Джеффри Арчер - Говорить ли президенту?
— Работа предстоит адова, — сказала министр юстиции. — Одна только Национальная стрелковая ассоциация насчитывает семь миллионов членов, а по всей Америке личным оружием владеет, должно быть, миллионов пятьдесят.
Принесли второе блюдо. Дуврский палтус. Видно, президент и вправду на диете.
— Кофе или бренди, сэр?
— Не стоит, — сказала Элизабет, нежно тронув Марка за руку. — Давай лучше выпьем дома.
— Отличная мысль.
Он улыбнулся и посмотрел ей в глаза, пытаясь понять, что у нее на душе…
— Нет, спасибо. Принесите счет.
Официант послушно поспешил прочь.
Они всегда послушно поспешают прочь, когда попросишь принести счет. А руку мою она не отпустила.
— Чудесный ужин, Марк, спасибо.
— Надо как-нибудь прийти сюда снова.
Принесли счет. Марк приготовился к худшему. И оказался прав.
Восемьдесят долларов двадцать центов плюс налоги. Тот, кто поймет, как ресторан добивается конечной цифры, годится в министры финансов. Рука на кредитной карточке «Америкен экспресс». Маленький листок голубой бумаги возвращается на подпись. Впиши цифру «100» и забудь, пока «Америкен экспресс» не пришлет извещение по почте.
— Спокойной ночи, мистер Эндрюс.
Поклоны, поклоны. Официант расшаркивается по высшему классу.
— Надеюсь, вы с мадемуазель придете к нам еще.
— Конечно.
Боюсь, к тому времени, когда я заявлюсь сюда снова, ты уже не сможешь меня вспомнить. Открой дверь для Элизабет. Интересно, стану ли я открывать ей дверь, когда она будет моей женой? Господи, неужто я думаю о женитьбе?
— По-моему, я объелась. Спать хочется.
Как прикажете вас понимать, красавица? Я могу строить какие угодно предположения.
— А я, напротив, готов ко всему.
Не слишком удачно, ну да ладно. Куда бы поставить машину? Отлично. Прямо напротив дома есть место, и ни один «фольксваген» не помешает мне занять его. Открой дверь, чтобы Элизабет могла выйти из машины. Она возится с ключами от двери. В кухню. Чайник — на плиту.
— Какая хорошая кухня.
Глупое замечание.
— Рада, что тебе нравится.
Еще глупей.
В гостиную.
Розы. Порядок.
— Здравствуй, Саманта. Иди сюда, познакомься с Марком.
Господи, боже мой, да она живет не одна, а с подружкой!
Саманта, мурлыча, потерлась о ногу Марка.
Уже легче. Саманта — сиамка, а не американка.
— Куда можно сесть?
— Куда хочешь.
Нет чтоб самой усадить гостя.
— Тебе черный или со сливками, милый?
«Милый». Скорее всего шансы выше, чем пятьдесят против пятидесяти.
— Пожалуйста, черный. И один кусочек сахара.
— Ты тут отдохни, пока не вскипит вода. Я быстро.
— Еще кофе, Голт?
— Нет, спасибо, мадам, прошу прощения, но мне пора домой.
— Я провожу вас до двери. Мне надо обсудить с вами два вопроса.
— Да-да, конечно, мадам Президент.
Морские пехотинцы, стоявшие в карауле у западного входа, насторожились. Какой-то мужчина в смокинге скрылся в тени меж колоннами.
— Мне нужна ваша всесторонняя поддержка, Голт. Ваше отношение к законопроекту о владении оружием неминуемо повлияет на членов комитета. И хотя в зале заседаний нас поддерживает большинство, мне хотелось исключить возможность срыва в последнюю минуту: я и так потеряла уйму времени.
— Я буду с вами, мадам. Я ждал этого со дня смерти Джона Кеннеди.
— У вас есть какие-то конкретные опасения, Голт?
— Нет, мадам. Обеспечьте политическую часть, подпишите законопроект, а уж я позабочусь о том, чтобы привести закон в исполнение.
— Может быть, вы можете мне что-то посоветовать?
— Да, пожалуй, нет…
Бойся Мартовских Ид.
— …хотя я никогда не понимал, мадам Президент, почему вы так затянули с законопроектом. Если 10 марта хоть что-нибудь не сработает и если в будущем году вас не переизберут на второй срок, нам придется начать все сначала.
— Я знаю, Голт, но я должна была выбирать между законопроектом о медицинском обслуживании — а с него начинать управление страной было вовсе не просто — и законопроектом о владении оружием. Если бы я предложила их одновременно, возможно, в конце концов потеряла бы и тот и другой. По правде говоря, я собиралась предложить законопроект годом раньше; кто мог предположить, что Нигерия нападет на Южную Африку и Америке придется всерьез задуматься о своем месте на Африканском континенте?
