Патрик Андерсон - Любовница президента
– Заходи, Джордж, – пригласил он, и худощавый нервный человек лет тридцати с небольшим неуверенно вошел.
– Извини, если помешал, – сказал он.
– Не помешал, Джордж. Я уже собрался уходить.
– Я тоже, – сказал Джордж Ивенс. – Чего ты так засиделся?
Ивенсу явно хотелось поговорить, а Нортону – оттянуть предстоящее безумие, поэтому он жестом пригласил коллегу сесть.
– Наверстываю, что не успел прочитать, – сказал он. – Столько всяких дел, черт возьми.
Ивенс печально кивнул.
– Я слышал, Бен, ты получаешь новую должность. Возглавишь отдел корпоративного права. Везет же тебе.
Нортон догадался, что слух распустил Уит Стоун. Нортону о новом назначении он больше не заикался. Интересно, что бы это могло значить?
– Мы говорили с Уитом на эту тему, – сказал он. – Но что из этого выйдет, не знаю.
Ивенс выдавил неприятную улыбку.
– Уит всегда так держит себя, верно? Никогда не знаешь, что тебя ждет. Иногда я думаю, что овчинка выделки не стоит.
Вместо ответа Нортон налил в стаканы виски и разбавил водой. Джордж Ивенс был славным человеком и толковым юристом. Уит Стоун выматывал ему душу и портил карьеру. Или, в более широком смысле, портила ее сложившаяся всесильная система, по которой крупнейшие юридические фирмы в стране решают, кому преуспеть, а кому нет.
Система эта была простой. Самые престижные фирмы нанимали трех-четырех молодых юристов, чтобы, в конце концов, взять одного из них в компаньоны. После пяти-шести лет испытания эти люди либо шли в гору, либо увольнялись. Несколько избранных становились компаньонами с пожизненной должностью и все повышающейся долей в доходах фирмы. Отвергнутые должны были уйти не с позором, но сознавая, что отныне они будут в своей профессии людьми второго сорта. Эта система напоминала собой студенческие братства. Старшие компаньоны могли набросать им черных шаров – по разным причинам. Одни были некомпетентны. Другие носили не те галстуки, стояли не на той платформе или женились не на тех женщинах.
Большинство забаллотированных переходили в фирмы помельче. Некоторые бросали профессию юриста или спивались. Кое-кто кончал самоубийством. Кое-кто годами терзался неопределенностью, надеясь на чудо. Терзался сейчас и Джордж Ивенс, а Уит Стоун спокойно наблюдал за его страданиями. Нортон не понимал, почему Ивенс не взглянет в лицо действительности. Может, потому, что на него давила честолюбивая жена.
– Не знаю, стоит ли овчинка выделки? – повторил Ивенс, потирая щетину на подбородке. – Иногда мне кажется, что лучше преподавать. Деньги – это еще не все. Тебе не приходят такие мысли?
Нортону вспомнились студенческие дни с бесконечными спорами о Жизни, Правде и Будущем. «Жизнь – это продолжение колледжа, – подумал он, – черные шары, споры и давление боссов до самой могилы».
– Конечно, приходят, Джордж, – ответил он. – С одной стороны, преподавание меня манит. Не изматываешься, никто на тебя не давит, все идет по заведенному распорядку. Но, с другой стороны, хочется и практиковать.
Он не мог сказать Ивенсу того, что хотелось бы: об азарте труднодостижимого, духе соперничества, о стремлении добиться своего, проявить себя, глубоко и прочно укоренившихся почти во всех людях его поколения. Это поколение не выпадало из системы; оно вошло в нее и старалось изо всех сил в ней утвердиться.
– Хуже всего, что Уит очень уж скрытный, – сказал Ивенс. – Никогда не знаешь, что у него на уме. Таких людей я никогда не встречал. Иногда меня подмывает набить ему морду.
Он вяло улыбнулся и глянул в потолок.
– Это я в шутку, Уит, – сказал он.
Младшие служащие постоянно шутили, что Стоун установил в кабинетах подслушивающие устройства.
– Ну, а у тебя будущее вроде определенно, – продолжал Ивенс. – Не слышал, что станет с нами, бедными недотепами?
Это было уже слишком. Нортон и жалел Ивенса, и презирал за беспомощность.
– Почти никаких слухов не ходит, – сказал он, допил виски и поднялся. – Ну что, по домам?
– Конечно, – ответил Ивенс.
Они собрали вещи и пошли длинным коридором к выходу. Нортон вышел последним, захлопнул дверь и направился к лифту, потом остановился.
– Кажется, не захлопнулась, – сказал он, – Джордж, будь добр, проверь.
Ивенс вернулся, подергал дверь за ручку.
– Захлопнулась.
– Хорошо, – сказал Нортон.
Они спустились на лифте в вестибюль, Нортон громко сказал «до свидания» сонному сторожу, отметил время в книге ухода и расписался разборчивее, чем обычно. Была полночь.
– Подвезти тебя? – спросил Ивенс.
– Я, пожалуй, пройдусь, – сказал Нортон.
