Рэймонд Хоуки - Побочный эффект
— С этим как будто все в порядке, — сказал Дюкасс. — Теперь проверим травматическое оборудование.
Он повернулся к пульту и дернул на себя какой-то рычаг. На этот раз по рельсам, проложенным от передней перегородки прицепа к задней, двинулось специально оборудованное зубоврачебное кресло. Оно остановилось в шести дюймах от «фольксвагена». На противоположном конце рельсовой дорожки, на уровне кресла, была смонтирована секция «фольксвагена», состоящая из верхней стойки, к которой крепится лобовое стекло, части приборной доски, рулевой колонки с рулевым колесом и ножных педалей. Из стойки и приборной доски угрожающе торчали осколки стекла.
Как только кресло очутилось возле «фольксвагена», по обе стороны прицепа замигали красные огни.
— Всем ясно? — спросил Дюкасс, поднимая руку к очередному выключателю. — А теперь…
Ударила струя сжатого воздуха, и кресло, точно ракета, устремилось вперед по рельсам, пока не остановилось, задрожав, в семи с четвертью дюймах от рулевого колеса.
— Прекрасно. — Дюкасс снова посмотрел на часы. — Мы уже, наверное, почти доехали, поэтому, пока давление воздуха поднимается, давайте-ка посадим Теннант в кресло и пристегнем ремни.
В черно-желтой патрульной машине, что шла на восток по шоссе Саут-Дикси, полицейский, сидевший рядом с водителем, вдруг повернулся к своему напарнику.
— Послушай, сержант, — оглядываясь назад, сказал он, — не этот ли фургон с мясом кто-то пытался вызвать по радио несколько минут назад?
Сержант посмотрел в боковое зеркало.
— Если это он, то что-то уж очень быстро гонит.
— Давай остановим, а?
Сержант ответил не сразу. Пока дежурство шло без происшествий, но они подъезжали как раз к тому месту, где разрешен поворот патрульным машинам и каретам «скорой помощи».
— Давай.
Включив «мигалку», сержант перебрался в левый ряд, тормознул, завизжав шинами по асфальту, развернулся и помчался в обратном направлении.
Обогнав несколько машин, он пристроился позади огромного десятиколесного рефрижератора и начал определять его скорость.
— Так я и думал, — проворчал он. — Вот сукин сын, прет как одержимый! Ну-ка, давай выясним, в чем дело…
Второй полицейский, взяв мегафон, поднес его ко рту.
— Полиция! — размеренно и четко произнес он. — Посмотрите в зеркало, уменьшите скорость, подайте в сторону и остановитесь!
Тотчас загорелись красные тормозные огни рефрижератора. Замигал сигнал поворота, фургон стал прижиматься к обочине, быстро гася скорость.
Обе машины остановились. Полицейские, отстегнув привязные ремни, надели свои соломенные шляпы и вылезли на испещренное пятнами нефти шоссе.
Гинзел уже опустил стекло в окне, когда сержант не спеша подошел к кабине.
— Что случилось, сержант? — спросил он.
— Заглуши мотор и предъяви права.
Гинзел вытер вспотевшие ладони о белый комбинезон, вынул из кармана документ и вручил его сержанту.
— Все в порядке, — сказал сержант, проверив права. — А теперь, может, объяснишь мне, почему ты превысил скорость на целых десять миль, а?
Гинзел ткнул кулаком в рулевое колесо.
— Так я и знал! — повернулся он к Энджело. — Показатель скорости снова врет!
Сержант покачал головой, словно досадуя на то, что Гинзел не сумел придумать отговорки поумнее.
— А что с вашим радио? Тоже в неисправности, а?
Гинзел бросил на него озадаченный взгляд, нагнулся и покрутил ручку приемника. Внезапно в кабину ворвался шум голосов. «У тебя что, зуб на меня?» — мучительно громко допытывался кто-то. «Еще какой!» — послышался ответ. «Что представляет собой ваш десять-двадцать тире один-восемь?»
Гинзел выключил звук и, бросив недобрый взгляд на Энджело, снова повернулся к сержанту. Рядом уже стоял патрульный, он с фонариком в руках обошел фургон, осмотрев кузов и шины.
— Все в порядке? — спросил его сержант.
Патрульный кивнул.
— Проверить сцепление?
Сержант начал что-то говорить, но слова его утонули в грохоте проходившей мимо бензиновой цистерны. Он повернулся к Гинзелу и, как только шум стих, сказал:
— На этот раз я не стану тебя штрафовать. Но только потому, что мы слышали, как ваш диспетчер велел вам вернуться на склад.
— На склад? Почему? Что случилось?
— Твоя мать заболела.
