Алексей Митрофанов - Тело Милосовича
Филатов не знал больше никого, кто так мастерски выступал бы на митингах. Он видел многих, но все они были лишь бледной тенью Вождя, который мог говорить словно Фидель в его лучшие годы — часами. Вождь рассуждал об известных всем фактах, но его речам внимали, словно откровениям. Глядя на него, Филатов понял, что важно не что говорить, а как говорить. Важна харизма и ощущение внутренней силы оратора. Нужно показать толпе, что ты точно знаешь, что делать и как делать. Никаких сомнений на этот счет у тебя нет и быть не может. Тогда тебя всегда будут принимать словно мессию.
— Новость слышал? — спросил Вождь после приветствия.
— Еще нет, — ответил Филатов, мысленно ругая себя за то, что до сих пор не приобрел привычки слушать радио за завтраком.
На кухне у него имелись и приемник, и телевизор, но включать их никогда не хотелось. Новости за завтраком обладали одной скверной особенностью — начисто отбивали вкус у пищи, и потом нельзя было вспомнить, что ты ел и пил. Более того, уже во время еды становилось непонятно, что ешь. И хорошо бы еще, если бы новости были стоящими, ради которых можно и забыть о еде, так нет же — по большей части это бывала унылая и ничего не значащая лабуда. Нет, не стоило ради них жертвовать восприятием завтрака.
— Слободан Милосович умер! — сообщил Вождь.
Чувствовалось, что он доволен тем, что первым принес эту новость Филатову.
— Как умер? — опешил тот от неожиданности. — Где?
Смерть известных людей поражает всегда, но смерть руководителей государств — нечто особенное. В самом деле, это трудно принять. Только что человек руководил страной и влиял, может быть, на судьбы мира, а тут раз — и преставился, оказался равным простым смертным. Раньше же казалось, что если он и умрет когда-нибудь, то далеко не сейчас, ибо защищен своим положением от всего, что мучает остальных людей — от неурядиц, неудач и даже болезней. А оказывается — нет. Это и удивляет больше всего. Зачем же тогда было добиваться столь высокого положения, если конец все равно один?
— В Гааге, — сообщил Вождь после паузы, — в трибунале.
— От чего?
— Сердечный приступ.
— Уморили-таки, — резюмировал Филатов.
— Довели до смерти, — согласился Вождь, — это как минимум. Так что готовься к командировке.
— Куда? В Гаагу? — не понял Филатов.
Ему показалось, что после смерти столь значительного человека непременно должно состояться международное расследование, которое от этого чертового трибунала камня на камне не оставит.
— В Белград на похороны, — охладил его Вождь.
— Почему я, а не вы? — удивился Филатов.
— Я не смогу, — ответил Вождь, — простудился где-то, никак не пойму, то ли свалюсь от гриппа, то ли нет. На автопилоте сейчас работаю. Так что придется тебе.
— Ладно, — не стал спорить Филатов.
— Думаю, ты справишься, — подвел итог Вождь.
— Постараюсь, — скромно ответил Филатов.
Только много позже Филатов понял, что на этих похоронах будет много такого, с чем ему справиться не удастся. По крайней мере, с первого раза. Но тогда он пребывал в твердой уверенности, что миссия предстоит самая простая — приехал, сказал речь, проводил Слободана в последний путь, отбыл домой. На самом деле судьба замыслила все иначе.
Позже в этот же день он заглянул в кабинет Вождя. Госдума гудела от сенсационной новости. Народ в ней был, хоть и в гораздо меньшем количестве, чем в будние дни.
— Что же, мы так и оставим этот вопиющий случай? — с негодованием спрашивал Филатов.
— А что мы можем сделать? — пожал плечами Вождь. — Возмутительно, конечно, но распустить трибунал не в нашей власти. Его создал Совет Безопасности ООН с подачи НАТО. В НАТО рулят США, как, впрочем, и почти везде в мире. Создали трибунал для давления на Сербию и в целом на Европу — это ясно как божий день, хоть нигде официально и не говорится.
— Зачем им давить на Европу? Ведь это же их друзья.
— У США друзей нет, — убежденно ответил Вождь. — У них только конкуренты. Одни являются конкурентами сейчас, а другие станут конкурентами в будущем. Европа ввела в обращение евро и тем самым стала угрожать положению доллара как главной мировой резервной валюты. США не могут спокойно смотреть, как кто-то там посягает на их привилегии. Им надо иметь возможность влиять на соперника. Они нашли слабое место в Европе и вгрызлись в него.
— Да, Югославия, пожалуй, была одним из самых слабых мест, — согласился Филатов.