Они помахали друг другу на прощание, Нортон пошел по улице и, миновав французский ресторан, свернул за угол к магазину грампластинок.
– Бен, сюда, – послышался голос из темноты.
Нортон вошел в подворотню и обнаружил Гейба Пинкуса.
– Все чисто? – прошептал Гейб.
– Мы с этим человеком ушли последними.
– Кто он?
– Рядовой сотрудник.
– А уборщицы?
– Давно разошлись, в фирме никого, свет везде погашен, – сказал Нортон. – Гейб, я что-то побаиваюсь.
– Не хнычь, – резко сказал репортер. – Где ключи?
Нортон покорно полез в карман, но тут из-за угла вышли мужчина и женщина. Гейб прижал его к стене. Парочка пошла дальше, оживленно говоря о новом фильме Бергмана.
– Ключи, ключи, – нетерпеливо прошептал Гейб.
Нортон отдал ключи.
– Большой отпирает дверь напротив автостоянки, – сказал он. – Наверх можно подняться, не проходя через вестибюль. Другой от двери в коридор. Потом уже действуй сам. Кабинет Стоуна в самом конце коридора.
– Знаю, – ответил Гейб. – А ты убирайся и где-нибудь покажись на глаза.
– Ради бога, будь осторожен, – сказал Нортон и торопливо пошел искать такси.
Гейб несколько минут оставался в подворотне, наблюдая за темными окнами фирмы «Коггинс, Копленд и Стоун». Одет он был лучше, чем обычно – в темный костюм с жилетом – и держал в руке кожаный портфель, стараясь походить на юриста, заработавшегося допоздна. Но его черные ботинки были на резиновой подошве, и в портфеле находились не юридические документы, а орудия взлома. Это дело нравилось ему не больше, чем Нортону. Работая полицейским репортером, он не раз нарушал закон, но в последнее время использовал более тонкие средства. Сейчас ему было что терять. Но ради досье Гувера он был готов на любой риск.
Глубоко вздохнув, Гейб расправил плечи, вышел из подворотни и уверенно зашагал по улице. Несколько минут спустя он находился в приемной фирмы. Включив фонарик, направил луч света в темный коридор, ведущий к кабинету Уита Стоуна, и медленно пошел вперед. Дойдя до поворота налево, он осторожно выглянул из-за угла и отпрянул назад, увидев свет под дверью одного из кабинетов. Гейб замер, мысленно проклиная Бена Нортона. «Все юристы ни к черту не годятся, – думал он, – одни мошенники, другие тупицы». Есть кто-нибудь в этом кабинете? Или Нортон ошибся, сказав, что свет везде выключен? Гейб слышал, как колотится его сердце. Нужно было либо уходить, либо ждать. Если бы из кабинета послышался какой-нибудь звук или кто-то вышел, Гейб, несомненно, успел бы убежать. Поэтому он ждал. Все звуки, которые он слышал, – шум автобусов, хлопанье автомобильных дверец, внезапный взрыв смеха – доносились с улицы. Пропуская их мимо ушей, Гейб сосредоточился на серебристой полоске света под дверью. Все его мысли были о досье Гувера, которое, возможно, находилось в пятидесяти футах и может оказаться у него в руках через полчаса. Досье Гувера! Гейб дрожал при этой мысли. Вся ослепляющая неопровержимая правда о тридцати годах американской политики, история алчности и вожделения, лжи, лицемерия и продажности небывалых в истории масштабов. Правда, которую даже самый осведомленный журналист не мог представить себе во всем объеме. Правда, которую знал только бог (если он существует, во что Гейбу не верилось) и не делился ею с журналистами.
Как ни странно, Гейб толком не представлял, что будет делать с досье, если найдет его. Продавать досье он не хотел и сомневался, что газета многое оттуда напечатает. Он хотел раздобыть досье для себя. Хотел взглянуть правде в лицо. Хотел увидеть тех людей в истинном свете, проникнуть за тщательно созданную для общества маску, в черноту их душ. Вот уже десяток лет политиканы использовали Гейба в своих интересах, обманывали, унижали, презирали, и он стал считать себя одним из немногих честных людей в Вашингтоне. Это и возвышало его в собственных глазах: не журналистские премии, а сознание собственного превосходства. Если досье Гувера отыщется, оно сразу же подтвердит его худшие предположения и оправдает высокое мнение о себе самом.
Прошло тридцать минут, из освещенного кабинета не донеслось ни звука, и Гейб решил, что свет, должно быть, забыла выключить уборщица, а этот болван Нортон не заметил. Он беззвучно шагнул за угол, остановился перед дверью, ничего не услышал и направился к кабинету Уита Стоуна. Замок открылся отмычкой. Гейб закрыл за собой дверь и осветил фонариком безмолвный кабинет. Представлял он собой прямоугольную комнату, в одном ее конце стоял стол, в другом – диван и кресла. Гейб увидел возле дивана какую-то дверь – Нортон о ней не упоминал, – торопливо подошел и толкнул ее. Дверь отворилась, за ней была небольшая комната с картотекой и кроватью, еще одна дверь вела в ванную.