На лице Гинзела — весьма кстати — появилось испуганное выражение.
— О господи! — взъерошив рукой волосы, простонал он.
— Где ваш склад?
— Возле Ориндж-Боул…
— Ладно, разрешаю тебе развернуться там, где разворачивается «скорая помощь». — Сержант показал на разрыв в осевой линии в четверти мили от них. — Понятно? Поезжай туда и жди меня. Не очень-то расстраивайся, приятель, — добавил он, в то время как его напарник уже зашагал к патрульной машине. — И помни, заботясь о безопасности на шоссе, ты заботишься о собственной жизни.
Сержант отошел от кабины и, как только на шоссе появился просвет, дал фургону знак трогаться.
Когда фургон двинулся с места, трое сидевших в прицепе спрятали свои кольты сорок пятого калибра в кобуру.
Мигали красные предупредительные огни, и кресло, действие которого они проверили минут десять назад, снова стояло наготове. Только теперь в нем сидела Клэр Теннант.
— Отстегните ремни, — приказал своим помощникам Дюкасс. — На сегодня бал отменяется.
17
Фицпатрик пообещал ди Сузе, что позвонит, как только узнает что-нибудь новое. Поэтому, приняв душ и приготовив себе чашку кофе, он позвонил и пересказал все, что сообщил ему Липпенкотт четыре часа назад.
Ди Суза обиделся.
— Но я уверен, что это была мисс Теннант! — настаивал он. — На ней был брючный костюм, какие сейчас в моде, а на голове — завязанная сзади пестрая косынка… Что же касается утверждения этой Пирс, будто они несли картонные коробки — придумает же! — то это полная чепуха. Это были чемоданы. И не серые, а коричневые. Одинаковые коричневые чемоданы с ремнями… Может, что другое у меня и начинает сдавать, — добавил он, — но на зрение я пока не жалуюсь!
Фицпатрик пришел в редакцию как раз перед совещанием по тематике, которое начиналось в 10.30. Поскольку до разгара осенней рекламной шумихи еще оставалось несколько недель, завтрашняя газета не должна быть толстой, страницы ее в основном займут статьи, посвященные проблемам садоводства, темам, интересующим женщин, и телевизионным программам на уик-энд.
Как часто бывало по пятницам, Фицпатрик и на этот раз ушел с совещания, ничего не предложив и не получив никакого задания. У его секретарши был выходной, утренние газеты он успел просмотреть еще дома, поэтому, захватив из столовой стаканчик кофе, который почти невозможно было пить, он принялся отыскивать, что бы почитать.
На соседних столах он нашел «Спортс иллюстрейтед», «Ньюсуик» и «Тайм». Усевшись на свое место, он положил ноги на металлическую, всю в царапинах, крышку стола и начал листать «Тайм».
Но мысли его были далеко. Уверенность ди Сузы, утверждавшего, будто он видел, как уезжала именно Клэр, а не кто-нибудь другой, и еще более обезоруживающее обстоятельство — то, что он совершенно точно описал ее чемоданы, — разожгли в Фицпатрике прежние страхи.
А не взять ли неиспользованную часть отпуска и не махнуть ли в Майами, чтобы самому все разнюхать?
Отложив в сторону «Тайм», он принялся подсчитывать, во что примерно ему обойдется такая поездка, и довольно быстро пришел к выводу, что о 8800-мильном путешествии туда и обратно за собственный счет — при том, что фунт стерлингов по отношению к доллару по-прежнему очень обесценен, — не может быть и речи.
Он скомкал листок бумаги, на котором производил подсчеты, кинул его в корзинку и снова взялся за «Тайм».
Журнал раскрылся на странице, где на снимке из самолета выходит Фрэнк Манчини, воздев над головой руки, словно боксер, приветствующий своих болельщиков. Рядом была помещена фотография брата президента: он был в клетчатой рубашке, в одной руке банка с пивом, в другой — плакат с надписью: «Защищайте свое право носить оружие». Ниже шел заголовок: «Борьба за контроль над оружием», а под ним: «С такими друзьями и враги не нужны».
Фицпатрик начал читать статью:
«В разгар полемики по поводу законопроекта о контроле над продажей огнестрельного оружия (см. „Тайм“ от 11 авг.) у президента вдруг появились неожиданный противник и еще более неожиданный союзник. Против принятия законопроекта выступает родной брат президента, а за — человек, способный играть по-крупному, издатель порнографических журналов Фрэнк Манчини („Настоящий законопроект — первое разумное предложение за все семь лет правления“)».
Фицпатрик потерял интерес к статье. Но только он собрался было перевернуть страницу, как его взгляд упал на абзац в конце первой колонки:
