Сергей Норка - Инквизитор
Я посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. Делать ничего не хотелось. Наспех позавтракав, я опять лег в постель. Однако заснуть сном Наполеона после Ватерлоо мне не удалось. В дверь позвонили.
2. Неожиданная встреча
Отвечая на вопрос, хочет ли он остаться генпрокурором, г-н Казанник сообщил, что отдает свою судьбу в руки сенаторов, и пообещал, что, в случае если его восстановят в должности, он «будет представлять ежегодный отчет о проделанной работе и наиболее крупных делах, а также бороться с телефонным правом, которым пользуются президент Ельцин и другие должностные лица».
Сегодня, № 64, 1994 г. * * *На пороге стоял верзила метра под два с интеллигентной внешностью, одетый в безукоризненный коричневый костюм.
— Разрешите?
Я молча посторонился, пропуская его в переднюю, затем жестом пригласил пройти в комнату.
— Благодарю. Я на одну минуту. Дело в том, что вас просит прибыть к нему президент. Он прислал машину.
— Я что, арестован?
Глаза детины заискрились весельем. Было видно, что ему стоит большого труда сдерживать смех. Это разозлило меня.
— С чего вы взяли. Это частное приглашение. Просто мне поручили отвезти вас на место встречи. Президента сейчас нет в городе.
— А если я откажусь ехать?
— Это ваше право. Я передам президенту.
— Ваш президент не будет шокирован, если я приеду к нему в джинсах и свитере?
Он уже не скрывал усмешку, и это вконец определило мое отношение к нему.
— Если вы познакомитесь с ним поближе, вы увидите, что его трудно шокировать.
Поколесив по Москве, машина выехала за город.
Детина упорно молчал, я тоже не имел желания начинать разговор. Наконец мы свернули с шоссе и поехали по грунтовой дороге. Еще минут через двадцать машина въехала во дворик небольшого двухэтажного особняка из белого кирпича.
Мой смешливый попутчик предупредительно открыл дверь и пропустил меня в просторный холл с полом, покрытым толстым коричневым ковром. Детина начал подниматься по широкой деревянной лестнице на второй этаж. Я следовал за ним.
В маленькой уютной комнатке, обставленной как кабинет, за столом, уставленным телефонами и пультами селекторной связи, сидел Темная Лошадка.
— Присаживайтесь, пожалуйста. Я давно искал случая с вами познакомиться. Должен также признаться, что меня крайне огорчало ваше явно враждебное отношение к моей кандидатуре, потому что вы единственный журналист, чьи заметки, посвященные моей скромной персоне, я читал с интересом. Мне кажется, в нас много общего. И в первую очередь — страсть к анализу и логике. Именно поэтому вы единственный, кто понял, что я собой в действительности представляю, и ваш интерес ко мне (тут его глаза заискрились таким же весельем, как у его сподвижника, что опять начало вводить меня в состояние раздраженности) кажется искренним. Ведь за период предвыборной кампании вы ни о ком кроме меня не писали.
— Ну зачем же так скромно. О вас писали почти все, особенно под занавес. Вы у всех вызывали жгучий интерес.
— Именно под занавес. Когда стало ясно, что я победил. Но, как я заметил, всех интересовал не столько я, сколько обстоятельства, которые привели меня к победе.
— В некотором роде. Хотя феномен Темной Лошадки интересен сам по себе.
— Вам было бы, наверное, интересно разобраться в этом феномене?
— Не скрою. Но и в обстоятельствах, его породивших, тоже.
— О, обстоятельства примитивны. Во-первых, новое всегда интересно. Во-вторых, у никому не известного кандидата мало врагов среди избирателей. Он просто не успевает их нажить. В-третьих, на начальном этапе его никто не принимает всерьез, следовательно он имеет некоторое преимущество в марафоне, а это очень важно, поскольку у него имеется время проанализировать тактику соперников, которая у всех схожа и разработать свою, резко отличающуюся от всех. Это сразу же бросается избирателю в глаза. Если же это подается под особым соусом, то в мозгу избирателя откладывается сигнал: «это хорошо». Когда же соперники начинают понимать, что проигрывают, срабатывает инстинкт стаи, и они разом набрасываются на лидера, после чего уже срабатывает так называемый ельцинский синдром: чем больше обливают помоями, тем выше популярность в простом народе. И так далее.
— Есть еще один важный фактор, о котором вы почему-то не упоминаете.
— Да, финансирование. Но вы же заметили, что на предвыборную кампанию я потратил меньше всех.
— Откуда же поступали средства?
