Линда Ховард - Незнакомка в зеркале
Все остальное было… неправильным. Нос тоньше, да еще и с горбинкой, скулы рельефнее и выше, чем должны быть, нижняя челюсть более квадратная, подбородок – более четкий.
Лизетт настолько растерялась и испугалась, что стояла словно парализованная, неспособная ни на какие действия, даже если бы что-то путное пришло в голову. Продолжала разглядывать себя в зеркале, пока мысли лихорадочно метались в поисках хоть какого-то разумного объяснения.
Но безуспешно. Чем это можно объяснить? Предположим, она попала в аварию и перенесла кардинальную реконструкцию лица, тогда временная амнезия возможна, безусловно, но ведь потом она наверняка вспомнила бы и пребывание в больнице, и операции, и реабилитацию. Даже если ненадолго впадала в кому, потом кто-нибудь непременно всё бы ей рассказал. Но она не впадала в кому.
Никогда.
Лизетт прекрасно помнила свою жизнь. Не приключалось с ней никаких аварий, за исключением одной-единственной, в которой погибли родители, перевернувшей ее мир вверх дном – на тот день ей только-только исполнилось восемнадцать. Тогда Лизетт физически не пострадала, потому что ее не было в той машине, но ей пришлось бороться с последствиями – с сокрушительной печалью, с ощущением стремительного засасывания в черную воронку одиночества, куда канула прежняя беззаботная благополучная жизнь.
Точно такое же чувство нахлынуло и сейчас – ощущение непостижимой чудовищной катастрофы. Лизетт потерялась во всех смыслах сразу, непонятно, что делать, совершенно невозможно осознать немыслимую перемену.
Может, она сошла с ума. Может, ночью ее разбил инсульт. Точно. Инсульт. Чем и объясняются выкрутасы памяти. Чтобы проверить догадку, улыбнулась, в зеркале симметрично поднялись уголки рта. Потом подмигнула каждым глазом по очереди. Затем подняла руки вверх. Обе функционировали нормально, хотя, принимая душ и моя волосы, она наверняка заметила бы неладное, случись что с руками.
– Десять, двенадцать, один, сорок два, восемнадцать, – быстро прошептала Лизетт, выждала тридцать секунд, повторила снова. – Десять, двенадцать, один, сорок два, восемнадцать.
Удостоверилась, что способна перечислить те же числа и в той же последовательности, хотя… если она перенесла апоплексический удар, способна ли всё правильно оценить?
Мозг и тело, по всей видимости, на ходу, так что инсульт, скорее всего, можно исключить.
И что теперь? Надо кому-то позвонить. Кому? Диане. Конечно. Лучшая подружка наверняка поможет, вот только непонятно, как сформулировать вопрос. «Эй, Ди, когда я доберусь до работы, присмотрись и дай знать, не изменилось ли у меня лицо со вчерашнего дня, ладно?».
Дурацкая идея, но потребность хоть что-то выяснить была неодолимой. Лизетт направилась к телефону, и тут внезапная паника заморозила на полпути. Нет. Нельзя. Звонить нельзя. Они засекут.
Они? Кто «они»?
Едва Лизетт задалась этим вопросом, как неожиданно вся взмокла, живот скрутило. Рванула обратно в ванную, с трудом сдерживая приступ тошноты. Выпитый глоток кофе подкатил к горлу, она обхватила себя руками, тело била крупная непрекращающаяся дрожь. Острая боль ножом резала глаза, настолько сильная, что слезы потоком потекли по щекам, застилая зрение.
Когда судорожная рвота прекратилась, Лизетт бессильно осела на холодный пол и потянулась за рулоном туалетной бумаги, чтобы вытереть слезы и высморкаться. Ужасная боль в черепе затихла, словно разжались внутренние тиски. Задыхаясь, закрыла глаза и откинула голову назад, пока не уперлась в стену. Она так устала, словно пробежала тридцать миль. Тридцать миль? Откуда ей знать, как чувствует себя человек, пробежавший тридцать миль? Она никогда не увлекалась бегом. Никогда. Иногда прогуливалась, в детстве ездила верхом, но уж точно не была фанаткой фитнеса.
Глаза снова закололо, живот опять скрутило. Лизетт всосала воздух через рот, стараясь избежать нового приступа тошноты. Сильно сжала переносицу, надеясь облегчить страдания. Может, сработал нажим на точки акупунктуры, но состояние немного улучшилось.
Однако тошнота и головная боль отчасти даже утешали. Наверное, она просто заболела. Подхватила какой-то странный вирус, вызывающий галлюцинации. Вот и объяснение увиденного в зеркале – обычная галлюцинация.
