Айра Левин - Мальчики Из Бразилии
- Убить Эмиля?
Он кивнул, наблюдая за реакцией фрау Дюрнинг.
- И других тоже.
Она нахмурилась, глядя на него.
- Каких других?
- Из той группы, к которой он принадлежал. В самых разных странах.
Ее настороженность стала уступать место изумлению.
- Эмиль не принадлежал ни к какой группе. Вы хотите сказать, что он был коммунистом? Трудно допустить большую ошибку, герр Либерман.
- Он не получал писем? Ему не звонили извне Германии?
- Никогда. Во всяком случае, здесь. Спросите в его бывшей конторе, может быть, там знают о какой-то группе, я-то точно ничего не знаю.
- Я уже был там утром, им тоже ничего не известно.
- Как-то раз, - сказала фрау Дюрнинг, - три или четыре года назад, звонила его сестра из Америки, где была в гостях. То был единственный запомнившейся мне звонок из-за границы. Да и еще как-то раз, еще раньше, откуда-то из Италии звонил брат его первой жены, пытаясь уговорить его вложить деньги во что-то... я не помню толком, что-то связанное с серебром. Или платиной.
- Он согласился?
- Нет. Он очень бережно относился к своим деньгам.
Звуки кларнета достигли ушей Либермана. Снова тот же Моцарт, что и раньше. Менуэт из «Квинтета для флейты» исполнялся просто мастерски. Он вспомнил о себе в том же возрасте, когда ему приходилось по два и три часа проводить за старым «Плейелем». Его мать, да упокой Господи ее душу, с той же гордостью говаривала: «Его ждет большое будущее в музыке». Но кто мог знать, что его будет ждать? И когда он последний раз садился за пианино?
- Я не понимаю, - сказала фрау Дюрнинг. - Эмиль не был убит.
- Он мог стать жертвой убийцы, - сказал Либерман. - За ночь до его гибели, он подружился с каким-то коммивояжером. Они могли договориться, если коммивояжер не покажется в баре к десяти часам, встретиться вечером у того строения. Таким образом, он мог очутиться там в нужное для убийцы время.
Фрау Дюрнинг покачала головой.
- Он ни с кем не мог договориться о встрече у подобного здания, - сказала она. - Даже с тем, кого хорошо знал. Он слишком подозрительно относился к людям. И, ради Бога, с какой стати им могли заинтересоваться нацисты?
- Был ли у него с собой пистолет тем вечером?
- Он всегда держал его при себе.
- Всегда?
- Сколько я его знала, всегда. Он показал его мне при первой же встрече. Можете себе представить, притащить с собой пистолет на свидание? И еще хвастаться им? И что хуже всего, он произвел на меня впечатление! - она покачала головой и удивленно вздохнула.
- Кого он боялся? - спросил Либерман.
- Всех. Коллег по работе, людей, которые просто смотрели на него... - фрау Дюрнинг доверительно склонилась к слушателю. - Он был слегка сдвинут ... ну, не сумасшедший, но и нормальным его нельзя было назвать. Я как-то попыталась его кое-куда отвести, ну, вы понимаете, к врачу. Как-то по телевизору шла передача о таких людях, как он, которые думают, что все вокруг... как бы строят против них заговоры, а когда передача кончилась, я стала окольными путями ему намекать - ну, что тут поднялось! И я против него строю заговоры! Я хочу объявить его сумасшедшим! Он чуть не пристрелил меня тем вечером!
Откинувшись на спинку кресла, она перевела дыхание и ее передернуло, после чего она подозрительно уставилась на Либермана.
- А как вы о нем узнали - он что, написал вам, что его преследуют нацисты?
- Нет, нет.
- Тогда почему вы решили, что они имеют к нему отношение?
- До меня дошли кое-какие слухи.
- Это ошибка. Можете мне верить, нацистам Эмиль понравился бы. Он был антисемитом, антикатоликом, он выступал против свободы, против всех и вся, кроме самого Эмиля Дюрнинга.
- Он был членом нацистской партии?
- Он мог им быть. Сам он утверждал, что не был, но до 1952-го года я его не знала, так что поручиться не могу. Вполне возможно, что и не был; он никогда не присоединялся ни к кому, если ему не было нужно.
- Чем он занимался во время войны?
- Служил в армии, был, кажется, капралом. Он ухитрился и там раздобыть себе непыльную работенку. То ли на продовольственном складе, то ли что-то такое. Во всяком случае, в безопасном месте.
- Он никогда не был в бою?
- Он был для этого «слишком умен». «Туда лезут только идиоты», говорил он.
- Где он родился?
- В Лаупендале, по другую сторону Эссена.
- И жил в этом районе всю жизнь?
- Да.
