Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры
Напротив него было большое зеркало, вставленное в искусно вырезанное отверстие огромного голубого мраморного туфа. От его внимания не ускользнуло, как смотрит кандидат в консулы на одну из рабынь, помогавших раздеваться Катулу. Молодая гречанка все время улыбалась, не решаясь открыто засмеяться. «Видимо, новенькая, — догадался Цезарь, — нужно будет обязательно купить ее и послать в подарок Мурене. Она ему явно приглянулась». В зеркальном отражении Цезарь видел, как тот все время облизывал свои толстые, похотливо изогнутые губы.
— Я думаю, мы не будем играть сегодня в мяч, а пойдем сразу в ункторий,[91] — предложил Метелл Непот. Сердитый и надутый, он даже в термах старался не терять своей значительности. Недавно избранный народным трибуном на следующий год, Метелл Непот пользовался большим авторитетом в городе благодаря родственным связям с самим Гнеем Помпеем. Жена прославленного полководца Минуция была родной сестрой Метелла Непота. А близкие родственные связи с сильными личностями более всего помогали в Риме завоевывать авторитет и уважение в обществе, будто одни имена и титулы родственников могли добавить человеку ума и талантов. Общество, лишенное главного ориентира в своей шкале нравственных ценностей, возвеличивающее человека не по истинным заслугам, а благодаря родственным связям, неизбежно переживает процесс моральной деградации, заменяя подлинные идеалы ложными.
— Я распорядился, чтобы в унктории нас ждали лучшие бальнеаторы, — добавил Марк Цицерон, — а про игры в мяч мы вспомним сразу после выборов.
— Если на то будет воля богов, — добавил Силан.
Все семеро римлян прошли в ункторий, где их уложили на столы, покрытые парфянскими шелковыми покрывалами, и искуснейшие бальнеаторы принялись натирать их тела густым оливковым маслом. Цезарь лег на стол, стоявший между столами Красса и Цицерона.
Долгое молчание в унктории прервал, наконец, Катул.
— Завтра выборы, Цезарь, и ты, конечно, знаешь, зачем мы все здесь. Нас волнует, кто сумеет победить на выборах, кто пройдет в консулы. Разногласия между оптиматами и популярами существуют, но сейчас важно одно — чтобы не прошел Катилина. — Катул закашлял, переворачиваясь на бок и, отдышавшись, снова продолжал: — Катон, Агенобарб, Бибул — все были против нашей встречи, но я сумел настоять на ней. Хотя, если великие боги сохранят нас до сатурналий, мы должны будем благодарить и нашего консула Цицерона. Это он сумел организовать сегодняшнюю встречу.
— Мои заслуги очень скромны, — приподнял голову Цицерон, — я только мечтаю объединить всех римлян против надвигающейся опасности.
— И поэтому сегодня мы здесь, — подтвердил Катул. — Я знаю, Цезарь, что за тобой идут популяры. Еще не поздно отказаться от поддержки Катилины, и тогда мы примем все ваши условия.
Кряхтя под могучими руками бальнеатора, Красс недовольно прохрипел:
— А какие именно условия вы примете?
— Все, — негромко сказал Катул, — все, что вы хотите. Но должны пройти в консулы Мурена и Силан.
Мурена довольно усмехнулся и повернулся на другой бок, чтобы никто не мог видеть его счастливого лица. Децим Силан, напротив, постарался приподняться повыше, словно для того, чтобы все присутствующие могли его рассмотреть.
Цезарь молчал, и, глядя на него, молчал и Красс. Первым не выдержал Силан:
— Мы ждем твоего решения, Цезарь.
Верховный жрец знаком поблагодарил бальнеатора и, поднявшись, сел на столе, подминая под собой парфянский шелк. Шесть заинтересованных лиц обратились к нему. Стоявшие в унктории фигуры богов смотрели пустыми глазами, провожая уходящих рабов.
— Мой друг Красс и я хотим знать, какие условия предлагают оптиматы нашим сторонникам, а наш общий друг Метелл Непот, наверное, хочет знать, что вы можете дать ветеранам Помпея.
С трудом приподнявшись, сел на скамье Катул. Его старческое тело казалось почти женским из-за отсутствия мускулатуры и растительности на груди. Он зло посмотрел на большой живот Красса и начал говорить своим задыхающимся голосом.
