Светлана Бестужева-Лада - Вычислить и обезвредить
Правда, первый же взгляд в зеркало несколько остудил мои романтические порывы. Ничего принципиально нового я там, разумеется, не увидела, но именно это и сыграло свою роль. За ночь я не стала ни красавицей, ни хотя бы интересной женщиной: те же веснушки, те же круглые, не разбери-поймешь какого цвета глаза: то ли карие, то ли желтые, короче — кошачьи. И те же самые непокорные, нахально-рыжие волосы, из которых просто невозможно было соорудить мало-мальски пристойную куафюру. Н-да, до ЗАГСа мне ещё расти и расти. Ни один нормальный человек с таким чучелом в это заведение не пойдет. Да и в любое другое — тоже.
Следующие полчаса я посвятила тому, что пыталась одновременно прибраться в квартире и привести себя в божеский вид. Первое мне почти удалось, второе — почти нет. С прической я обошлась просто: стянула волосы со лба и висков на макушку, прихватила там аптечной резинкой, а сверху водрузила бант, чтобы все это убожество хоть как-то прикрыть. Вместо майки надела блузку — хотя серьезности мне это, видит Бог, не добавило. И уже совсем было собралась поставить над собой смелый эксперимент — подвести глаза и подкрасить губы — как снова зазвонил телефон.
«Свидание, надо полагать, отменяется, — со свойственным мне оптимизмом подумала я. — Что и требовалось доказать».
Но, сняв трубку, я поняла, что не только ошиблась, но вообще поступила крайне опрометчиво. Звонил… ну, конечно же, Севочка, про которого я, если честно, и думать забыла. Он остался где-то там, в совершенно другой жизни, и интересовал меня ненамного больше прошлогоднего снега. Прошу прощения за банальность.
— Пришла в себя? — ледяным тоном поинтересовался он.
— То есть? — оторопела я.
Первой и последней посетившей меня в эту минуту мыслью было то, что он каким-то образом узнал о том, как я провела минувшие вечер и ночь. Непринужденно же беседовать с ним как-то не хотелось. А принужденно — тем более, до любых разговоров на подобные темы я явно ещё не доросла.
— Что — то есть? Я русским языком спрашиваю: пришла в себя? Нагулялась? Могу принять обратно с испытательным сроком. В первый раз прощается.
— А если будет второй? — как можно более мягко поинтересовалась я. — Тогда что?
Из трубки донеслись какие-то булькающие звуки, похоже, Белоконь в полном смысле слова захлебнулся от негодования. И я его понимала, но извиняться, а тем более кардинально менять разговор не собиралась. Да и вообще не собиралась с ним долго беседовать, если честно.
— Ты совершенно обнаглела! — мой экс-жених сумел наконец произнести связную фразу.
— Ага! — охотно согласилась я. — Почему бы тебе по этому поводу не послать меня далеко и надолго? Я знаю как минимум десять кандидаток на мое вакантное место. Спорим, ты знаешь больше?
— Да ты ревнуешь! — с радостным облегчением завопил Белоконь. — Как я сразу не допер?! Слушай, рыжая, клянусь, кроме тебя, у меня никого не было и не будет. Если, конечно, ты не…
Мне вдруг стало нестерпимо скучно.
— Врешь ты все, — скучным голосом отозвалась я. — И даже не как сивый мерин, а вот именно как настоящий Белоконь. Были у тебя другие женщины, есть и будут. Что выросло, то выросло, точнее, что удобряли… Не ревную я тебя и никогда не ревновала, больше мне делать нечего. Уж лучше сразу удавиться или застрелиться из кривого ружья.
— Как это — не ревнуешь? Когда любят, всегда ревнуют. Постой-постой, а почему из кривого?
— Так это когда любят… И вообще, откуда ты нахватался таких старомодных словечек? Любит — не любит. Сам говорил, что это все — литература, а в жизни гораздо проще.
— Мало ли что я тебе говорил.
— Вот тут ты прав, — устало вздохнула я. — Говорил ты много, но обычно не по делу. Все, Белоконь, мы с тобой разошлись, как в море корабли. И больше мне тебе сказать нечего. Да и времени нет.
— Чем, интересно, ты так занята?
— Делами, солнце мое, делами. Я работаю, ты не забыл? Ну, все, сеанс связи закончен. И не звони мне больше, ладно? Не унижайся.
— И не подумаю!
— Что именно, звонить или унижаться? Кстати, именно из кривого ружья мне и нужно стрелять, чтобы не промахнуться. Моя меткость тебе известна.
— Стерва! — с каким-то мазохистским сладострастием выдохнула трубка, и из неё понеслись короткие гудки отбоя.
