Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. В ловушке
В кабинете повисла гнетущая тишина. Тополев, хорошо изучивший характер своего шефа, чувствовал, что, во-первых, Андропов крайне раздражен и что, во-вторых, он абсолютно прав в оценке ситуации. Операция «Гамбит» (так назывался подготавливаемый Комитетом переворот в Колумбии) была любимым детищем Андропова, его первой по-настоящему крупномасштабной акцией, успех которой должен был, по его расчетам, еще больше укрепить его позиции на вершине власти.
Участие Андропова в кровавых событиях 1956 года, когда он был послом СССР в Венгрии, принесло ему славу хитрого политического интригана, связавшего воедино некоторые важные звенья цепи, но отнюдь не стратега, способного задумать и осуществить такой переворот. Сейчас же, особенно после болезненного провала 1973 года в Чили, Андропов, человек невероятного честолюбия, почти полностью сосредоточился на операции «Гамбит». Если бы она удалась, зыбкое равновесие сил в Политбюро резко изменилось бы в его пользу. Он прекрасно знал психологию своих престарелых партайгеноссен, ценивших только силу, боровшихся только за влияние. А кто посмеет сомневаться в мощи и влиятельности человека, положившего на алтарь мировой социалистической системы целую страну или даже три страны с колоссальными залежами урана, платины, алмазов, с мощной горнодобывающей промышленностью и стратегически важными выходами как на Тихий океан, так и в глубь континента? В сущности, ему не давали покоя лавры Кортеса.
Тополев понял, что совершил серьезную ошибку, усомнившись в успехе отработанной до мелочей операции. Он просто переоценил андроповскую к нему симпатию и не заметил, как в порыве служебного рвения переступил опасную грань, отделяющую офицера политразведки от одного из лидеров сверхдержавы. И от того, как Андропов наглухо замолчал и уставился в потолок, Тополеву стало не по себе. «Не загреметь бы к оперативникам», — подумал он, вытирая платком лоб, покрывшийся мгновенной испариной. Надо было что-то немедленно предпринять, здесь же, нс выходя из кабинета шефа КГБ, пока он не стал окончательно непредсказуемым. И Тополев с ходу бросился в омут импровизации, как он всегда делал, когда его загоняли в тупик. Он успел только подумать, что проигрыш этой импровизации будет означать окончательный и бесповоротный крах его блестящей карьеры.
— Юрий Владимирович, у меня есть одна идея.
— Ну? — буркнул Андропов, по-прежнему не глядя на него.
— Вероятность того, что Кошта сорвет наши планы, можно свести до минимума.
— Тем не менее ты ее допускаешь?
— Да, — твердо ответил Матвей, прекрасно знавший, что больше всего Андропов ценит в своих сотрудниках последовательность. — Но, мне кажется, я знаю, как подстраховаться. Если исходить из того, что у Кошты могут возникнуть капитулянтские мысли, необходимо сделать так, чтобы он постоянно чувствовал наше присутствие и понял, что мы следим за каждым его шагом. Это сразу избавит его от вредных эмоций.
— Что же ты предлагаешь? Отрядить на слежку за Коштой всю нашу колумбийскую агентуру и заодно провалить ее?
— А при чем здесь наши люди? Насколько мне известно, в одной только Боготе насчитывается не меньше тридцати частных детективных контор. Допустим, кто-то из наших тамошних осведомителей обратится в такую контору с просьбой понаблюдать пару недель за перемещениями уважаемого конгрессмена, которого клиент подозревает в любовной связи со своей женой. Ситуация для Латинской Америки самая заурядная. Но Кошта, после встречи с нами в аэропорту, воспримет такую слежку совершенно однозначно.
— А с чего ты взял, что он почувствует наблюдение?
— А наш человек обратится к халтурщикам, к любителям, которые только выдают себя за профессионалов. Я имею некоторое представление об их методах работы. Можете не сомневаться, Юрий Владимирович, Кошта заметит слежку с первых же часов.
— А если он возьмет за грудки этого топтуна-неумеху и спросит, по какому нраву гот следит за ним?
— Во-первых, скорее всего не возьмет — побоится скандала. А во-вторых, если и возьмет, топтун ему ответит правду: заказчик-де подозревает уважаемого конгрессмена в любовной связи с его супругой. И чем глупее, чем нереальней будет выглядеть такая мотивировка, тем убедительнее покажется Коште наш контроль за его перемещениями и поступками. Разве не так, Юрий Владимирович?
Какое-то время Андропов молчал. Потом, по-прежнему глядя в потолок, бросил:
— Сегодня же свяжись с Боготой. Дай необходимые инструкции. И держи все это на контроле. Лично. В случае чего меня информировать немедленно. Можешь идти.
25
Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»
4 декабря 1977 года
Утром, словно по привычке, заиграл мой музыкальный телефон.
— Да... — хрипло выдохнула я, нащупав после пятого звонка прохладную трубку.
