Фредерик Форсайт - День Шакала
К сожалению, да, насчет болезни маленькой Сильвии - это правда. Она все слабела, худела на глазах, доктор наконец разобрался в чем дело, и теперь уж она не встает. Она тут по соседству, в спальне. Нет, это квартира другая, они сняли новую, побольше. Что? Адрес? Жожо по буквам продиктовал его, а Ковальский медленно записал, помогая себе языком.
- Сколько она еще проживет, что лекари говорят? -. прокричал он в трубку. Жожо понял его лишь с четвертого раза и долго молчал.
- Алло? Алло? - орал Ковальский, и Жожо наконец ответил:
- Говорят, с неделю, а может, и две-три.
Ковальский недоверчиво посмотрел на трубку в своей руке. Не сказав больше ни слова, он положил трубку, неуклюже выбрался из кабины, оплатил разговор, забрал почту, защелкнул планшет и побрел в гостиницу. Впервые за много лет он был совершенно растерян: никакого приказа нет, и вся его сила ни к чему.
А Жожо в своей прежней квартире, из которой он и не думал переезжать, повернулся от телефона к двум агентам Аксьон сервис с полицейскими кольтами сорок пятого калибра в руках: один был нацелен на него, другой - на его бледную как смерть жену, забившуюся в угол дивана.
- Подлюги, - злобно сказал Жожо. - Говнюки.
- Приедет? - спросил один.
- Он ничего не сказал, трубку положил.
Темные, пустые глаза корсиканца разглядывали его в упор.
- Надо, чтоб приехал. Таков приказ.
- Не слышал, что ль, я все ему сказал по-вашему. Он, верно, здорово растерялся и бухнул трубку. Я тут при чем?
- Надо, чтоб он приехал, ты меня понял, Жожо?
- Приедет, - хмуро сказал Жожо. - Если сможет, приедет. Из-за девочки.
- Вот и ладно. А дальше ты ни при чем.
- Ну и убирайтесь отсюда! - заорал Жожо. - Оставьте нас в покое.
Корсиканец поднялся, по-прежнему держа пистолет наготове. Другой продолжал сидеть, глядя на женщину.
- Уйти-то мы уйдем, - сказал корсиканец, - но и вас с собой заберем. А то вы болтать начнете или вообще в Рим позвоните, а, Жожо?
- Куда вы нас заберете?
- Немного отдохнете в горах, в чудесной новенькой гостинице. Солнце, воздух свежий. Тебе полезно, Жожо.
- Надолго? - уныло спросил тот.
- Как управимся.
Поляк посмотрел в окно на аллейки и рыбные лавки вокруг открыточного пейзажа Старого порта.
- Сейчас самый сезон, все поезда полны. Мы в августе зарабатываем больше, чем за целую зиму. Несколько лет потом расхлебывать.
Корсиканец рассмеялся, точно ему это показалось забавным.
- Да не считай ты свои убытки, Жожо. Это же все для блага Франции, твоей, можно сказать, второй родины.
Поляк резко обернулся.
- Плевать мне на вашу политику, кто там у власти, какая партия - дерьма-то на лопате! Но вашего брата я знаю, навидался на своем веку. Вы бы и Гитлеру служили. Или Муссолини, или ОАС - вам все одно. Режимы разные, а подлюги все такие же… - кричал он, ковыляя к агенту Аксьон сервис, чья рука с пистолетом даже не шевельнулась.
- Жожо! - вскрикнула женщина на диване. - Прошу тебя - не лезь ты к нему!
Поляк покосился на жену, будто вовсе забыл, что она здесь. Потом обвел глазами комнату: жена смотрела на него умоляюще, двое громил из тайной полиции - безразлично. Они давно притерпелись к оскорблениям - собака лает, ветер носит. Старший кивнул в сторону спальни.
- Иди собирайся. Жена потом.
- А Сильвия? Она вернется из школы к четырем - а нас не будет? - спросила женщина.
Корсиканец не сводил глаз с ее мужа.
- Поедем мимо школы - заберем и ее, уже договорились. Учительнице сказано, что ее бабушка при смерти и вся семья едет к ней. Все шито-крыто. Давайте поживее.
Жожо пожал плечами, еще раз взглянул на жену и заковылял в спальню; корсиканец последовал за ним. Жена его, комкая носовой платок, робко подняла глаза на агента помоложе, гасконца, который сидел на том же диване и держал ее под прицелом.
- А что… что с ним сделают?,
- С кем, с Ковальским?
- С Виктором.
- Да ничего, хотят с ним поговорить.
Через час большой «ситроен» мчался в горы, к уединенной гостинице в распоряжении органов государственной безопасности; позади сидели Гжибовские с дочерью, впереди - два агента Аксьон сервис.
В субботу Шакал купался в Северном море, загорал, бродил по улочкам Зеебрюгге; в воскресенье проехался по фламандской провинции, побывал в Генте и в Брюгге и к вечеру вернулся в Брюссель, в свою гостиницу. Он заказал ранний завтрак в постель и попросил упаковать ему что-нибудь на обед, объяснив, что наутро он поедет в Арденнский лес, к могиле старшего брата, который погиб в январе 1945 года между Бастонью и Мальмеди.
