Эдуард Тополь - Красный газ
Я шла на работу, проваливаясь в снегу по колено, а иногда и по пояс. Я жила в общежитии молодых специалистов-одиночек всего в семи кварталах от нашего управления, но первые пять кварталов я шла больше получаса. Лампы на фонарных столбах можно было достать рукой. Кто-то, пользуясь случаем, даже украсил их старыми детскими куклами. Все те же мальчишки, наверно…
Но центр города, площадь перед горкомом партии и несколько прилегающих кварталов были расчищены машинами, и только возле нашего управления милиции трудились «пятнадцатисуточники» – рабочие, получившие пятнадцать суток за мелкое хулиганство или нарушение общественного порядка в пьяном состоянии. Эти лениво размахивали лопатами, расчищая дорожку ко входу в управление, – им спешить было некуда…
А мне было куда – сегодня я была дежурным по управлению следователем и уже опаздывала на работу на двенадцать минут. И едва я, запыхавшись, вошла в управление, оббила снег с валенок и повесила на вешалку меховой полушубок, как Катя, наша машинистка, шепнула мне:
– Быстрей к Зотову. Он тебя ждет.
Я оправила китель и постучала в дверь его кабинета – сейчас будет небольшой разнос за опоздание.
– Товарищ майор! Следователь Ковина, разрешите войти? – сказала я как можно веселей, чтобы обезоружить старика своим бодрым тоном и бравым видом.
– Вот что, Ковина, – сказал Зотов. – Ты все кричишь, что я тебе живого дела не даю, на «бытовке» держу. Вот тебе живое дело. Полетишь в лагерь № РС-549, снимешь показания с караула и соседей беглых по бараку.
– Когда это я кричала, товарищ майор? – сказала я обиженно. – Я не базарная баба, чтобы кричать…
– Ну ладно, ладно… – отмахнулся Зотов.
– Нет, подождите! Мне, конечно, обидно, что вы мне, как женщине, не доверяете облавы на браконьеров в тайге или засады в «малинах» на настоящих преступников, а держите только на «бытовке» – скандалы в рабочих общагах да изъятия наркотиков и антисоветчины. Всякие там солженицыны, авторхановы и зиновьевы. Ленинградские студенты, у которых я Солженицына нашла, меня даже «уренгойской овчаркой» прозвали…
– Ну вот, завелась, – вздохнул Зотов. – Овчарка – это породистый ранг, гордиться должна…
– Но я никогда не кричала и не жаловалась, – перебила я, – потому что это и в самом деле обидно: вот уже пятый год я пашу тут эту «чернуху» – черновую работу, даже до майора Громова дошли слухи о моих успехах. Хотя, конечно, это не справедливо: как только какое-нибудь «горячее» дело, так вы назначаете на расследование не меня, а мужчину…
– Вот я и даю тебе «горячее» дело – поедешь в лагерь № РС-549…
– Какое же оно «горячее»? – усмехнулась я. – Мороженые трупы искать!
– Я тебя посылаю не трупы искать, – сказал Зотов. – Трупы без тебя найдут в тундре вертолетчики. А ты в лагере пошуруй. Может, у беглых сообщники были. И заодно возьмешь у Швырева и Оруджева три-четыре мешка осетрины, они тебе загрузят в вертолет на обратном пути. Они эту осетрину у ненецких рыбаков на спирт выменивают. Жаться они не будут, сама понимаешь – не тот случай. Но я им еще звякну по рации…
Я улыбнулась саркастически. Вот почему Зотов выбрал меня для этой командировки! Я единственный холостяк, а точнее, холостячка, в нашем управлении. Это значит, что из всей осетрины, которую загрузят мне в вертолет в лагере № РС-549, Зотов выдаст мне одну-две рыбины, а вся остальная осетрина достанется ему, и только ему. А пошли в эту командировку кого-нибудь из семейных следователей, так тому придется отдать целый мешок осетрины – для жены, для детей. А что начальство лагеря № РС-549 загрузит в вертолет столько рыбы, сколько я скажу, – в этом нет сомнения. У них произошел групповой побег, и теперь от нас, от угро, зависит, уменьшить или не уменьшить их ответственность за это ЧП.
