Юлиан Семенов - Бомба для председателя
— Нет.
— Вы собираетесь добиться встречи с ним?
— Конечно.
— У вас есть какие-то предположения о дне встречи?
— У меня есть всякого рода предположения…
— Почему вы заинтересовались бегством господина Кочева? Почему вы ищете встречи с ним?
— У меня есть на это своя соображения.
— Как себя ведет Люс?
— Тюрьма — это не санаторий.
— В прессе промелькнуло сообщение, что Дорнброк погиб насильственной смертью. Как вы можете прокомментировать это сообщение?
— Спросите об этом автора сообщения. От нас подобного рода заявления не исходили.
— Вы работаете в контакте с политическим отделом полиции?
— Да, мы периодически консультируемся с майором Гельтоффом.
— Можете ли вы назвать какие-нибудь новые имена, попавшие в сферу вашего расследования?
— Это преждевременно.
— Когда вы намерены прекратить расследование и передать дело в суд?
— Очень скоро. Я надеюсь, что дело прояснится очень скоро.
— В какой мере сильны связи Люса с левыми, господин прокурор?
— Сейчас я изучаю связи Люса. Все его связи — с левыми и правыми, и особенно с теми, кто имел с ним контакты как с режиссером, когда он делал «Наци в белых рубашках». Больше мне нечего вам сказать, друзья. Я смогу увидеться с вами не ранее конца этой недели. В эти дни у меня будет много канцелярской волынки с оформлением дела…
Берг кивнул головой на кресло и предложил:
— Садитесь. Ваше имя Конрад Ульм?
— Да.
— Вы ассистент профессора социологии Пфейфера?
— Да.
— Покажите себя на этой фотографии, — попросил Берг, протягивая Ульму кадр, перепечатанный из кинопленки Ленца. — Вот эта машина, видите? Это вы?
— Да.
— А кто рядом?
— Это Граузнец, это Урсула, я забыл ее фамилию, это болгарин, который сбежал… Это… Вот этого я не знаю… Он не из наших…
— А машина чья?
— Моя.
— А кто вам предложил поездить по городу в тот день?
— Не помню. Мы же тогда вып…
— Выпили, выпили… Но это не моя компетенция. Пьянство за рулем карает полиция. Попробуйте вспомнить, кто предложил вам уехать с пляжа.
— По-моему, болгарин… Он хотел посмотреть город…
— О чем он говорил с вами?
— Я не знал, что он сбежит, иначе я бы внимательней прислушивался к его разговорам.
— Он был интересным собеседником?
— Урсуле так показалось. Я с ним что-то не очень разговорился. Он показался мне чересчур веселым. Эдаким бодрячком. А я не очень-то верю бодрячкам. Особенно оттуда, из-за стены.
— Давайте я попробую сформулировать очень важный вопрос, а вы мне ответьте на него со всей мерой серьезности… Через два дня после встречи с вами Кочев решил не возвращаться домой. Почувствовали ли вы в его разговорах, в манере поведения желание, намерение, проблеск намерения не возвращаться домой? Может быть, он спрашивал вас, как отсюда перебраться еще дальше на запад, интересовался трудоустройством, спрашивал о болгарских эмигрантах, о господах из НТС, которые дерутся с Кремлем?.. Вспомните, пожалуйста, все, что можете вспомнить.
— Он произвел на меня впечатление бодрячка, — повторил Ульм, — шутил: «Вы все — акулы империализма…» Говорил, что не смог бы здесь жить, потому что «чувствуешь себя завернутым в целлофан — полная некоммуникабельность».
— Он сказал вам, что не смог бы здесь жить?
— Да. Он так говорил.
— Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил не возвращаться на родину?
— Для меня это было полной неожиданностью.
— Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание к делу.
— Хорошо.
— И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день.
— Хорошо.
— Если у вас возникнут какие-то новые соображения по поводу вашей встречи с Кочевым — тоже пишите.
— Собственно, ничего нового у меня не должно возникнуть. Я, правда, был несколько удивлен его немецким, он говорил как настоящий берлинец. А в остальном он трещал, словно диктор московского радио: «Да, у вас очевидная техническая революция, да, вы сделали гигантский рывок, нет, ваш рабочий класс не может быть пассивной силой, но ваши нацисты подняли голову, и, если вы будете просто митинговать — без программы и без организации, вас сомнут в самом близком будущем». Ну и еще что-то в этом роде.
— Вот вы все и запишите, пожалуйста. И последнее: вы не помните, он не уговаривался ни с кем из ваших приятелей о встрече?
— Я не слышал. Может быть, Граузнец знает? Или Урсула. Она любит экзотику. Она видела первого красного в своей жизни.
— Напишите мне ее адрес и телефон.
— У нее нет телефона, она живет в общежитии.
— Адрес?
— Нойерштадт, семь. По-моему, на третьем этаже. Ее там все знают.
6Урсулу привезли через полчаса после того, как Ульм кончил свои показания.
— Девятнадцатого мы уговорились о встрече — это верно. Назавтра днем мы с ним увиделись, господин прокурор… Мы выпили кофе…
— Где вы увиделись?
— В «Момзене».
— В какое время?
— В пять часов.
— Кто платил за кофе?
— Я хотела уплатить за себя, но он сказал, что женщине у них запрещается платить за себя, и уплатил за нас обоих. А в чем дело? Что-нибудь случилось?
Берг сбросил очки на кончик носа и уставился на Урсулу с растерянным недоумением:
— Где вы были последнюю неделю?
— Дня два я сидела у себя… Готовилась к экзамену. А потом меня утащили на озеро. Мы там зверствуем в палатках. Рвем мясо руками и вообще веселимся.
— Ага… Ну понятно. Транзисторы-то хоть возите с собой?
— У нас диктофоны. С записанными пленками. Всегда знаешь, что за чем идет: после Элвиса Престли — Рэй Конифф, а потом «поп-мьюзик». А когда слушаешь транзистор, надо напрягаться, потому что обязательно будут какие-нибудь неприятности. Надоело… Пугают гибелью от бомбы, пугают гибелью от русских, пугают гибелью от таяния льдов и загрязнения атмосферы…
Берг рассмеялся.
«Прекрасное доброе животное… Тот, кто на ней женится, будет самым счастливым человеком, — подумал Берг. — Она отплатит за нежное чувство привязанностью на всю жизнь».
— Ну хорошо, — сказал он, — пошли дальше… Если хотите курить — курите. Я, в общем-то, всем запрещаю курить. У меня язва… Жую протертые котлетки и боюсь табачного дыма…
— Вы похожи на Спенсера Тресси, вам говорили?
— Говорили. Он приезжал ко мне, когда они снимали «Нюрнбергский процесс». Славный старик.
— И вы тоже очень славный.
— Что?!
— Я говорю, что вы тоже очень славный старик. Сейчас совершенно невозможно иметь дело со сверстниками. Их интересует только социология, Маркузе и Режис Дебрэ. Только ваше поколение умеет понимать женщину. Нет, я не психопатка, я просто всегда говорю то, что чувствую. Знаете, я очень смеялась, когда прочитала у Франса — «думающая женщина». Таких нет. Есть женщина чувствующая и нечувствующая…
— Пойди вас разбери, — неожиданно для самого себя сказал Берг и почувствовал, что краснеет.
— Прокурор, вы девственник?.. — спросила Урсула.
— Сколько вам лет, Урсула? — перебил ее Берг.
— Двадцать.
— Можно задать вам нескромный вопрос, не относящийся к нашей беседе?
— Я знаю, о чем вы хотите спросить. Да, да, в пятнадцать. Меня поторопили. Да и я не очень-то хотела стоять на месте. Я никого не виню. Я понимаю вас, вы правы. Мы обвиняем ваше поколение, но сами тоже хороши… Но ведь мы ничего не можем изменить: идеи — ваши, танки — ваши и бомбы — ваши. Нам остается только болтать и рвать мясо руками. А этот красный мне очень понравился. Он мужчина, настоящий мужчина…
— Вы были близки с ним?
— Я отвыкла от таких формулировок… Конечно… Если считать соседство за столиком, то мы были очень близки.
— Как же вы определили, что он настоящий мужчина?
— Не знаю. Почувствовала. Он не пускал дым ноздрями, не скорбел. Веселый парень, который знает дело и умеет отстаивать свою точку зрения. Словом, я бы хотела иметь его другом. Мой отец всегда говорил, что надо дружить с мальчиками. Он говорил, что они могут отлупить, но не предать… А что с ним? Он шпион? Вообще, он подходит к роли шпиона…
— Он исчез. Его ищут уже неделю. Говорят, что он решил остаться у нас. Он сказал якобы, что не хочет жить в условиях коммунистического террора…
— Что за ерунда! Он рассказывал мне про то, как они с друзьями уезжают осенью охотиться в тайгу под Софией…
— Разве под Софией есть тайга?
— Ну, значит, под Москвой. Откуда я знаю, что у них там есть. Но мне впервые было интересно слушать про красных, когда он говорил, как они там живут, разводят костры в тайге, как пьют молоко и какие рассказывают друг другу анекдоты… Он говорил, что собирается дней через пять, как только вернется домой, сразу же уехать на охоту.
— Попробуйте вспомнить, Урсула, как он сказал это?
— Я не попугай. Он сказал, что как только вернется домой и кончит все свои бюрократические дела… Я еще тогда спросила его: «Неужели у вас есть бюрократы?» А он нагнулся ко мне и сказал на ухо: «Есть». И засмеялся. Он смеялся очень хорошо — всем лицом… Погодите, вот еще что он мне говорил… Он говорил: «Ульм нападал на меня все время: „Все же Судеты — это немецкая земля!“ А в Судетах, в Чехословакии, помимо того, что это чешская земля, — самые богатые в Европе залежи урана. Неужели тебе нужно, чтобы ваши сволочи имели свою бомбу?» Конечно, я сказала, что мне не нужна бомба… Ни наша, ни их…
