Эдуард Тополь - Красная площадь
При осмотре трупа А. Воротникова-«Корчагина» у последнего изъято: пистолет системы Макарова – «ПМ» № 6912-А, три обоймы патронов девятого калибра, 240 тысяч рублей, 16 ювелирных изделий общей стоимостью 824 тысячи рублей, а также паспорт на имя Морозова Бориса Егоровича, проживающего по адресу: Москва, ул. Лесная, 17, кв. 9. Год рождения в паспорте подтерт и затем исправлен на «1941», фотография заменена фотографией А. Воротникова.
Принимаю на себя ответственность за убийство столь важного для следствия преступника и прошу Вас рассмотреть вопрос о превышении мною пределов необходимой обороны.
Начальник 3-го отдела МУРа полковник Светлов М.А.
Вот какой рапорт подал мне впоследствии Марат Светлов. Но в момент перестрелки, ранения Светлова и убийства А. Воротникова-«Корчагина» мне, конечно, было не до светловского покаяния насчет «превышения им пределов необходимой обороны». Хотя он хорохорился, говорил по радио, что пуля прошла через руку навылет, что, мол, «до золотой свадьбы заживет», «не то видали» и т.п., я приказал отвезти его во внуковскую медсанчасть для летного состава и переключился на связь с Валентином Пшеничным. Двадцать минут назад группа оперативников во главе с майором Ожерельевым ворвалась в дом гадалки Шевченко, и теперь параллельно с погоней за «Корчагиным» стали развиваться не менее эффектные, но, пожалуй, более значительные для следствия события. По сообщению майора Ожерельева, в доме гадалки действительно оказался склад ворованных вещей. Чердак и подвал ломились от хрусталя, мехов, дубленок, шуб и импортной радиоаппаратуры. Я немедленно позвонил Пшеничному и попросил его уточнить у жены академика Ципурского приметы похищенных у нее шуб и ювелирных изделий. А заодно уточнить, не лечилась ли она у востряковской знахарки. Ответ – «лечилась» – и приметы похищенных вещей пришли мгновенно. А вслед за этим из Вострякова поступило сообщение: лисья шуба Кунцевской меховой фабрики выпуска 1979 года, принадлежащая Розе Абрамовне Ципурской, обнаружена. Тотчас Ожерельев получил от меня указание немедленно выяснить у гадалки, каким образом к ней попала эта шуба.
Но гадалка – тертая, видавшая виды баба, полагаясь, видимо, на защиту своих высокопоставленных пациентов, раскалывалась не сразу. По ее словам, вещи, которыми был набит ее дом, приносили ей на хранение ее многочисленные друзья – цыгане. «Вы же знаете, гражданин начальник, – говорила она Ожерельеву, – что цыган в Москве не прописывают. Вот они и маются без жилья. А хорошие вещи где-то надо хранить? Ко мне приносят. А мне что – жалко? Пусть лежат. А где они их берут, я и слыхом не знаю…» – «Такая великая гадалка, как ты, могла бы и догадаться, что эти вещи ворованные, – усмехнулся Ожерельев. – Ладно, брось голову морочить, сейчас я вызову сюда всех твоих пациентов, квартиры которых были ограблены и чьи вещи лежат у тебя в подвале. Например, Розу Абрамовну Ципурскую вызвать?»… Так удалось выяснить, что на гадалку работала группа ребят, которым она сообщала адреса своих богатых пациентов, а дальнейшее уже было делом их воровской техники. Гадалка назвала и главаря группы – тот самый Борис Морозов, чей паспорт оказался в кармане убитого А. Воротникова-«Корчагина». А члены шайки: какая-то Лена-Элеонора и Костя-тромбонист – не то действительно музыкант, не то это лишь кличка – гадалка этого не знала. По ее показаниям, все трое были позавчера у нее в Вострякове на даче, здесь они познакомились с «Корчагиным», и «Корчагин» на несколько дней «выкупил» у Морозова паспорт с тем, чтобы сегодня по этому паспорту вылететь из Москвы в Ялту. Что касается убийства «Корчагиным» генерала Мигуна, то гадалка категорически заявила, что ничего об этом не знает. Мужчина, приехавший в белой «Волге» вмеcте с Воротниковым-«Корчагиным», оказался случайным пьяницей, нанятым «Корчагиным» два дня назад на роль шофера…
Но пока сотрудники уголовного розыска составляли опись обнаруженных у гадалки краденых вещей, пока во внуковской медсанчасти врачи делали Светлову антистолбнячный укол и накладывали повязку на рану, и пока инспекторы ГАИ восстанавливали нормальное движение на Очаковском шоссе, мы с Ниночкой и Пшеничным уже были далеки от всего этого – мы искали банду квартирных воров, которые ограбили квартиру академика Ципурского в доме № 36-А на улице Качалова. Потому что мне, как и Пшеничному, очень хотелось поговорить с их наводчиком…
18 часов 30 минутА был, между тем, обычный воскресный январский вечер. И хотя Москву завалило снегом и никакие снегоочистительные машины не успевали сжевать с тротуаров и мостовых все то, что сыпалось и сыпалось с неба, москвичи не сидели дома. У кинотеатров стояли очереди на новую кинокомедию Петра Тодоровского «Любимая женщина механика Гаврилова», театры были переполнены, по улице Горького дефилировали красивые девочки в импортных дубленках и высоких ботфортах, а на Новом Арбате у входа в молодежное кафе-мороженое «Метелица» клубилась толпа едва достигших совершеннолетия юношей и девушек. Сверху, со второго этажа, из зала кафе доносилась на улицу музыка джазового оркестра, она еще больше горячила толпу, и парни и девушки волнами накатывались на закрытые двери кафе, где уже висела табличка «СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ».
