Евгений Габуния - По обе стороны Днестра
Пока переводчик переводил, француз зорко посматривал по сторонам, будто фотографировал все запоминающим взглядом своих черных глаз.
— Кто желает поговорить с господином журналистом? — громко спросил дородный господин.
— Я желаю! — на середину комнаты вышел Марчел.
Француз удовлетворенно заулыбался, вытащил из кармана блокнот и вечное перо и что-то спросил через переводчика. Слушая Марчела, он удовлетворенно кивал, а его авторучка быстро бегала по блокноту. Они беседовали вполголоса, до Думитру и Николая доносились лишь отдельные слова, которые Марчел произносил подчеркнуто громко, и этими словами были «ГПУ», «колхоз», «восстание», «голод», «пулеметы».
Закончив интервью, француз пожал руку Марчелу. Больше беседовать с журналистом желающих не оказалось, и важные гости покинули комнату.
Через несколько дней все повторилось: в общежитие пожаловал гость из Бухареста — главный редактор газеты «Универсул» Стелиан Попеску. В отличие от своего французского коллеги он ни о чем не расспрашивал, больше говорил сам. Смысл его напыщенной речи сводился к тому, что Бессарабия — это старинная румынская провинция и навсегда останется неотъемлемой частью Румынии.
— Бессарабия никогда не отойдет от нас, — с пафосом воскликнул Попеску, — ибо она наша. Ни о каком плебисците не может быть и речи. В ответ на предложение Советов провести в Бессарабии плебисцит, оставаться ли ей в составе Румынии или отойти к Советам, мы говорим: посмотрите на этих несчастных, гонимых, которые толпами устремились к нам в Бессарабию под пулями чекистских пулеметов. С риском для жизни вы уже сделали свой выбор. И если бы не чекистские пулеметы, так же поступили бы и тысячи других молдаван, которые томятся по ту сторону Днестра. Родина-мать готова принять своих сынов. Я привез вам, дорогие братья, убедительное доказательство. — Попеску приподнял пухлый черный портфель. — А теперь подходите по одному.
Первым подошел к столу Симион. Редактор пожал ему руку, вытащил из портфеля две монеты, подкинул их на ладони, чтобы все видели, и, широко улыбаясь, как будто это ему доставляло огромное удовольствие, вручил Симиону. Тот повертел деньги в руках и сунул их в карман.
Портфель редактора опустел, и все разошлись. Симион вытащил из кармана две монеты по сто леев и с любопытством стал рассматривать.
— Интересно получается, — задумчиво произнес он, — деньги есть, и вроде их нет.
— Как это? — не понял сидящий рядом на нарах Думитру.
— Словно в тюрьме сидим. А в тюрьме деньги ни к чему.
— А что бы ты купил, если бы на воле оказался?
— Папиросы, подыхаю без курева, ну и пару стаканчиков пропустил бы, как о чем-то решенном мечтательно ответил Симион. — Ботинки бы купил. — Он поглядел на свои латаные-перелатаные разбитые сапоги.
— Ишь, размечтался, — насмешливо вступил в разговор Николай. — Двести леев — невелики деньги.
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Симион, вертя в руке монету с надменным мужским профилем.
— Сам убедишься. Не век же нас взаперти держать будут.
Николай оказался прав. После того, как беженцев заставили подписать какие-то бумаги, им позволили на короткое время отлучиться. Симион, Думитру и Николай отправились в город втроем. Возле первой же табачной лавочки Симион остановился, отворил дверь. Бородатый старик-лавочник оторвал голову от газеты и осведомился, чего желают молодые люди. Симион молчал, разглядывая прилавок с яркими разноцветными пачками.
— Мне бы папирос… Подешевле, — неуверенно попросил Симион.
— Папиросы? — удивленно переспросил старик. — Какие в наше время могут быть папиросы! — он внимательнее посмотрел на вошедших печальными темными глазами. — А… Я, кажется, начинаю понимать. Скажите, молодые люди, вы-таки не из этих… не с той стороны будете?
— Допустим… — ответил за всех Думитру. — А вы откуда узнали?
— И он еще спрашивает? — старик всплеснул руками. — Чтобы я так жил, откуда я знаю. Молодой человек, — назидательно продолжал лавочник, — чтобы вы таки знали — папиросы делают только там, в России. А в других странах сигареты.
— Дайте пачку, посмотрим, что за штуковина такая. — Симион протянул старику монету в сто леев.
— Ого, — удивился тот, — барон Ротшильд случайно не ваш родственник? — Старик лукаво улыбнулся. — Впрочем, о чем я говорю, откуда вам знать, кто такой Ротшильд.
Он подал ему яркую разноцветную пачку, порылся в ящике, отсчитал сдачу.
— Девяносто четыре лея. Считайте деньги, не отходя от кассы. У вас, кажется, так говорят?
Симион медленно, с трудом разбираясь в незнакомых деньгах, принялся считать. Потом неумело открыл пачку, вытащил сигареты, удивленно повертел, не зная, с какого конца закуривать. Наконец, сообразил. Старик чиркнул спичкой, дал прикурить. Симион жадно затянулся и разочарованно произнес.