- Известно ли вам, бывал ли он когда-нибудь в Гюнцбурге?
- Где?
- В Гюнцбурге. Рядом с Ульмом.
- Никогда не слышала, чтобы он упоминал эти названия.
- А имя Менгеле? Упоминал ли он его когда-нибудь?
Она смотрела на него, удивленно вскинув брови, и покачала головой.
- Всего лишь еще пару вопросов, - сказал он. - Вы очень любезны. Боюсь, что мои поиски впустую.
- Не сомневаюсь, что так оно и есть, - улыбнувшись, подтвердила она.
- Поддерживал ли он отношения с кем-то из значительных лиц? Скажем, из правительства?
На несколько секунд она задумалась.
- Нет.
- Дружил ли он с кем-нибудь из заметных людей?
Она пожала плечами.
- С несколькими чиновниками из Эссена, если, с вашей точки зрения, они заметные личности. Кто-то он пожимал руку Круппу, что считал большим событием в жизни.
- Сколько времени вы были замужем за ним?
- Двадцать два года. С четвертого августа 1952 года.
- И за все эти годы вы ничего не знали и ничего не слышали о какой-нибудь международной группе, к которой он мог принадлежать, состоящей из людей его возраста и его же положения в обществе?
- Никогда, - решительно мотнула она головой. - Ни слова.
- И он не вел никакой антинацистской деятельности?
- Абсолютно. Он, скорее, был настроен пронацистски, чем анти. Он голосовал за национально-демократическую партию, но и к ним он не присоединился. Он был не из тех, кого привлекают компании.
Откинувшись к жесткой спинке дивана, Либерман растер ноющий затылок.
- Хотите, я скажу вам, кто на самом деле убил его? - сказала фрау Дюрнинг.
Он удивленно посмотрел на нее.
Склонившись к нему, она убежденно сказала:
- Бог. Чтобы дать свободу глупой девочке с фермы после двадцати двух лет горя и унижений. И чтобы дать Эрику отца, который будет любить его и помогать ему вместо того, кто только обзывал его - это точно, он называл его только «психом» и «дебилом» - за желание стать музыкантом, а не только обеспеченным гражданским служащим. Не нацисты ли услышали мои мольбы, герр Либерман? - Она покачала головой, отвечая сама себе. - Нет, то был Божий промысел, и я возношу Ему благодарность каждую ночь после той, когда Он обрушил стену на Эмиля. Он мог сделать это и пораньше, но я все равно благодарна ему. «Лучше позже, чем никогда».
- Откинувшись на спинку кресла, она скрестила ноги - между прочим, очень красивые - и на лице ее появилась улыбка облегчения.
- Вот так! - сказала она. - Ну, разве не великолепно ли он играет? Запомните это имя: Эмиль Дюрнинг. В свое время вы еще увидите его на стенах концертных залов!
Когда Либерман покинул Франкенштрассе, 12, начали сгущаться сумерки. Мостовые были заполнены машинами иавтобусами, а тротуары торопящимися прохожими. Он медленно брел в толпе, прижимая к себе портфель.
Дюрнинг оказался пустым местом: тщеславный и никчемный, не представляющий интереса ни для кого, кроме самого себя. Не было никаких убедительных причин, почему он мог стать целью заговора нацистов, которых отделяло от него полмира - даже его воспаленному воображению это не могло прийти в голову. Коммивояжер в баре? Он мог быть просто одиноким торговцем, соскучившимся по компании. Торопливое исчезновение Дюрнинга в тот вечер, когда произошел несчастный случай? Да есть масса причин, по которым человек может выскочить из бара.
Что, в свою очередь, могло означать, что жертвами, погибшими 16 октября, скорее всего, были Шамбон из Франции или Перссон в Швеции.
Или кто-то другой, на которого Рейтер не обратил внимания.
Или же, вполне возможно, ни один из них. Эх, Барри, Барри! Что ты должен был сообщить мне по телефону?
Он прибавил шагу, минуя прохожих на переполненной Франкенштрассе.
На другой стороне ее Мундт тоже ускорил шаг, торопясь с нераскуренной сигарой во рту и газетой под мышкой.
***
Хотя ночь была сухой и ясной, прием был из рук вон плох, и Менгеле слышал лишь отрывки передачи: «Либерман был... трр-трр-трр... где Дюрнинг, наш первый, жил. Либер... трр-трр-тр... о нем, и он показывал снимки ... трр-трр-трр-фьють-ТРАХ... в Золингене, занимаясь тем же самым... трр-трр-трр... погибшим при взрыве несколько недель назад. Прием».
Проглотив едкий комок желчи, который жег ему горло, Менгеле щелкнул тумблером микрофона и сказал: «Не можете ли повторить, полковник? Я не все понял».
