Лев Гурский - Опасность
Мы вышли с генералом из кабинета, и я стал смотреть во все глаза, никого пока не находя. Только генеральская секретарша, Сонечка Владимировна, за своим столом скучающе полировала ногти.
— Познакомься, Макс, это капитан Маковкин, — с вымученной сердечностью проговорил генерал и поспешно ретировался обратно в кабинет. Я хотел спросить: «Но где?..», однако вопрос так и не успел сорваться с моего языка.
Потому что, наконец, увидел напарника и немедленно затосковал. Реальность была гораздо хуже всего ожидаемого.
В напарники мне достался вовсе не прыщавый стажер, которого я мог бы держать в ежовых рукавицах. И даже не киношного вида амбал, с которым — по киношным же законам — мы обязаны были бы со временем подружиться. Капитан Маковкин к голливудским боевикам и даже к нашим доперестроечным картинам про героев-милиционеров отношения не имел. С большим напрягом его можно было бы засунуть в чернушную комедию или фильм ужасов. Моих ужасов, естественно.
— Добрый день! — весело воскликнул капитан Маковкин, протягивая мне руку. — Зовите меня просто Юлием!
С ума сойти, подумал я, с унынием пожимая маленькую ручку. Он еще и тезка Цезаря. Головы родителям надо было поотрывать за такое имя. Не говоря уже обо всем прочем.
— Очень приятно, — кисло проговорил я. — И вы зовите меня просто Максимом… Анатольевичем. Без церемоний, знаете.
Меня могла бы спасти только суровость. Плюс умение держать дистанцию. Мало того что капитан Юлий оказался маленьким, невероятно ушастым, кособоким и вдобавок гугнявым типом, у него еще было лицо жизнерадостного идиота. Есть две человеческие крайности, которых я отчего-то побаиваюсь. Боюсь глубочайшей мировой скорби в духе ослика Иа-Иа, к которой, увы, последнее время тяготеет наш Потанин. И еще больше опасаюсь этакой жизнерадостной ясности и абсолютного довольства собой и миром. Капитан Маковкин, сдается мне, был из тех, вторых, от которых хочется бежать подальше через пятнадцать минут после знакомства. А мне куда прикажете бежать, если приказали мне как раз не бежать, а вводить этого блаженного Чебурашку в курс дела?
— Будем работать, Максим Анатольевич, — счастливо заулыбался этот придурок. — С чего начнем?
— В мавзолей пойдем, — ответил я, глядя на часы. Рабочий день, увы, был в самом разгаре, и теперь до вечера я вынужден буду таскать его с собой. Хорошо еще, что такие типы не годятся в соглядатаи. Слишком непосредственны, совсем как детсадовцы.
— В мавзолей?! Ха-ха-ха-ха-ха! — напарничек Юлий с удовольствием захохотал на всю приемную, отчего даже Сонечка Владимировна подняла голову от своих маникюрных дел и бросила недовольный взгляд на возмутителя спокойствия, а потом удивленный взгляд — на меня. Мне ничего не оставалось, как сделать мимолетный жест пальцами у виска. Сонечка Владимировна поняла и поглядела на меня уже с состраданием. Видимо, и она считала, что Юлий — непропорционально большое для меня наказание всего за одну «пустышку» и одну новую безбородкинскую жалобу.
Отсмеявшись, напарничек утер лоб огромным клетчатым платком величиной с наволочку и радостно сообщил:
— Вы — шутник, Максим Анатольевич. И я тоже люблю пошутить. Мы с вами сработаемся. Хотите свежий анекдот? Стоит наш Русланчик возле зеркала, примеряет треуголку и думает…
В другое время и от другого человека я с удовольствием выслушал бы свежий анекдот. Но не сейчас и не от Юлия.
— Какие уж там шутки! — проговорил я, довольно невежливо прерывая рассказчика. — Мы с вами действительно идем в мавзолей. Поторопитесь!
