий, а другое — с костоломом и убийцей. Не вы делаете агента, Мухамед, а именно агент делает вас, гарантируя ваш рост и продвижение вверх по служебной лестнице.
— Слушайте, а на рынке здесь можно поесть? — задумчиво спросил американец.
— Можно, только там нет горячего.
— Едем на рынок?
— Едем.
— Но прежде чем мы поедем, ответьте: пока я буду выполнять вашу просьбу, готовить телеграммы в Швецию и в нашу зону Берлина, вы согласны повстречаться с вашими коллегами? Бывшими коллегами?
— Я знаю только одного. Вы его тоже наверняка знаете, он мне приносит деньги по субботам.
— Герберт, он же Зоммер? Он не ваш коллега. Он из вашей вонючей партии, он никогда не работал в разведке. Мы знаем о нем все, он нас не очень-то интересует.
— Да? Значит, вам известно, где он берет деньги?
— Это мое дело, а не ваше… Я дам вам имена нескольких людей… Встретитесь с ними?
— Что за люди?
— Один возглавлял резидентуру в Лиссабоне, в сорок пятом, другой был в разведке Риббентропа.
— У Риббентропа не было своей разведки.
— У него был отдел исследований, это одно и то же.
— Хорошо. Цель встречи? Чего следует добиться? Психологические портреты моих собеседников? Семейное положение? Друзья? Привычки? Интересы? Образование?
— Ишь, — улыбнулся незнакомец. — Бритва. Кстати, меня зовут Пол. Мистер Пол Роумэн.
— Хорошо. А меня — господин доктор Брунн.
— Ну, ты и сукин сын…
— Да и ты большая скотина.
— Ненавидишь нас?
— Честно говорить?
— А я пойму, если будешь врать.
— Очень люблю американцев.
— Вроде не врешь. Странно.
— Именно поэтому я сделал все, что мог, только бы сорвать переговоры о сепаратном мире между генералом СС Вольфом и твоим боссом, Даллесом. Вам, американцам, было бы очень стыдно, если СС обергруппенфюрер пожал руку Даллесу при вспышках фотоаппаратов мировой прессы. Лучше уж до конца стоять на своем, чем становиться Иудой. Тираны вызывают обостренный интерес, страх, ненависть, восхищение, зависть, недоумение, но не презрение. Иуда — вызывает.
— Бользен твой псевдоним?
— Это мое дело. У тебя в руках архивы — ищи.
— Едем на базар?
— Едем.
— Только пить ничего не будем… В двенадцать тебе надо быть у Эрла Джекобса, в ИТТ.
— С Кемпом?
— Нет, к Кемпу ты придешь в одиннадцать. Он сидит на втором этаже, семнадцатая комната, секретаря у него нет. Пока. Кстати, он один из тех двух, кто меня интересует. С декабря сорок четвертого он был в вашей поганой резидентуре в Лиссабоне. Ты подружись с ним, Бользен. Или Брунн, как тебе удобнее… Он очень большая паскуда, этот Кемп, который на самом деле Рихард Виккерс, то ли майор, то ли подполковник, с женой живет сепаратно, она спит с двумя неграми в Лиссабоне, очень сексуальна, видимо, маньячка, ее сестра работала с доктором Вестриком, есть такой сукин сын, который лизал задницу Гиммлеру, был членом СС, а теперь выставляет себя нашим человеком, представляет интересы ИТТ в Германии и борется за демократию. Меня интересует, чем занимался этот самый Виккерс-Кемп до января сорок пятого. Друзей у него нет. Он никому не верит, ни одному человеку на свете. Из аристократической семьи, родился под Гамбургом, про родственников мы не очень-то знаем. Чаще всего видится с Эрлом Джекобсом. Тоже скотина, наша скотина, но не лучше ваших скотов. В сорок первом был против того, чтобы мы ударили по Гитлеру. В сорок пятом кричал «ура» и надел военную форму, грабил вместе со своим братом Германию. Правильно делал, только надо было трофеи передавать стране, а не набивать свои карманы. Будь с ним осторожен. Держи ухо востро.
Пол Роумэн открыл дверь, вышел первым, грохоча тяжелыми ботинками; по-мальчишески резво спустился вниз, быстро пошел по улице, не оборачиваясь на Штирлица, свернул за угол, там стоял голубой «форд».
В машине уже Роумэн сказал:
— Хорст Нипс… Такое имя что-нибудь говорит?
— Республиканец? Работает во французском банке?
— Он такой же республиканец, как я нацист. До апреля сорок пятого он был помощником начальника отдела исследований у Риббентропа, занимался Латинской Америкой. Это номер два. Семья живет в Аргентине, жена и трое детей. Здесь легализован. Имеет громадные связи в Мадриде. Залегендирован вполне надежно. Имеет аргентинское гражданство. Из рабочих, был штурмовиком, его послали учиться в Гейдельберг, потом отправили в МИД, когда там началось гонение на кадровых дипломатов, которые не вступали в твою вонючую нацистскую партию… Мне надо получить их связи. Задача ясна?
— А тебе? — спросил Штирлиц и усмехнулся. — Ты свою задачу понял?
Гарантированная тайна переписки — I
«Полу Роумэну,
посольство США, Мадрид, Испания,
21 ноября 1945 года
Дорогой Пол!
Только сегодня я, наконец, спокойно выпил, спокойно посмотрел в глаза Элизабет, спокойно поиграл с Майклом и Джозефом в сыщиков и гангстеров, спокойно прошел по дому, как бы заново его оглядывая, и спокойно лег в кровать. Правда, уснуть не мог, но это было уже не от обиды и ощущения полнейшей безысходности, но оттого, что слишком переволновался за последние два месяца. Поэтому не сердись, что я не отвечал тебе, просто не мог сесть за стол.
Завтра я вылетаю в Голливуд, оттуда напишу тебе, расскажу, как я там устроился, потому что я распрощался с Вашингтоном, как видно, навсегда.
Но давай по порядку, ты же оторван от дома, живешь, согреваемый мавританскими ветрами и услаждаемый пением хитан, а потому даже не можешь представить, что здесь происходит с твоими друзьями.
В начале сентября меня вызвал Роберт Макайр и начал расспрашивать о житье-бытье, о том, интересно ли мне работается в условиях мира, не скучно ли и не тянет ли меня поездить по миру.