— Ты, Цезарь, пройдешь в городские преторы вместе с Марком Кальпурнием Бибулом. Затем после претуры ты сможешь поехать в Испанию или в любую другую провинцию по выбору. И хотя закон запрещает покидать Рим верховному жрецу, для тебя будет сделано исключение специальным распоряжением сената. Кроме Силана, мы, конечно, поддержим на выборах и Мурену. Процесс против него будет прекращен или закончится его оправданием. Сам консул Цицерон обещает вести дело Мурены. Если Красс поручится за тебя, мы разрешим тебе уехать без оплаты своих долгов, хотя и в этом случае наши законы запрещают это делать.
— А что предложите Крассу и нашим друзьям? — спросил Цезарь, словно это было единственным, что его волновало.
— Крассу разрешат по-прежнему скупать любые дома в Риме и его окрестностях. Мы продлим его цензорские полномочия еще на один срок. Он получит преимущественные права на торговлю хлебом и поставки хлеба в город.
— На сколько лет? — деловито спросил Красс, в алчных глазах которого блеснули золотистые огоньки. Когда дело касалось доходов, Крассу изменяли даже его разум и воля.
— На три года, — осторожно сказал Катул, — но с правом продления его в сенате, — тут же добавил он, увидя вытянувшееся лицо Красса.
Бальнеаторы, уже закончившие работу, давно вышли из унктория, но осторожный Цицерон все же насторожился, услышав чьи-то шаги. Это был управляющий термами, предложивший гостям идти в тепидарий,[92] где они могли прогреться. Желающих в фригидарии[93] ждал бассейн с холодной водой, но таковых в этот холодный осенний день не оказалось. При такой погоде никто не хотел прогреваться и в лаконике.[94] Все единодушно выбрали тепидарий и вскоре сидели там, наблюдая, как от горячо натопленного пола клубятся столбы пара.
Цезарь продолжил прерванный в унктории разговор.
— Существует еще лагерь Манлия. Наш консул Цицерон клятвенно утверждал в сенате, что в Этрурии разбит лагерь сторонников Катилины. Что будет с ними? Если вдруг Катилина не пройдет в консулы, он возглавит эти войска, и тогда гражданская война неизбежна.
Цицерон нервно хрустнул костяшками пальцев.
— Тогда тога и меч выступят против этого безумца, и боги покарают его, — напыщенно сказал консул и тут же лицемерно вздохнул, — но я надеюсь, что до этого не дойдет. — Цезарь внимательно посмотрел на него, словно видел впервые, затем перевел взгляд на остальных. Лишенные привычной одежды, почти голые, эти люди являли собой жалкое зрелище. У многих свисали большие животы, виднелись дряблые мускулы, на ногах отчетливо проступали синие прожилки сосудов.
Самым молодым среди собравшихся был Цезарь. Его стройное, молодое, тренированное тело резко выделялось среди других, словно молодой бог сошел с пантеона, дабы устыдить этих людей великолепием своего вида. Катулу давно уже шел шестой десяток лет. Под пятьдесят было Мурене и Силану. У первого тело было в бородавках и родинках и поэтому казалось особенно неприятным. У второго на груди виднелись два плохо сросшихся шрама, полученные, очевидно, в сражениях и вывернувшие мясо наизнанку. Даже Марк Красс и Метелл Непот, несмотря на здоровый образ жизни, имели большие животы и свисающие мешки грудей. А Цицерон, вообще никогда не отличавшийся физическим совершенством, являл собой просто унизительное зрелище своей нескладной фигурой с тощей шеей и разбросанными конечностями.
«Семь голых римлян спасают наш город, — пришла в голову Цезаря нелепая мысль. — Неужели они не видят себя со стороны? Многие из них достаточно умны. Все они действительно убеждены, что творят политику Рима. Какие у них важные и надменные лица. С них сорвали одежду, и уже обнажилась их физическая немощность. А если великие боги действительно существуют, и они позволят однажды увидеть души этих людей. Какое зрелище может открыться тогда нам всем. Нужно верить в богов, — невесело подумал верховный жрец, — поистине они мудры и терпеливы, если видят это жалкое зрелище человеческих душ и терпят подобное кощунство рода человеческого. Какое страшное зрелище можно увидеть, сумей мы, подобно им, заглядывать в души людей. Какие скрытые пороки и преступления таят наши жалкие личины, какая бездна алчности, глупости, разврата, преступлений спрятана в нас. Наверное, и я подобие этих людей, — мелькнула вдруг тревожная мысль, — или я все-таки отличаюсь от них? Неужели боги дали мне разум, чтобы я видел только это отличие? Для чего мне тогда разум, если я не пользуюсь им, если оттачиваю его только в душных конклавах римских матрон. И мне суждено всю жизнь находиться в тесной толпе вот таких голых людей. Это так страшно. Скорее я готов поверить в богов, если они дадут мне подлинное величие. Но если богов не существует, значит, нужно нечто другое».