Не считая того, что ни капельки не чувствует себя больной. И это опять-таки странно – выжата как лимон, невыносимо болят мышцы живота, голова раскалывается, и все же вполне здорова. Теперь, когда рвота прекратилась, Лизетт чувствовала себя отлично.
Хотя и злилась. Совершенно выбилась из графика, на данный момент волосы должны быть уложены, макияж нанесен. Лизетт ненавидела нарушать установленный распорядок, ведь она всегда настолько организованная, что швейцарские часы по сравнению с ней выглядят образцом легкомыслия…
Минуточку. Организованная? Она? С каких это пор? Полная ерунда, похоже, речь идет о ком-то другом.
Внезапно снова подступила рвота, Лизетт встала на колени и склонилась над унитазом, живот крутило, легкие горели, слюна капала из открытого рта. На этот раз резь в глазах буквально ослепила. Пришлось ухватиться за край раковины, чтобы не рухнуть без сознания на пол или головой в унитаз. Но даже в таком кошмарном состоянии где-то в глубине души щекотало нелепое неуместное веселье над дурацкими домыслами о собственной организованности.
Спазмы постепенно стихли, Лизетт совершенно обессилела, но по крайней мере сидела на полу. Привалившись к туалетному столику, откинула голову и закрыла глаза, мысленно фиксируя, что боль отступает, как морской отлив.
Очевидно, это все же вирус. Так же очевидно, что в таком состоянии не следует идти на работу. Лизетт не собиралась демонстрировать этот спектакль с корчами – или, еще хуже, со рвотой – в публичном месте, тем более перед посторонними людьми. Опомнившись, очевидцы ее конвульсий, вполне вероятно, с факелами и вилами погонят ее прочь.
Сумасшествие какое-то. Лизетт отбросила дурацкие мысли о туалете – смешно тонуть в унитазе – или о толпе преследователей с факелами и вилами и принялась размышлять о работе, своих друзьях, уборке дома и стирке. О нормальных вещах.
Глаза снова защипало, но не так резко, не так ослепляюще. Лизетт замерла в ожидании зверской атаки внутреннего врага. Живот сжался, но потом расслабился, и боль исчезла. Нужно позвонить и сообщить, что заболела – впервые с тех пор, как начала работать в «Беккер инвестментс». Начальник отдела, Марджо Уинчелл, выдал всем подчиненным корпоративный сотовый для служебных надобностей, но будучи предусмотрительной особой, Лизетт внесла номер Марджо и в собственный мобильник. Они засекут.
Устрашающие слова эхом отдались в голове, Лизетт напряглась, но на этот раз не последовало ни парализующей боли, ни изнурительной тошноты. Почему?
Потому что думала о самых обычных вещах.
Да. Ответ правильный. Пусть она смахивает на идиотку и параноика, но ответ правильный.
Хорошо. Будет лучше, если люди не поймут, что у нее поехала крыша, надо вести себя как обычно… да, она захворала, но в остальном вполне нормальна.
Лизетт взяла сотовый со стола и включила. Она всегда выключала аппарат на ночь, потому что… Почему, кстати? Нет ответа, просто выключала и всё.
Когда телефон загрузился, она прокрутила список контактов, пока не нашла «Марджо», выбрала его номер и нажала зеленый значок вызова. Почти сразу услышала гудок и внезапно вспомнила: если после первых двух гудков отключиться, вызываемый абонент сразу поймет – что-то не так, раз соединение неожиданно прервалось. Лизетт пыталась сообразить, где и когда набралась этих знаний, но увы… Может, это ни для кого не тайна, технологии мобильных коммуникаций развиваются так быстро…
Щелчок, и «Марджо слушает» прозвучало в ухе. Лизетт была настолько погружена в размышления о новых веяниях в сотовой связи, что откликнулась только со второго раза, лихорадочно пытаясь вспомнить, зачем звонит начальнику. Заболела. Да.
– Марджо, это Лизетт.
И только заговорив, осознала, как часто до сих пор дышит и как хрипло звучит голос, потому что горло сорвано рвотными позывами.
– Мне очень жаль, но сегодня я не в состоянии выйти на работу. Наверное, подцепила инфекцию. Поверьте, вас не порадует, если от меня заразятся остальные сотрудники.
– Тошнит? – сочувственно спросил Марджо.
– Да. И голова раскалывается.
– Кругом свирепствует желудочный вирус. Мои дети слегли на прошлой неделе. Болезнь длится примерно сутки, так что завтра тебе полегчает.
– Ненавижу болеть, даже совсем недолго.
Хотя по-прежнему не представляла, где умудрилась подхватить инфекцию.
– Ты не виновата. Это твой первый больничный за все три года, так что не переживай.
– Спасибо, – успела произнести Лизетт.