Мы с Пшеничным переглянулись – как через эту густую, сбитую в один ком толпу пробраться к дверям кафе? Конечно, можно позвать постового милиционера, и он своим милицейским свистком проложит нам дорогу, но именно этого шума нам создавать и не хотелось. Внутри кафе сейчас была вся троица, которую назвала востряковская гадалка: Борис Морозов, Костя-тромбонист и Лена-Элеонора. Нас было тоже трое, и мы должны были взять их тихо, без всяких погонь, выстрелов и прочей дребедени. Но для этого надо было без лишнего шума проникнуть в кафе или хотя бы к его дверям, чтобы показать швейцару свои удостоверения.
Выручила Ниночка. Впрочем, слово «выручила» тут не подходит, поскольку без большой натяжки можно сказать, что почти всю операцию по задержанию шайки воров-домушников провела именно Ниночка, а мы с Пшеничным были лишь ее ассистентами. Еще в Дежурной части, как только Светлов передал по радио, что в кармане Воротникова обнаружен паспорт некоего Бориса Морозова, я через адресный стол выяснил, что он живет в одной квартире со своей мамой Агнессой Сергеевной, и попросил Ниночку позвонить в эту квартиру. Нужно было узнать, дома ли этот Морозов, а если нет, то где он. Ниночка с ее вологодским акцентом годилась для этого как нельзя лучше, а справилась со своим заданием просто блестяще. Из квартиры все того же академика Ципурского она позвонила Агнессе Сергеевне, а мы в Дежурной части слышали весь разговор – благо техника прослушивания телефонных разговоров у нас работает безотказно.
– Алле! Агнесса Сергеевна? – сказала Нина в телефонную трубку так непринужденно, словно эта Агнесса Сергеевна была ее родной теткой. – Добрый вечер, это Ниночка. А Боря дома?
Конечно, у двадцатилетнего Бори была не одна знакомая Ниночка, но Агнесса Сергеевна не стала разоблачать сына. Польщенная, видимо, тем, что хоть эта Ниночка знает ее имя-отчество, она сказала:
– Давно ускакал!
– С Костей, что ли? – спросила Ниночка. – Или с Ленкой-Элеонорой?
– Они втроем сейчас в «Метелице». Костя же сегодня работает! – сказала Агнесса Сергеевна.
– Ой, ну да! – воскликнула Ниночка. – А я и забыла, идиотка! Я их тут жду, в «Лире»! Чао, Агнесса Сергеевна, пока! – и положила трубку.
– Лихо! – восхитился генерал Волков и сказал мне: – Слушай, из нее отличная оперативница получится. Может, отдашь ее в милицейскую школу? Как только кончит, сразу в угрозыск возьму, обещаю…
Теперь перед входом в кафе «Метелица» воодушевленная генеральской похвалой Ниночка уже сама проявила инициативу.
– За мной! – скомандовала она мне и Пшеничному, и буквально штопором ввинтилась в толпу своих сверстников, атакующих двери кафе. И, работая локотками и плечиками, стала буравить себе и нам дорогу, на ходу выкрикивая куда-то вперед: «Женька, я тут! Я тут, я иду! Да дайте пройти, девчонки!»
– Куда ты прешь, там закрыто! – пробовал кто-то остановить ее.
– Кочумай, меня там чувак ждет! – отмахивалась Ниночка и опять кричала вперед своему воображаемому «чуваку»: – Женька!…
Так мы добрались до входа в кафе. Здесь я показал швейцару свое удостоверение, и он тут же из хама и вышибалы превратился в заискивающего холуя, а я спросил у него:
– Костя сегодня работает?
– Как же! На тромбоне играет.
– А Морозова знаешь?
– Борьку, что ли? Тута он, товарищ прокурор…
– И Лена с ними? – спросила Ниночка.
– Ага.
– Пошли, покажете… – приказала ему Нина.
Даже деревянная лестница, ведущая на второй этаж, была забита длинноволосыми прыщавыми юнцами с сигаретами во рту. Оглушительный джаз покрывал их голоса. Расталкивая подростков, швейцар проложил нам дорогу к залу. Здесь творилось что-то невообразимое. В густом сигаретном дыму, нависшем над полутемным залом, за тесно приставленными столиками густо сидела молодежь – 16-18-летние девицы и парни. Перед ними на столиках было «жигулевское» пиво, мороженое или, в лучшем случае, дешевое кислое вино «Алиготэ». Все нещадно курили, разговаривали, а на сцене гремел джаз-оркестр: пятеро странно одетых музыкантов – не то русские пахари, не то американские ковбои – выжимали из своих инструментов почти неузнаваемую в их джазовой интерпретации патриотически-комсомольскую мелодию «Гренада, Гренада, Гренада моя…». Таким образом соблюдались интересы всех заинтересованных сторон: в ежедневном отчете городскому управлению культуры репертуар оркестра выглядел идеологически правильным, а для слушателей содержание песни не имело значения, поскольку в обработке этих ухарей-джазистов даже «Гренада» звучала вполне «загранично». Большего этому залу и не нужно было.