Ковальскому самостоятельные решения давались нелегко; в субботу - воскресенье он нес караульную службу, а между сменами почти не спал: лежал на постели у себя в номере, курил и прихлебывал дешевое красное итальянское вино, которое охранникам доставляли ежедневно во фляге вместимостью в галлон и которому, конечно, далеко было до алжирского пинара, бывало плескавшегося во фляжках легионеров; и лишь в понедельник под утро наконец надумал, как быть.
Отлучится он ненадолго - на день или, может, на два, если выйдет заминка с рейсами. Как ни крути, а слетать все-таки надо. Патрону он объяснит потом - и патрон, конечно, поймет, хоть и здорово рассердится. Ему приходило на ум сейчас же все рассказать полковнику и отпроситься на сорок восемь хотя бы часов, но он был уверен, что полковник, какой он ни есть настоящий командир и за своих всегда горой, а его на этот раз нипочем не отпустит. Насчет Сильвии будет ему совсем уж непонятно, и как ему объяснишь, где взять нужные слова? Ковальский был не мастак объясняться. Отправляясь на утреннее дежурство, он тяжело вздохнул: за все годы службы в Легионе это у него будет первая самоволка.
Точно тогда же поднялся и Шакал, выспавшийся, собранный. Он принял душ, побрился, съел отличный завтрак, ожидавший его на подносе у постели. Затем вынул плоский чемоданчик из запертого гардероба; извлеченные оттуда части винтовки обернул поролоном, перевязал бечевкой и уложил на дно рюкзака, а поверх - баночки с краской и кисти, брезентовые штаны и ковбойку, носки и ботинки. В боковые карманы рюкзака он засунул продуктовую сетку и коробок с патронами.
Он надел одну из своих полосатых рубашек, легкий сизый костюм вместо обычного клетчатого, черные кожаные мокасины, повязал черный плетеный шелковый галстук.
Лотом спустился на гостиничную стоянку к машине, запео .рюкзак в багажнике, вернулся в вестибюль, забрал пакет с бутербродами, вежливо кивнул дежурному в ответ на его «Bon voyage*» и в девять часов выехал из города по старому шоссе Е-40 Брюссель - Намюр. Окрестная равнина купалась в солнечных лучах; предвиделся знойный день. Согласно дорожной карте, до Бастони было девяносто четыре мили; еще пять-шесть - и на лесистом всхолмье к югу от городка обязательно сыщется укромное местечко. Сто миль до полудня - это пустяки: он прибавил газу, и «симка-аронд» еще быстрее понеслась по ровной, прямой дороге через валлонскую равнину.
* Доброго пути (фр.).
Солнце еще не достигло зенита, а он уже проехал Намюр и Марш, и дорожные знаки возвещали о приближении Бастони. Миновав этот небольшой городок, который зимою 1944 года пушки «королевских тигров» Хассо фон Мантейфеля сровняли с землей, он принял к югу, к холмам. Потянулось густолесье, дорога петляла, затененная развесистыми вязами и буками, и все реже пробивались меж деревьев яркие солнечные лучи.
Милях в пяти за городом Шакал свернул в лес по узкому проселку; еще через милю ответвилась дорожка в самую чащу. Он проехал несколько ярдов и укрыл машину за порослью молодняка. Закурив сигарету, он посидел немного в прохладной лесной тени, слушая, как затихает остывающий мотор, шелестит ветерок в листве и вдалеке воркуют голуби.
Потом не спеша вылез, перенес рюкзак из багажника на капот и переоделся. Щегольской, отутюженный сизый костюм он уложил на заднем сиденье, натянул брезентовые штаны и сменил рубашку с галстуком на ковбойку, а городские изящные туфли на туристские ботинки с шерстяными носками, в которые заправил брюки.
Один за другим развязывая поролоновые свертки, он собрал винтовку; глушитель и оптический прицел сунул в карманы штанов. Отсчитал двадцать патронов и ссыпал их в нагрудный карман, а в другой упрятал завернутый в салфетку патрон с разрывной пулей.
Оставив винтовку на капоте, обошел машину, вынул из багажника купленный вчера вечером и пролежавший там всю ночь арбуз. Потом захлопнул багажник, пристроил арбуз в рюкзаке с красками, кистями и охотничьим ножом, запер машину и направился в лес. Было начало первого.
Через десять минут отыскалась длинная, узкая прогалина ярдов на сто пятьдесят. Прислонив винтовку к дереву, Шакал отмерил сто пятьдесят шагов. Там тоже нашлось дерево, от которого видна была оставленная винтовка. Он выложил на траву содержимое рюкзака, раскрыл баночки и густо закрасил темно-зеленую /южуру арбуза - сверху и снизу коричневым, а посредине - розовым. Пока краска не высохла, он обозначил пальцем глаза, нос, усы и рот.
