Евгений Габуния - По обе стороны Днестра
— Не по душе мне все это, скажу тебе откровенно, не по душе, повторил он задумчиво. — Пойми, я с врагами привык в открытую драться. А тут… — он развел руками.
— Я тебя очень даже понимаю, — согласился Трофимов. — Но и ты, Данила Макарович, должен нас понять. Бояре и сигуранца на том берегу подняли дикий вопль вокруг этих так называемых беженцев, которых они же сами и переманили. Мне в Тирасполе рассказывали, что там в газетах пишут. Довели, мол, большевики до ручки молдаван, вот они и бегут от них за Днестр. Вот ты, — Трофимов замолк, подыскивая слова поубедительнее, — в разведку ходил, когда у Котовского служил?
— Всякое бывало, — сдержанно ответил Мунтяну. — А зачем тебе это?
— А вот зачем. Дело, о котором идет речь, тоже разведка, только другими средствами. Мы должны знать, что делается во вражеском лагере. Иначе грош нам цена. Думаешь, этих людей, ну тех, кого на льду нашли после той ночи, наши пограничники убили? — он приберег напоследок еще один довод.
— А кто же еще? Да и зачем их вспоминать? — спокойно ответил Мунтяну. — Туда им и дорога, кулацкому отродью. Сами под пули полезли.
— Если и сами, то не все, и ты это знаешь, Данила Макарович. Людей взбаламутили агенты. Но не это хочу сказать. Пули-то оказались не наши.
— А чьи же? — с удивлением спросил Мунтяну.
— В том-то и дело. Пули из браунинга были выпущены, а наши пограничники вооружены трехлинейками, браунингов у них сроду не было.
— Так кто же их убил? — до Мунтяну еще не дошел смысл сказанного Трофимовым.
— Да сами же они, их агенты, и прикончили. Чтобы страшней и убедительнее все выглядело.
— Вот гады, — пробормотал Мунтяну. — Хотя они на все способны. Ладно, давай поговорим о деле.
В ту ночь дольше, чем обычно, светилось окно председательского кабинета. Спустя два дня поздним вечером в дверь маленького дома, уединенно стоящего на тихой тираспольской улице, постучали двое молодых ребят. Перебросившись с парнями несколькими словами, начальник Трофимова пригласил их войти.
XI
Шандор Фаркаши шел вдоль длинной вешалки, разглядывая висящие на ней костюмы. Их было немного, зато все они были сшиты из дорогой ткани по последней моде.
— У тебя, Иван Степанович, — с улыбкой обратился он к молча стоящему поодаль пожилому человеку в военной гимнастерке с четырьмя треугольниками в петлицах, — выбор прямо как в «Галери Лафайет»[24].
— Не бывал, товарищ командир, мне это их буржуйское барахло ни к чему, век бы его не видал.
В его голосе Фаркаши уловил раздражение и обиду. Старшину перевели на спокойную должность кладовщика Центра недавно по состоянию здоровья, и он не мог примириться с этой, как ему представлялось, унизительной для кадрового служаки работой. Старшина позволял себе поворчать в присутствии начальства. На его ворчание никто внимания не обращал, потому что Иван Степанович отличался большой аккуратностью и содержал свое хозяйство в образцовом порядке.
Фаркаши снял с плечиков темно-серый костюм, повертел в руках, пощупал плотную, добротную ткань. Сбросив свой потертый на обшлагах, уже начавший лосниться синий пиджак, надел новый, придирчиво оглядел себя в зеркале со всех сторон.
— Что скажешь, Иван Степанович? — повернулся он к кладовщику и прочитал в его взгляде неодобрение. — Не нравится? А мне кажется, сидит хорошо. Как будто на меня шили.
— Мне все одно, — проворчал старшина. — Я в этом буржуйском барахле не разбираюсь. Нравится — берите. Только потом сдать обратно не забудьте. Согласно инструкции. Говорите, чего еще надо?
Фаркаши выбрал пальто с широкими ватными плечами, тоже серое, в тон костюма, остроносые полуботинки на толстой двойной подошве, несколько рубашек, скромный, но модный галстук.
— А белья заграничного в твоем хозяйстве нет, Иван Степанович? — без особой надежды спросил он кладовщика.
Извините, исподнего не держим, — ответил тот, заполняя какой-то листок.
— Извините… не держим, — передразнил его Фаркаши. — Ты же не в лавке какой старорежимной у купца в приказчиках служишь, и я ведь тоже не барин какой-нибудь… Плохо, что не держите.
Он не стал объяснять кладовщику, что в одежде человека его профессии все должно быть продумано до последней мелочи. «Ладно, за кордоном сразу и куплю, только бы не забыть, а начальству надо сказать, пусть позаботится».
