Ариф Караев - Раскол
Вагиф как-то сам слышал от одного старого чекиста, что Сталин особенно любил две вещи. Спаивать на систематических попойках своих сотоварищей, стравливая их Потом друг с другом. И слушать, как правило, глубокой ночью их разговоры из разряда «не для чужого уха», записанные недремлющими «слухачами».
Но что самое поразительное, злые языки утверждали, что и самого Сталина слушали. Поговаривали, что еще во времена Ягоды, этого всесильного главы спецслужб молодого советского государства, на вид тихого, исполнительного человечка с повадками гомосексуалиста, были проложены в Кремле и, в частности, под кабинетом «Хозяина», так называемые информационные линии — для связи системы микрофонов с записывающей аппаратурой.
Позднее, когда Ягоду убирали, ему инкриминировали и это. Объяснив узкому кругу особо доверенных лиц, что этот сукин сын и, что греха таить, просто педераст чистой воды подслушивал без высочайшего ведома всю партийную верхушку. Потом, уже после расстрела Ягоды, Берия уговорил Сталина пока сохранить эту систему.
Сперва он тянул время с ее демонтажом, объясняя все сложностью и дороговизной работы. Как будто наши бывшие партийные лидеры на чем-то экономили, когда дело касалось их самих. А потом вообще представил Сталину пространную докладную записку, где доказывал необходимость этой системы: якобы в случае покушения охране, мол, будет легче сориентироваться и оперативно прийти на помощь.
Объяснение, конечно, было более чем странным, но систему подслушивания тем не менее сохранили. А через два десятка лет, в смутное время, сразу после смерти Сталина, в узком кругу своих холуев всесильный Берия проговорился. Сказал все-таки, будучи уверенным в своей вседозволенности, что косвенно способствовал смерти «Хозяина».
В течение нескольких часов, хорошо зная, в каком состоянии пребывал парализованный Сталин, и отдав приказ скрупулезно записывать все, что происходило в комнате, он всячески препятствовал доступу туда медперсонала, предоставив вождю долго и мучительно умирать. Воистину незабвенный Лаврентий Берия был изощренным садистом.
Уже во время следствия это стало известно. И кто-то из военных чинов, поговаривали, сам Жуков, участвовавший в расследовании деятельности этого изверга, все спрашивал его в сердцах: «Ну, а зачем записывать-то, что в комнате происходило, зачем?» Но ответа так и не получил. Странное было время, не менее странными были и люди.
Да и в более позднее время прослушивались откровения кремлевских «мыслителей». Алексей Васильевич как-то в разговоре сказал Вагифу примерно следующее: наиболее интенсивно «слушали» Хрущева, поскольку эта «открытая» душа выдавала порой такое, что необходимо было все это фиксировать хотя бы для того, чтобы хоть как-то сгладить его очередной неожиданный шаг, да и просто быть готовым с полуслова понять, что именно он хочет.
Хотя здесь тоже существовали определенные трудности. Лексика данного «вождя народа» была такой, что в спешном порядке пришлось заменить всех дам, сидящих на микрофонах, мужчинами. Как потом было сказано одним из больших начальников — с целью повышения эффективности и сохранения нравственности. Во времена кукурузного бума любили подобные маловразумительные формулировки.
Затем наступило небольшое затишье. Вновь все возобновилось уже в конце семидесятых. Особенно это практиковалось Андроповым начиная с восьмидесятых.
«Нельзя, — говорил этот по-своему неординарный человек, — оставлять этих „малых детей“ без присмотра, набедокурят. И сменить нельзя, уж очень хорошо вписываются в „картинку“, хотя порой и больно смотреть, что у такой державы подобное, с позволения сказать, руководство. Срам один».
Тогда еще Вагиф спросил Алексея Васильевича, а почему прошляпили все эти выкрутасы партийной номенклатуры, если всё знали. «Не всё знали, потому как не тех слушали, — улыбнувшись, ответил мэтр. — Слушать-то надо было секретарей обкомов и горкомов, а не этих безобидных старцев. Вот в чем был весь фокус».
Что же касается второй степени гарантий, это было совсем новое, недавно вошедшее в практику КГБ. Суть заключалась в следующем. Давался телефон, по которому можно было позвонить и передать небольшое, чаще всего шифрованное сообщение. Иногда к телефону подключалось устройство, которое через определенные промежутки времени приятным женским голосом произносило нейтральные «да» или «нет» и тому подобное.
