Лев Гурский - Опасность
Словно бы подслушав его мысли, хозяин кабинета отхлебнул из своей кружки и укоризненно произнес:
– Вы не любите дуче, сеньор Ферми.
– Я обожаю дуче, сеньор Литторио, – быстро возразил Ферми и аккуратно поставил кружку с лысым Цезарем обратно на стол. – Ну подумайте сами: как я, скромный профессор университета, всем обязанный нашему дуче, могу его не любить? Если бы не его неустанная забота о науке…
Сеньор Литторио сердито махнул рукой, прерывая на полуслове тщательно отрепетированную речь своего ученого собеседника.
Энрико Ферми тут же послушно замолчал. «Та-ак, – невесело подумал он про себя. – Кажется, что-то серьезное. Только что именно?» Пока сеньор Литторио с мрачной гримасой прокуратора топил свои роскошные усы в кружке с граппой, ученый успел перебрать в памяти все возможные прегрешения за последний год, о которых могли бы донести по инстанциям.
Таковых оказалось всего три. В октябре прошлого года он, Ферми, по неуважительным причинам (срочная серия опытов) уклонился от участия в традиционном Университетском собрании, посвященном очередной, одиннадцатой по счету, годовщине Великого Похода на Рим. В январе нынешнего года он, будучи в опере, пожал руку сеньору Джордже Леви делла Вида, опальному профессору с кафедры восточных языков, пару лет назад выгнанному из университета за отказ принять присягу на верность королю и дуче. Наконец, всего только месяц назад он недостаточно сурово одернул двух своих студентов, распевавших политически вредную песню «Аванти, пополо»… Каждый из трех проступков по отдельности был совершеннейшей чепухой, но вместе они могли свидетельствовать о высокой степени политической неблагонадежности сеньора профессора. И тогда этот усатый фашистский ублюдок в черной рубашке со значком мог бы сделать с ним, сеньором Энрико, все, что заблагорассудится. «Спокойно, спокойно, – скомандовал сам себе профессор. – Пока не произошло ничего страшного. Если бы он хотел меня раздавить, то разговаривал бы со мной все-таки по-другому. И в кабинете бы его я не сидел. И в кружке вместо граппы была бы касторка…»
Сеньор Литторио опустошил свою кружку, промокнул усы обшлагом черной рубашки, рыгнул и затем повторил все с той же мрачноватой укоризной:
– Вы не любите дуче. Все вы, ученые, даже самые лояльные к нашей партии, даже члены нашей партии, привыкли много рассуждать.
– Рассуждать – это вредно для ученого? – кротко поинтересовался Энрико Ферми. Ироническая реплика вырвалась как-то сама собой, и профессор искренне понадеялся, что сеньор куратор не распознает издевки, растворенной в море благонамеренной кротости.
Сеньор Литторио наставительно поднял вверх толстый указательный палец.
– Кто слишком много рассуждает, – важно объявил он, – тому грозит опасность попытаться объяснить решительно все, даже исходящее от дуче… – Куратор бросил разочарованный взгляд на дно пустой кружки и добавил веским тоном: – Что является огромной дерзостью.
При желании сеньор куратор мог доставить профессору Ферми чертовски много неприятностей. Даже если бы дело обошлось без касторки, сеньор профессор – несмотря на свои почетные звания и международную известность – легко мог бы лишиться своего места в университете. Или бы вдруг оказалось, что тема, которой занимается его кафедра, университету совершенно не интересна. А потому все дотации, которые сеньор Ферми получал от Национального совета по научным изысканиям, должны быть немедленно прекращены.
Все эти мысли, пока еще не высказанные вслух, не прибавили сеньору Ферми особого оптимизма.
– Не могу поручиться за всех ученых и тем более за членов партии, к которым, увы, не имею чести принадлежать, – тщательно выбирая слова, проговорил Ферми, – однако на нашей кафедре мы отнюдь не заносимся ввысь в своей гордыне. Мы не дерзаем объяснять поступки нашего дорогого дуче. Мы всего лишь пытаемся, в силу наших скромных способностей, объяснить, что может произойти в результате бета-распада урана. Эти наши изыскания никоим образом не бросают тень ни на внешнюю, ни на внутреннюю политику правительства. Более того. Лично я всегда полагал, что смешивать политику и литературу, политику и науку – это большая ошибка…
Произнеся последнюю фразу, Энрико Ферми тут же прикусил язык. Сам того не желая, он процитировал высказывание врага государства сеньора Бенедетто Кроче. К счастью, куратор не обратил внимания на кощунственную цитату.