Ну, понятное дело, кто бы спорил? Говори мужику правду в глаза — или хотя бы в ухо, по телефону, — и почетное звание стервы гарантировано автоматом. А вот если только мурлыкать приятности, то ещё кое-как можно сойти за порядочную девушку. Надоело мне это — сил нет. Три года, прожитых под одной крышей с Белоконем, хоть кого заставят остервениться. И зачем теперь звонит? Ведь наверняка не страдает от одиночества. Единственное объяснение: готовлю я все-таки лучше большинства девушек. И квартиру убираю тщательнее. И с дурацкими вопросами типа «Куда идешь?» и «Когда вернешься?» не пристаю. Не так мало, кстати, если вдуматься. А вот с огнестрельным оружием…
Вообще-то и с ним, и со стрельбой у меня всегда была напряженка. В тире из пневматической винтовки у меня получалось совсем недурно, особенно если я предварительно зажмуривалась. Но когда нас всех скопом повезли на полигон, выдали по револьверу и предложили «поразить неподвижные мишени», я несколько минут добросовестно пыталась нажать на курок. Безрезультатно — сил не хватало. Тогда я повернулась к начальнику военной кафедры, стоявшему как раз позади меня, и довольно-таки кокетливо пожаловалась:
— Товарищ полковник, не стреляет!
Моментально передо мной не оказалось ни полковника, ни сопровождавших его офицеров. В жизни не видела, чтобы люди так стремительно принимали горизонтальное положение. И, лежа на животе в осенней грязи, несчастный полковник прохрипел:
— Дура, положи пистолет на землю и отойди от него подальше!
Зачет по военной подготовке мне тогда все-таки поставили: видно, побоялись ещё раз привозить на полигон. Сильное же впечатление от пережитого так и осталось на всю жизнь, причем думаю не только у меня.
В этот момент раздался звонок в дверь. Я успела только подумать, что из-за вредного Белоконя так и не успела хоть чуть-чуть подкраситься, а ноги уже сами несли меня из кухни в коридор. Распахнула дверь — и обмерла: такого букета я никогда в своей жизни не видела. А уж в собственной квартире — тем более. В нем было никак не меньше дюжины роскошных, ярко-красных гвоздик, букет обрамляла красивая бумага с бантиками.
Все это великолепие держал в руках Владимир Николаевич и с интересом наблюдал за моей реакцией, то есть я так предполагаю, что с интересом, потому что глаза его были опять надежно закрыты темными очками, а по выражению остального лица догадаться о каких-либо эмоциях было, мягко говоря, проблематично.
— Господи, Боже ты мой, — только и смогла я из себя выдавить.
Как говаривала в таких случаях моя бабушка: умереть, уснуть и проснуться, рыдая…
— Нет, это я, лично, — не без удовольствия констатировал Владимир Николаевич. — Войти-то можно?
Я, как сомнамбула, посторонилась, пропуская его в квартиру. Но он почему-то не торопился войти, а так и стоял на пороге, глядя на меня.
— Ну, входи… те, — попыталась я взять инициативу в свои руки.
Никак я не могла начать говорить ему «ты» средь бела дня. Ночью было как-то проще.
Вместо ответа он вдруг как-то странно хмыкнул, а потом залился неудержимым смехом. Первый раз я наблюдала у него это функциональное явление: прямо скажу, впечатляюще. Непонятно было только, что могло вызвать этот приступ гомерического хохота. Мне тоже хотелось порадоваться, но чему?
— Прости, котенок, — наконец выдавил он из себя и вошел-таки в квартиру. — Не обижайся. Но эта твоя прическа… Тебе сколько лет?
— Ты же знаешь — двадцать два, — обиделась я, отбросив в сторону всякие церемонии. — Что тут смешного? Прическа как прическа. Ты же просил: не легкомысленно.
— Просил. Но представить себе не мог, что ты завяжешь бант на макушке. Майечка, мы сейчас поедем к человеку, который устроит тебя в «Труд». Это не то учреждение, куда стоит приходить в таком виде, поверь мне. Ладно, сейчас что-нибудь придумаем, а пока возьми цветы. Я их тебе нес, между прочим.
— Спасибо, — пробормотала я, охваченная целым вихрем противоречивых чувств.
Никакого ЗАГСа, стало быть, не планируется. Размечталась, как говорится. Новая работа, оказывается, не просто вчерашний застольный треп, а действительно серьезные намерения. Значит, возникает все тот же сакраментальный вопрос: зачем? И ответа на него опять-таки пока нет.
А цветы, конечно, шикарные, что и говорить. Куда бы их поставить? В ту единственную вазочку, которая была у меня дома, мог в лучшем случае поместиться букетик фиалок или ландышей. А более изысканных цветов у меня отродясь не водилось. В квартире у Белоконя был целый набор роскошных хрустальных ваз, но Севочке и в голову не приходило подарить мне хоть один лютик.