Само же сообщение, записанное на пленку, соответствующим образом сжималось аналогично тому, как это делается при архивации информации при работе на компьютере, и передавалось через ту же самую телефонную сеть или отстреливалось прямо на спутник с последующим возвратом на Землю, в компьютер истинного абонента.
Все эти системы гарантий имел телефон, номер которого Вагиф получил перед вылетом в Лондон. Загвоздка была в другом. События последних часов развивались в таком бешеном темпе, что Вагиф просто чисто физически никак не мог позвонить Алексею Васильевичу.
Наконец, решив связаться с мэтром, он остановил машину метров за десять до ярко освещенной витрины какого-то магазина и, повернувшись, внимательно посмотрел на девушку. Он специально остановился в этом месте. Здесь было довольно светло, хотя не настолько, чтобы хорошо разглядеть сидящих в салоне, но вполне достаточно для того, чтобы девушка успокоилась. В ее положении освещенная витрина, редкие прохожие, мелькающие за окном, безусловно, должны были придать ей внутреннюю уверенность и успокоить.
Девушка постепенно приходила в себя. Она уже не лежала безжизненно на спинке сиденья, а сидела довольно прямо, крепко держа обеими руками свою сумочку. Ей было чуть больше двадцати. Невысокая, хрупкого сложения девчушка с милым, по-своему запоминающимся лицом. Особенно хороши были глаза. Большие, серые, с длинными пушистыми ресницами.
— Куда тебя везти? — как можно мягче спросил Вагиф, повернувшись в ее сторону.
— Метро «Автозаводская», — еле слышно произнесла девушка, опустив голову, а потом, неожиданно всхлипнув, стала беззвучно плакать.
Вагиф терпеть не мог слез. Он неумело стал ее успокаивать, говоря какую-то несусветную чушь вроде того, что ничего трагического не произошло, главное, что она жива и здорова, все перемелется и встанет на свои места и тому подобное. На все это ушло минут пять. А когда девушка несколько успокоилась и он уже собирался тронуться с места, Вагиф вдруг заметил, как из остановившегося впереди милицейского автомобиля вылезает лейтенант и, неторопливо закурив сигарету, направляется в их сторону.
Конечно, Вагиф мог представиться и потребовать вызова представителя КГБ. Но в его ситуации, когда он не знал, кто конкретно на него «наехал», это было небезопасно. Кроме того, у него, как у большинства офицеров спецслужб, было свое, мягко говоря, недружелюбное отношение к МВД и, в частности, к их методам работы.
Подобные отношения между КГБ и МВД имеет свою историю и, естественно, причины. Но основные противоречия между этими двумя силовыми институтами особенно проявились в начале восьмидесятых, когда с легкой руки одного из секретарей ЦК КПСС сотрудники КГБ стали привлекаться к расследованию особо сложных уголовных преступлений, в первую очередь в экономической области.
Именно тогда между КГБ и МВД пробежала черная кошка. При проведении оперативной работы сотрудниками КГБ выявилось очень много интересного. Ну, например, такая пикантная подробность: практически во всех более или менее крупных делах в той или иной степени видна была определенная личная заинтересованность, а то и соучастие некоторых милицейских чинов.
Естественно, это не способствовало улучшению отношений двух силовых структур. Кроме того, в силу ряда специфических причин отношения партийной номенклатуры и МВД всегда были более тесными, чем со спецслужбами, хотя внешне, как многим казалось, все выглядело совсем наоборот. И объяснение лежало на поверхности — партийная номенклатура побаивалась их.
Большинство проштрафившихся сынков и родственников партийной элиты обычно устраивались в системе МВД. Чаще всего, сразу после неудачных дебютов в МИДе или в других многочисленных внешнеэкономических организациях. А в КГБ до самого последнего времени обычно почти никто из семей партийной элиты не работал.
Лишь совсем недавно из-за боязни партийной элиты, что КГБ и другие службы могут выйти из-под контроля, туда стали настойчиво командировать бывших партийных и комсомольских деятелей. Те, быстро разобравшись что к чему, стали оседать в первую очередь в резидентурах, находившихся на территории западноевропейских стран. И лишь после нескольких громких провалов, поняв наконец, что мало быть политически подкованным, надо еще знать по крайней мере хотя бы азы профессии, они пачками стали перекочевывать в более удобные места в службу безопасности посольств в развивающихся и пока относительно спокойных странах.