— Вся Восточная Европа — слабое место, а уж Балканы — в особенности, — сказал Вождь. — Мы из Восточной Европы ушли, они тут же там появились. Права человека — универсальное средство, чтобы вмешаться куда угодно.
— Значит, если бы не евро, Югославию не бомбили бы? — предположил Филатов.
— Нет. Ей дали бы возможность улаживать свои де ла самой. Или влияли бы на нее по-другому. И Слободан, возможно, правил бы там до сих пор.
— Негодяи! — не сдержался Филатов.
— А чего еще хотеть от америкосов? — усмехнулся Вождь.
— Дума пошлет на похороны официальную делегацию?
Вождь на секунду задумался.
— Не знаю. Пока что даже место похорон не определено.
— Почему?
— Сербские власти, в угоду американцам, не хотят хоронить его с почестями и в достойном месте.
— Да?
— Да. Имидж Милосовича в глазах мирового сообщества уже утвердился. Из него сделали главного виноватого во всем. Этнические чистки свалили на него, гражданские войны — тоже. Оставалась последняя деталь — признать его военным преступником в трибунале. Но не удалось, не смогли ничего доказать. Посылать на похороны такого человека официальную делегацию российской Госдумы означало бы подвергнуться осуждению и критике со стороны «мирового сообщества». Наши сейчас на это не пойдут.
— А на что пойдут?
— Будут делегации от парламентских партий — это максимум. На большее рассчитывать не стоит.
— Какова же моя роль?
— Ну, мы всегда работали в контакте с Социалистической партией, которую Слободан возглавлял, все эти годы поддерживали сербов… Выступишь на траурном митинге, скажешь об этом. Подчеркнешь, что он был настоящим патриотом, а Сербия под его руководством десять лет мужественно противостояла давлению западного мира — сначала экономическим санкциям, потом военным действиям. Произошедшее — событие символическое: уходит целая эпоха. Она давно уже ушла, но теперь, с его смертью, исчезает окончательно. Сербия никогда уже не будет прежней. И Слободан — символ минувшей эпохи.
Вождь замолчал. Некоторое время в кабинете стояла тишина.
— Когда вылетать? — спросил Филатов.
— Пока неизвестно. Но лучше приготовься заранее.
ГЛАВА III
ССОРА НАДЗИРАТЕЛЕЙ
Вечером 11 марта Ван Хален сдал смену и вышел из тюрьмы на улицу. Смерть этого серба спутала ему все планы. И почему только тот решил умереть именно в его смену?
Он достал сигареты и закурил. Утром ему пришлось изрядно поволноваться, и сейчас он переживал все заново.
— Как ты мог его проглядеть? — допрашивал его Ян Вермер, когда они оба стояли в камере над бездыханным телом.
Ван Хален, плохо соображая от недосыпа, таращил на начальника слипающиеся глаза и молчал.
— Я тебя спрашиваю, кретин! — повысил тот голос.
Ван Хален понял, что нужно что-то говорить в свое оправдание, иначе он будет выглядеть полным идиотом. «Черт, — подумал он, — если бы не эта Агнесса в телефоне, я мог бы все заметить вовремя!» Но рассказать Вермеру про нее было нельзя. Он хоть и друг, но не поймет.
— Уснул, — брякнул он первое, что пришло в голову.
— Уснул? — взвился Вермер. — Ты, байстрюк негритянский, должен спать дома! У тебя ночная смена, какого хрена ты уснул?
Ван Хален вскинулся. Давно его так никто не называл. В его жилах действительно на четверть текла негритянская кровь. Он был смуглым и черноволосым, но чувствовал себя европейцем, потому что родился в Голландии и имел гражданство этой страны. Таких обид он обычно никому не спускал, но тут — особый случай. Он взял себя в руки.
— Дома не получилось, — соврал он. — Подруга заболела, пришлось вызывать врача, а потом ехать с ней в больницу.
Его подташнивало от страха потерять работу.
— Так это ты ей звонил? — спросил начальник.
Ван Хален вытер пот со лба и кивнул.
— Все хорошо? — ласково спросил Вермер.
Ван Хален не уловил приближения бури в его голосе.
— Да, хорошо. — Он глуповато улыбнулся.
— А заключенного ты прозевал, твою мать! — вдруг снова взвился начальник. — Уж лучше бы твоя подруга окочурилась!
— Не говори так! — обиделся охранник.
— А как о ней говорить? Да о ней бы и жалеть никто не стал, кроме тебя. А он был президентом. — Вермер кивнул на тело заключенного.
— Я этого не хотел.