— Сеньора Мальцефф? — голос был мужской, высокий, непрокуренный.
— Сеньора Мальцефф умер, — я все еще продолжала спать. — Похороны после обеда.
Я положила трубку и уткнулась головой в теплую подушку, надеясь, что увижу продолжение прекрасного сна, прерванного на самом интересном месте: Витяня Мишин, в исподнем и с завязанными французским галстуком глазами, стоит у кирпичной стены, испещренной матерными выражениями, под барабанную дробь, дружное клацанье винтовочных затворов и голос Левитана: «Именем Аргентинской Советской Социалистической Республики...»
Так часто бывало: мне удавалось уцепиться за обрывок прерванного сна и восстановить плавный ход сюжета. Вот и сейчас, в полудреме, я вновь увидела Мишина. Он был бледен, барабанный бой нарастал, голос Левитана чеканил: «Нашими доблестными войсками оставлен город Манчестер...» Витяня вдруг сорвал галстук с глаз и закричал: «Я не крал этих салфеток со стола! Ну почему вы мне не верите?!» А кто-то невидимый скомандовал: «Пли!» Но вместо ружейного залпа раздалось какое-то жалкое мурлыкание. Потом еще раз. И еще...
Звонил телефон.
— Да! — прохрипела я, понимая, что досмотреть этот прекрасный сон мне уже не дадут.
— Простите, сеньора Мальцефф, — сказал прежний голос. — Я посмотрел в русско-испанский словарь и, простите еще раз, ничего не понял.
— Кто это?
— Сержант Хорхе Вальдес, центральный полицейский участок Буэнос-Айреса. Помните, вчера...
— Помню! Что вам надо?
— Комиссар Геретс...
— Здесь нет комиссара Геретса. Я не сплю с мужчинами, рост которых ниже метра шестидесяти! Вопросы есть?
— Нет. То есть да. Вы не так поняли меня, сеньора... — Хорхе, судя по всему, находился в состоянии максимального умственного напряжения. — Комиссар Геретс попросил передать, что хочет встретиться с вами. Если, конечно, сеньора не возражает.
— Сеньора возражает, протестует и негодует! — прорычала я. — Мне не о чем говорить с вашим комиссаром! И вообще, по какому праву вы будите меня ни свет ни заря?
— Простите, сеньора...
У меня вдруг мелькнула мысль. Короткая, авантюрная и какая-то обжигающая. Я даже поежилась:
— Алло, Хорхе!
— Да, я слушаю вас, сеньора.
— Где именно он собирался беседовать со мной?
— Где вам будет удобно, сеньора.
Я взглянула на часы: семь с минутами. Доклады на симпозиуме начинаются в десять, ну, в десять тридцать. Времени для встречи с комиссаром предостаточно. Но как ее устроить, если за каждым моим шагом следят? Надо было быть совсем уж дурой, чтобы после всего случившегося рассчитывать на свободу передвижения. Я вспомнила «жучок» на отвороте мишинского пиджака. А если и телефон мой прослушивается, тогда что? От этой мысли мне стало совсем плохо.
— Алло, сеньора! — голос Хорхе стал тревожным. — Что с вами? Вы меня слышите? Алло?
— Откуда вы знаете русский, Хорхе?
Я спрашивала просто так, выгадывая время. Осенившая меня идея представлялась все более перспективной. Но для ее реализации мне действительно надо было встретиться с Геретсом. Причем так, чтобы Витяня со всеми его шпионскими уловками об этом не узнал.
— О, сеньора, это довольно длинная история... Дело в том...
— А коротко вы ее изложить не можете?
— Моя мама родом из Белоруссии.
— Да что вы говорите! А папа?
— Папа из Польши. До войны он жил в Белостоке, а потом, в 1939-м, когда...
— Ясно, Хорхе, историю мне преподавали в университете. А на каком языке ваши родители разговаривали дома?
— На польском и... — Хорхе замялся.
— И?
— И иа идиш.
— Так вы еврей, Хорхе? — мгновенно перешла я на идиш.
— Как, и вы тоже, сеньора? — почему-то иа испанском отозвался полицейский. В голосе Хорхе сквозило такое изумление, словно я призналась, что прихожусь ему родной сестрой.
— Не волнуйся, Хорхе, ради Бога! Быстро скажи своей соотечественнице: ты говоришь на идиш?
— А биеэлэ...
— Прелестно!.. — я стремительно прокручивала варианты. Будем исходить из худшего: мой телефон прослушивается. Я дала бы голову наотрез, что Витяня идиша не знает. То есть вообше-то рисковать головой не стоило, на это и покойный Гескин намекал, но овчинка все же заслуживала выделки. Даже если они поймут, что я о чем-то договорилась с Хорхе, им понадобится время, чтобы найти своего, кумекающего на идиш, тот должен прослушать кассету, потом перевести... Стало быть, лишних полчасика в моем распоряжении оставалось. А больше мне и не надо было...