И все-таки я этой командировке обрадовалась. Конечно, составлять в лагере «Акт о нарушении мер по охране заключенных» – не бог весть какая «живая» работа, но, с другой стороны, это не стены белить к приезду высокого московского начальства и не студенческие чемоданы шмонать, в которых неизвестно что найдешь: индийские презервативы с «усиками» («А вы, товарищ следователь, пробовали? Потрясающе возбуждает!»), гашиш, опиум или импортную марихуану («А вы, товарищ следователь, курили? В постели это полный кайф!..») или очередной западный детектив с антисоветским душком («А вы, товарищ следователь, читали? Нужно все-таки знать, что о нас наши враги пишут!»)…
Короче, 9 декабря, в полдень, когда расчистили дорогу от Уренгоя до аэропорта, водитель – старшина милиции Крылов, а попросту «дядя Коля», отвез меня на дежурной оперативной «Волге» в уренгойский аэропорт. Там вертолетчики уже откопали свои «Ми-8» от снега, я пересела в один из этих вертолетов, и мы полетели на северо-запад, в лагерь № РС-549. Огромная луна освещала тундру. От сорокаградусного мороза все туловище вертолета заиндевело еще на земле, и только во время полета, от вибрации, эта короста инея отпала, обнажив ярко-красную окраску корпуса «Ми-8» – масть полярной авиации.
Сразу за Уренгоем открылась величественная панорама газового месторождения: сотни буровых вышек, гигантская и словно инопланетная конструкция головной компрессорной станции – целый завод по очистке, охлаждению и конденсации газа, который мы построили вопреки всем американским эмбарго на роторную и электронную технику. Вокруг этой станции серебрились огромные емкости газонакопителей, переплетения нитей десятков газопроводов, подстанций, заправочные, временные склады труб и скопление всякой прочей техники на взрыхленной гусеничными вездеходами тундре. В разных концах этой панорамы вспыхивали огни электро- и газосварки, копошились тягачи и бульдозеры, сновали начальственные «Волги», «газики» и бронетранспортеры-вездеходы – буран отнял у стройки три дня, но открытие газопровода должно быть 17-го, кровь из носу, московское начальство ждать не любит: раз сказали, что Европа получит наш сибирский газ к Новому году – значит, получит!
– Красиво, б…! Как на Марсе! – крикнул мне вертолетчик и поднял вертолет повыше, чтобы одним взглядом охватить эту действительно марсианскую картину.
4
Километров через пятнадцать-двадцать нити газопроводов стали разбегаться в разные стороны тундры, а сама тундра побелела – чем дальше, тем белей и безжизненней, с пятнами гнилой желтизны в редких блюдцах промерзших болот и синими ледяными излуками замерзших тундровых речушек. Порой на окраине этого голого снежного блюда возникали контуры какого-нибудь поселка нефтяников, вышка бурильного станка, конусы чумов ненецкого стойбища, заиндевевший шнурок нити газопровода или бегущие по тундре оленьи нарты ненцев.
Но скоро исчезли и последние признаки цивилизации: мы летели на северо-запад, в глубь еще неосвоенной тундры. И только теперь, с воздуха, можно было убедиться, на какое безумие решились беглые зеки – пешком пересечь это нечеловечески мертвое пространство, это бесконечное во все стороны горизонта дикое нагромождение ледяных торосов и снега. Даже в моем рюкзаке, в той бутылке водки, которую я прихватила с собой в командировку, вода и спирт «сепаратнулись», и в двухстах примерно граммах чистого спирта плавал теперь матовый кусок обычного льда. То есть температура тут упала еще ниже, за сорок. А каково человеку при таком морозе, да еще в буран, да еще в его ветхой, казенной зековской телогрейке и кирзовых ботинках? Конечно, они замерзли – как пить дать…
Часа через два впереди по курсу возникло белое поле замерзшей Обской губы, а потом, километров через двадцать, – лагерь № РС-549: обнесенные колючей проволокой прямоугольники серых, наспех отремонтированных лагерных бараков. Как и лагеря на Ямале, лагерь № РС-549 с месяц назад откочевал подальше от маршрута почетных и иностранных гостей торжественного открытия газопровода, и никто не стал, конечно, строить тут новый лагерь, а быстро подлатали старый, тридцатилетней давности, сталинский.
Через лагерь и дальше на северо-восток шагали с юга злосчастные мачты высоковольтной линии электропередачи, в двух километрах от лагеря была видна рабочая зона – на берегу замерзшей тундровой речушки зеки ломами долбили лунки в звонкой, как металл, вечной мерзлоте. Сверху их темные, в лагерных телогрейках, фигуры казались стадом овец, рассыпанным по тундре и окруженным кострами пастухов с собаками – вохрой. На первый взгляд это могло показаться идиотизмом – зачем заставлять людей калечиться на сорокаградусном морозе, долбить вечную мерзлоту? Лом со звоном отскакивает ото льда, брызги льда бьют в лицо. Даже в тихие, безветренные дни человек изнемогает от такой работы в полчаса. Но никакого идиотизма в работе зеков нет. Лунки, которые они долбят в вечной мерзлоте, – это шурфы вскрытия верхнего пласта тундры, следом за зеками сюда придут взрывники, заложат в шурфы взрывчатку, взорвут верхний слой тундры и откроют подо льдом слои песка и гравия – ценного строительного материала.