— Да, вы тогда подставили себя под удар, мадам Президент; признаться, я тогда считал, что вы не правы.
— Знаю, Голт. Я и сама провела немало бессонных ночей. Но вернемся к законопроекту о владении оружием: не забудьте, что Декстер и Торнтон с огромным успехом подвергали этот чертов законопроект обструкции почти два года — неслыханный срок в истории сената. И это несмотря на негласную поддержку лидера большинства сенатора Бэрда. Впрочем, я не вижу причин для тревоги. Я по-прежнему считаю, что мы можем провести законопроект. По-моему, теперь ничто не в силах этому помешать. А вы как думаете, Голт?
— Конечно, мадам, — сказал директор после недолгих колебаний.
Первая ложь вышестоящему лицу. Поймет ли следственная комиссия, что мной руководило, если через три дня президента убьют?
— Спокойной ночи, Голт, спасибо вам.
— Спокойной ночи, мадам Президент, спасибо за отличный ужин.
Директор вышел из Белого дома и сел в машину. Специальный агент, исполняющий обязанности шофера, обернулся к нему.
— На ваше имя получено важное сообщение, сэр. Не могли бы вы немедленно вернуться в Бюро?
Только не это.
— Хорошо. Может быть, мне и кровать в кабинет поставить? Правда, меня смогут упрекнуть в том, что я пытаюсь увильнуть от платы за квартиру и сижу на шее налогоплательщиков.
Водитель рассмеялся. Должно быть, директор хорошо поужинал. А ему вот не удалось.
Элизабет принесла кофе — села рядом.
Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Как бы между прочим, ненавязчиво подними руку, положи на спинку дивана и погладь ее волосы.
Элизабет встала.
— Ах да, чуть не забыла, хочешь брэнди?
Нет, я не хочу брэнди. Я хочу, чтобы ты вернулась.
— Спасибо, не стоит.
Она снова села рядом, прижимаясь к Марку плечом.
Пока у нее в руке чашка кофе, я даже не могу поцеловать ее. Ага, она поставила чашку. Черт, снова встала.
— Давай послушаем музыку.
Этого мне только не хватало.
— Прекрасная мысль.
— Тебе нравится «Памяти Синатры»?
— Ужасно нравится.
Типичное не то. Ага, возвращается. Попробуем поцеловать. Проклятье, опять этот кофе. Ну наконец-то поставила. Вот так, нежно. Да, очень здорово. Боже, как она хороша. Долгий поцелуй — ее глаза открыты? — нет, закрыты. Она тоже наслаждается. Вот и прекрасно. Продлим удовольствие.
— Хочешь еще кофе, Марк?
Нет, нет, нет, нет, нет.
— Нет, спасибо.
Еще один долгий поцелуй. Начни поглаживать по спине — так далеко мы с ней уже заходили, какие могут быть возражения, — рука скользит ниже, к ноге — остановка: какая сказочная нога, и у нее их целых две. Теперь убери руку и сосредоточься на поцелуе.
— Марк, я должна тебе что-то сказать.
Господи! Наверное, ей сейчас нельзя. Нет, мне решительно не везет.
— М-мм?
— Я тебя обожаю.
— И я тебя.
Он расстегнул ей молнию на юбке и принялся нежно ласкать. Ее рука на моем бедре, выше, выше… Ну вот… Сейчас. Свершится.
Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь.
Боже, за что?
— Марк, это тебя.
— Эндрюс?
— Да, сэр.
— Юлий.
Чтоб ты сдох.
— Сейчас буду.
8 марта, вторник
На углу церковного дворика стоял мужчина. Он продрог на холодном мартовском ночном ветру и похлопывал себя по спине, пытаясь согреться. Он однажды видел в кино, как подобным образом согревался Джин Хэкман.[19] Актеру, помнится, это помогло. А вот ему не помогало. Наверное, все дело в том, что Хэкмана грели «юпитеры» компании «Уорнер Бразерс», решил он, раздавая себе шлепки.
На самом деле наблюдение вели двое: спецагент Кевин О’Малли и младший оперативник Пирс Томпсон; обоих назначал сам директор ФБР Тайсон — выбрал за толковость и осторожность. Ни тот, ни другой ничуть не удивились, когда директор велел им следить за своим же братом-фэбээровцем и обо всем докладывать Эллиотту. Пришлось изрядно померзнуть, прежде чем Марк вышел из дома Элизабет, но О’Малли не держал на него зла. Пирс покинул церковный дворик и присоединился к коллеге.
— Эй, Кевин, ты заметил, что мы не одни следим за Эндрюсом?
— Заметил. Это Матсон. А что?
— Я-то думал, он ушел в отставку.
— Так оно и есть. По-моему, старина Голт вызвал его для страховки.
— Пожалуй, что так, но почему Тайсон не предупредил нас?
— Да тут сам черт ногу сломит. Все молчком, никто никому ни полслова. Ты бы спросил Эллиотта.