Кладовщик неумело завернул «обновы». Сверток получился большой и неуклюжий, из бумаги торчали рукава. Фаркаши взялся за дело сам, и пакет уменьшился почти вдвое.
— Однако здорово это вы, товарищ командир, — вымолвил кладовщик и протянул Фаркаши листок с перечнем вещей. — Распишитесь. Так положено, извиняющимся тоном пояснил он. — Вы уж меня, если что не так, извиняйте.
— Да ничего, все в порядке, Иван Степанович. Спасибо. Бывай здоров.
Оставив сверток в своем кабинете, Фаркаши взбежал на четвертый этаж и постучался в дверь.
— Андрей, заходи, давно жду, — русоволосый мужчина пожал руку Фаркаши. — «Андрей» — так на русский манер называли его в Центре. — Все готово. — Русоволосый подошел к массивному сейфу с металлическим изображением саламандры, открыл ключом толстую дверцу. — Держи, — он протянул Фаркаши два паспорта. — Смотри только, не перепутай на границе, подмигнул хозяин кабинета.
Фаркаши полистал твердые негнущиеся страницы чехословацкого паспорта на имя гражданина Чехословацкой республики Иржи Мачека; другой, советский, был выдан Степанову Николаю Константиновичу. В нем уже были проставлены транзитная виза на проезд через Чехословакию и въездная виза посольства Австрии в Москве.
Утром следующего дня у Белорусского вокзала остановилось такси. Прохожие невольно обратили внимание на хорошо одетого иностранца, важно, с достоинством вышедшего из машины. Водитель услужливо подал дорогой кожаный чемодан. Подскочил плечистый носильщик с огромной бляхой на груди, схватил багаж и понес к международному вагону, где иностранец щедро расплатился с носильщиком и зашел в свое купе, сдержанно кивнул попутчику, уже сидевшему на своем месте. До отхода поезда оставалось минут десять, и Фаркаши вышел на перрон. Сделав несколько шагов, он увидел стоящего поодаль от толпы провожающих Соколовского. Тот едва заметно улыбнулся краем губ и отвернулся. Фаркаши понял, что все в порядке, и возвратился в свое сверкающее чистотой и надраенной медью купе. Когда поезд тронулся, он выглянул в окно. Соколовского на перроне уже не было.
Попутчиком Фаркаши оказался работник внешторга, который ехал за границу в командировку. Он почти все время молчал, уткнувшись в книгу, явно сторонясь иностранца, что весьма устраивало Фаркаши. За всю дорогу они едва обменялись несколькими ничего не значащими фразами по-немецки. Паспортный и таможенный контроль прошел без осложнений. Чехословацкий пограничник, полистав новенький паспорт Степанова и сверив его лицо с фотографией, поставил штамп о въезде, сделав у себя запись о том, что советский гражданин Н. К. Степанов следует транзитом через Чехословакию в Австрию. Пожелав доброго пути, он перешел в соседнее купе.
В Прагу поезд прибыл к вечеру. На перроне попутчика Фаркаши встречали, видимо, сотрудники торгпредства. Фаркаши еще из окна вагона «вычислил» своих соотечественников среди толпы встречающих. И так бывало всякий раз, когда он находился за границей. «Видимо, есть у наших нечто, что отличает их от жителей Западной Европы». Что именно, он сказать затруднялся. «Неужели и меня можно вот так «вычислить»? Последний раз за кордоном Фаркаши был несколько лет назад. Прошло уже достаточно времени, чтобы «пропитаться» воздухом отечества. Да, отечества! Советская Россия стала его второй родиной. «Однако рановато ты, дорогой, начал нервничать, а это — последнее дело».
На ярко освещенной привокзальной площади к нему подъехало такси.
— Просим, пане, — шофер предупредительно открыл дверцу. — Куда ехать?
— В отель «Амбассадор», — коротко распорядился пассажир.
Такси остановилось подле монументального здания старой архитектуры на главной улице — Вацлавском наместе. Внушительного вида портье любезной улыбкой приветствовал гостя и осведомился, какой номер он желает. О цене номеров портье умолчал: в подобных гостиницах не принято говорить о таких незначительных подробностях, все будет указано в счете. Однако Фаркаши и без портье знал, что номера, даже самые скромные, стоят здесь дорого. Но он еще лучше знал и то, что проживание в фешенебельном отеле служит своеобразной визитной карточкой, которая ему может пригодиться.
— Пожалуй, мне достаточно и одной комнаты, — небрежно произнес он по-немецки. — Я не собираюсь долго задерживаться в Праге.
Портье понимающе кивнул, придвинул книгу регистрации постояльцев и попросил назвать имя и фамилию.