— Источники самые разнообразные.
— И из-за границы?
— И из-за границы.
— Скажите, а чем вызван ваш интерес к скромному журналисту? Или кроме меня вы намерены встретиться с другими представителями прессы?
— Нет, только с вами. Должен признаться, что журналистов я презираю так же, как политиков, и значительно сильнее, чем проституток. Я решил встретиться с вами, потому что вы — единственный серьезный аналитик в отечественной прессе.
Я молча проглотил комплимент. Пока Темная Лошадка объяснял мне своим бархатным голосом азы избирательного искусства, я внимательно изучал его, стараясь понять, какие чувства он во мне вызывает. К сожалению, неприятен он мне не был.
Он выглядел значительно моложе своих пятидесяти лет. Волосы едва тронуты сединой, морщин почти нет. Из-за расплывчатых черт лица его было бы трудно запомнить, если бы не глаза. Они постоянно излучали насмешку, которая могла быть злой и доброй, жестокой и снисходительной — в зависимости от темы разговора. Это мне понравилось тем, что по насмешке сложно было безошибочно определить его отношение к тому, о чем он говорил.
— Вы презираете политиков. А сами-то вы разве не из их числа?
— Я политик волею судьбы, и я не имею политических убеждений.
— Вы сами-то верите в то, что может существовать политик, не имеющий политических убеждений?
— Конечно. Я ведь отношусь к деятельности президента не как к политике, а как к работе. Работа президента любой страны — управлять государством. Если бы я взялся управлять государством в условиях демократии, то я бы вынужден был становиться политиком для того, чтобы политическими методами обеспечить себе возможность управлять. Но это для меня слишком сложно. Поэтому я избрал единоначалие. Неограниченная власть, но и необъятная ответственность. Я добровольно взял на себя риск ответить за все, что я сделаю за эти два года. А сделать я намерен немало. Кроме того, у меня имеются четкие моральные принципы, от которых я не отступил ни разу в жизни. Займись я политикой, ими нужно было бы пожертвовать. Политика — грязное дело. Политик — это, прежде всего, человек со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как бы он ни стремился защищать чьи-либо политические интересы, он всегда будет защищать интересы собственные. Искать честного политика — это все равно что искать честного жулика.
— Но вы установили диктатуру. Это уже значит, что у вас есть политические убеждения. Вы сторонник диктаторской политики.
Он досадливо поморщился, а затем посмотрел на меня с насмешкой, выражающей снисходительность. Его глаза как бы говорили: «Объясняю, объясняю и все без толку».
— Я не сторонник ни демократии, ни диктатуры. Я — управленец. Если бы меня избрали президентом США или любой европейской страны, я управлял бы в условиях демократии. Если я оказываюсь президентом России или какой-нибудь африканской страны, то условия демократии здесь в силу национальных особенностей этих народов не годятся. Управлять рядом народов можно только с помощью диктатуры. Это также просто, как то, что по суше надо перебираться с помощью автомобиля, по реке — с помощью лодки а по воздуху — с помощью самолета. Чушь. Россия не доросла. Ей противопоказана демократия так же, как американцам противопоказана диктатура. Это национальный характер. России противопоказана любая политическая деятельность так же, как астматику противопоказано курение. И не я один это понимаю. Большинство политиков прекрасно это осознают. И нет такого демократа, который, придя к власти в России, не стремился бы к тоталитарной форме правления. Российский демократ, придя к власти, может запросто разогнать парламент и выборные органы местной власти. И трудно сказать, почему он это делает. То ли потому, что все россияне любят неограниченную власть, как мать дитя, то ли потому, что прозревает после нескольких месяцев работы в условиях демократии.
В ближайшие два года политикам придется забыть о политике и сконцентрировать свою энергию на экономике. Им нужно будет зарабатывать себе на хлеб. Причем не языком, а руками. Или мозгами, коли таковые имеются.
— Нельзя ли конкретнее?
— Можно. Скоро вы прочтете мой первый указ, который наложит запрет на два года на существование всех без исключения политических партий, движений, групп. Парламент будет распущен. И это, как вы сами понимаете, большая экономия средств, помимо возможности управлять. Его заменит один-единственный орган — комитет по контролю за бюджетом, которому будут в рамках его компетенции даны такие же права, как и парламенту. В него не будут избирать, будут назначать. И членов будет значительно меньше, чем депутатов. Через два года, за два месяца до проведения референдума о продлении диктатуры на весь срок моего президентства, этот запрет будет отменен. Но я уверен (тут он засмеялся), что большинству россиян диктатура придется по вкусу.