По-моему, я добился того, чего хотел. Капитан Маковкин изумился и немного обиделся, а потому с недоуменным видом помалкивал почти до самой Красной площади. Однако в непосредственной близости от усыпальницы он позабыл все свои обиды на меня и с детским простодушием стал расспрашивать, что мы сейчас собираемся делать, не захватывать ли убийцу, и если захватывать, то почему именно в мавзолее, а если это так необходимо, то не взять ли опергруппу на подмогу. Еще капитан Маковкин признался, что слышал о моих неприятностях, но пусть я не беспокоюсь, потому что МУРовские опергруппы гораздо лучше гэбэшных и вооружены посерьезнее, и, возникни у меня мысль добыть оружие понадежнее «Макарова», то он может походатайствовать в арсенале на Петровке, потому что там всегда оседают неучтенные «стволы», которые в вещдоках хранить неинтересно и в лом отправить — рука не поднимается. А рука не поднимается потому, что там есть такие экземпляры…
Пересекая площадь, я стоически выслушивал этот болезненный милицейский бред, осложненный многочисленными симптомами, о которых я мог лишь смутно догадываться. Спорить с Юлием я не собирался, берег силы. Мое богатое воображение чуть не отправило меня в нокаут: я только на секунду вообразил, как мы на пару с Юлием, вооружившись неучтенным МУРовским оружием и при поддержке бравых оперов, захватываем мавзолей — и мне едва ли не по-настоящему стало дурно. Сил мне хватило только на две вещи: пробормотать напарнику, что мы ищем здесь всего только свидетеля, и еще найти боковую дверку, рядом с которой не было почетного караула и цепочки любопытствующих. Это был такой служебный вход. Очевидно, здесь проходили рядовые мавзолейщики и большое начальство, которому не к лицу было топтаться в очереди, желая освежить в памяти дорогой облик бывшего вождя.
За служебной дверцей оказалась обычная проходная, где нас уже ждали. Константин Петрович Селиверстов, заранее предупрежденный мною по телефону самым официальным образом, оказался крепким осанистым мужчиной в белом халате. На вид ему можно было бы дать от шестидесяти до семидесяти, однако я не удивился бы, узнав, что Селиверстову по паспорту уже лет сто и что он просто-напросто себя немножко подбальзамировал, пользуясь доступностью казенных и дорогих материалов.
— Так чем я могу быть полезен? — спросил Константин Петрович, когда официальная церемония представления была завершена и мы с напарником Юлием попрятали обратно свои верительные грамоты. — Во время нашего краткого телефонного общения вы были как-то неотчетливы….
Я уже собирался, не тратя времени зря, предъявить фото Лебедева и сразу взять быка за рога, однако мой новый напарник немедленно порушил мои планы. Надувшись от гордости, он, видимо, возомнил себя ревизором и объявил Селиверстову, что для начала мы (!) желаем осмотреть весь комплекс на предмет… Здесь Юлий запнулся, поскольку сам, видимо, не мог понять, для чего же нам необходима эта экскурсия. Чтобы не оказаться в дурацком положении перед свидетелем, мне пришлось взять инициативу в свои руки и, мысленно содрогаясь, пояснить, что разговор наш будет конфиденциальным и нам-де просто хотелось бы найти укромный уголок, пригодный для беседы.
— Самый укромный уголок, — усмехнулся Селиверстов, — это в главном демонстрационном зале, под стеклом. Толщина стекла шесть сантиметров, задерживает любые шумы, не говоря уж о прочих предметах.
— Но ведь, как я понял, уголок этот уже занят? — осведомился я. — Не лучше ли нам все-таки найти какое-нибудь другое местечко?
— Пожалуй, вы правы, — согласился Селиверстов и повел нас куда-то вниз по винтовой лестнице, которая начиналась прямо за проходной. Лестница привела нас на внутреннюю галерею.
Внутри Мемориальный музей-усыпальница напоминал почему-то подводную лодку. И не суперсовременную, а, скорее, жюль-верновский «Наутилус»; странные механизмы, долженствующие, видимо, поддерживать мумию в нужной кондиции, располагались в богато отделанных залах и зальчиках, напоминающих по своему убранству первые станции московского метрополитена. В каждом из таких зальчиков, мимо которых мы проходили, деловито копошились белые халаты. Все они были так увлечены своим делом, что на нас не обращали никакого внимания. По ходу нашего пути то и дело попадались таблички с глубокомысленными надписями «Лаборатория термического контроля», «Отдел реставрации эпителия», «Группа визуального контроля», «Дежурный таксидермист» и прочими учеными выражениями, серьезными и малопонятными. Один раз нам навстречу попалась троица белохалатников, которые, сипя от натуги, кантовали дымящуюся глыбу сухого льда, похожую на замороженный аквариум. В другой раз две явные санитарки покатили мимо нас больничную каталку на скрипучих колесиках. На каталке некто миниатюрный, весь укутанный простыней, жалобно стонал. Юлий немедленно потребовал у санитарок остановиться, приподнял простыню, сказал «У, живодеры!» и мы продолжили путь.
— Эксперименты на собаках — необходимая вещь, — объяснил нам Селиверстов. — У нас здесь на базе мемориального комплекса работают два отдела Академии меднаук. И, должен вам сказать, в области гибернации получены совсем неплохие результаты. Знаете ли вы, что наш комплекс на хозрасчете?