– Вы, ученые, – печально сказал он, все еще рассматривая пустую кружку, – считаете нас, простых партийных функционеров, остолопами.
«Верное наблюдение, – отметил про себя Ферми. – И пока первое за весь разговор…» Вслух же он сказал с фальшивой горячностью:
– Да разве мы рискнули бы…
– Бросьте! – перебил сеньор Литторио. – Уж я-то знаю вашего брата. Вы занимаетесь своей мудреной наукой на деньги государства, а в промежутках между своими опытами ругаете дуче, хихикаете над нашими партийными приветствиями и пренебрегаете государственными праздниками, не желая посещать торжественные мероприятия.
«Так и есть, – сообразил Ферми. – Сейчас он припомнит октябрь прошлого года и мое дезертирство с официального собрания… Как я тогда не догадался заранее запастись медицинской справкой?»
Энрико Ферми уже приготовил покаянную гримасу, однако сеньор куратор неожиданно заговорил совсем о другом.
– Не думайте, что нам самим так уж нравятся эти спектакли, – сказал он, доставая из-под стола и встряхивая большую оплетенную бутыль.
Судя по звуку, бутыль была уже пуста. – Но это НУЖНО, сеньор Ферми. Римское приветствие, все эти песнопения и лозунги, памятные даты и чествования партии необходимы. Необходимы для того, чтобы движение сохраняло свой пафос. Так было, кстати, и в античном Риме.
С этими словами сеньор куратор придвинул к себе кружку Ферми, а затем, к громадной радости ученого, задумчиво перелил остатки граппы в свою посуду. И – немедленно выпил.
– Нам хотелось бы, – произнес он подобревшим голосом, – чтобы люди, составляющие цвет нации, были заодно с нашим движением. И большинство уже на стороне дуче. Однако мы искренне желали бы, чтобы в ряду наших союзников наряду с именами Маринетти, Тосканини, Маркони и Пиранделло значилось бы имя выдающегося итальянского физика Энрико Ферми. Особенно учитывая ту роль, которую играют ваши исследования в деле обороноспособности страны…
«Отмены государственных дотаций нам, стало быть, не предвидится», – сделал про себя вывод профессор Ферми. Почему-то мысль эта его совсем не обрадовала. Словно бы не он, а кто-то другой еще четверть часа назад опасался, что его кафедру разгонят, а лабораторию закроют.
– Пока еще рано говорить о каких-либо результатах, – поспешно проговорил ученый. – И вообще военный аспект нашей деятельности еще долго всерьез не может рассматриваться. Пока наши опыты имеют не более чем академический характер. Это все, если угодно, только хорошая физика.
Сеньор Литторио хитро прищурился.
– Физика так физика, – успокаивающим тоном сказал он. – Партия все прекрасно понимает. Сначала – теория, пушки – потом. Спокойно себе занимайтесь, – сеньор куратор заглянул в какую-то бумажку, которую выудил из лежащей на столе серой папки, – этим… облучением урана быстрыми нейтронами.
Ферми отметил про себя, что эту бумажку сеньор Литторио быстро спрятал обратно в папку, а ту засунул в дальний ящик своего стола.
– Многоуважаемый сеньор куратор, – произнес профессор, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. – Мы на нашей кафедре не исключаем варианта, что раскрытие всех тайн атомного ядра может иметь далеко идущие последствия…
Сеньор Литгорио с важным видом закивал. Очевидно, он вообразил, что профессор Ферми вот-вот поставит ему на стол опытный образец пушечки, стреляющей быстрыми нейтронами.
– …Тем не менее, – продолжал Ферми, – пока наши опыты с ураном не дают оснований надеяться на конкретное применение нашей методики в любой иной сфере, кроме лабораторной.
– Минутку, профессор, – обиженно сказал сеньор Литторио. – Но у нас другие сведения. – Он снова вытащил из укромного ящичка свою папку, зыркнул в нее одним глазом, снова запрятал ее обратно. – Нам сообщили, что работы вашего немецкого коллеги Отто Гана с начала этого года курирует не кто-нибудь, а сам рейхсфюрер СС, имперский министр авиации и министр-президент Пруссии Герман Геринг. Вы должны понять, почему и дуче, со своей стороны, выразил определенную заинтересованность вашей наукой.
«Вот оно что, – сообразил Ферми, честно стараясь не рассмеяться в лицо своему куратору. – Кажется, Отто сумел пустить им пыль в глаза. Или, может, берлинские паргайгеноссен сами всерьез вообразили, что с помощью хорошей физики им удастся получить что-то помощнее Большой Берты. Ну, а в Риме теперь копируют германскую моду. Что, мол, подходит для фюрера – неплохо и для дуче…»