— Не пойму чего-то, дым есть, а крепости никакой. Нет, наши куда крепче. А еще шесть леев стоят.
— Не нравится? Я так и знал. — Старик, помолчав, глубокомысленно изрек: — Молодые люди! Вам много чего здесь не понравится. И тогда вы вспомните старого Лазаря Аматерштейна.
В облике словоохотливого старика было что-то такое, что располагало к доверию. Он был первым человеком на этой стороне, с кем можно было потолковать, и трое друзей не спешили уходить. Старик тоже был не прочь продолжить разговор.
— Я таки вижу, вас что-то интересует. Или я ошибаюсь? Спрашивайте, будьте любезны! — Не дожидаясь вопросов, заговорил сам. — Ответьте мне, молодые люди, только без всяких там хитростей: зачем вы сюда пришли, или потеряли что-нибудь?
— Зачем? — переспросил Симион. — Слышали, здесь можно хорошо жить. Вот мы и…
— Так… понимаю. Хорошо там, где нас нет, — по-русски сказал лавочник. — Ну и что теперь скажете?
— Там будет видно. Пока нас кормят. Дали вот по двести леев. Землю обещают, дома построить.
— А если обманут?
— Как это — обманут? Нам ихние большие начальники твердо обещали.
— Эх, молодые люди, — старик печально покачал головой. — Они все могут. Пока вы им нужны, будут кормить, и денег могут дать, немного, конечно, но на сигареты хватит. А потом выгонят на все четыре стороны. Не вы первые, не вы последние. Я, слава богу, уже повидал таких бедолаг с той стороны.
— А как все же они живут? — спросил Думитру.
— По-разному. Кто батрачит у помещика или попа, кто в мастерской или на фабрике. Разве это жизнь?
— Как же так? — недоверчиво сказал Симион. — Здесь все в магазинах есть: и хлеб, и масло, и колбаса, и мануфактура. Мы сами видели.
— Таки да, все, — охотно подтвердил старик. — Для того, у кого есть вот это. — Он выразительно потер палец о палец и для ясности добавил: Леи.
— Неужели мы не заработаем? Силенок еще хватит. Были бы руки, а дело найдется. С голоду, даст бог, не помрем.
Старик слушал, покачивая головой в такт словам Симиона.
— Какой прыткий. Ты кто, — он перешел на «ты», — доктор, инженер, может быть, адвокат? Нет? Я так и знал. Ты умеешь работать только на земле. А в городе можешь только мешки таскать, и все. А таких здесь и без вас хватает. Вот что, молодые люди, послушайте, что вам посоветует старый Аматерштейн. Пока не поздно, тикайте обратно домой. Я знаю, что там, на том берегу, сейчас нелегко, но все проходит, и это пройдет. А здесь вам дороги не будет. Аматерштейн знает, что говорит.
Расспросив, как пройти к центру, они попрощались и вышли на улицу.
— Вот чертов старик, — неожиданно в сердцах проговорил Симион. — Всю душу разворотил. Неужели правду говорит? — Он искоса взглянул на Думитру и Николая.
— Какой смысл ему врать? — откликнулся Думитру. — Сам посуди, ему лучше видно, он же местный.
— А черт его знает. Может, он из этих… коммунистов.
— Ну и дурак же ты, как я погляжу, — засмеялся Думитру.
На главной улице магазины и лавочки с витринами, полными разнообразных товаров и продуктов, попадались на каждом шагу. Однако, к удивлению друзей, редкий прохожий заходил туда за покупками. Симион остановился возле обувного магазина, рассматривая витрину, удивленно присвистнул: цены были такие, что даже на самые дешевые башмаки денег не хватало.
Они побродили еще немного по улицам и по настоянию Симиона зашли в бодегу с непонятным названием «Трафальгар», выпили дешевого вина и отправились «домой».
Следующий день, как и другие, не принес ничего нового, если не считать многочисленных слухов, касающихся их дальнейшей судьбы. Будущее обитателей ремесленного училища оставалось туманным не только для них самих, но и для их хозяев.
XIII
Шандору Фаркаши уже довелось побывать в Кишиневе, еще до войны, гимназистом. Он упросил отца, собравшегося в Кишинев по делам, взять его с собой. Отец сначала не соглашался, говорил, что будет очень занят, однако в конце концов сдался. Отец, человек прижимистый, считал непозволительной роскошью тратиться на гостиницу, и они остановились на постоялом дворе в нижней части города. Стояли знойные июльские дни. На постоялый двор они приходили только к вечеру, усталые, особенно отец, и сразу ложились спать. На следующий день с раннего утра отец отправлялся в торговые конторы, лавки, на базар в поясках кожевенного товара, за которым, собственно, и приехал. Шандор повсюду его сопровождал. Кишинев запомнился ему сонным, зеленым, пыльным городом, где жизнь, казалось, остановилась. Мог ли он, мальчишка, думать-гадать, что много лет спустя снова окажется в этом городе под именем какого-то мифического Иржи Мачека?
