Джон Гришэм - Дело о пеликанах
— Кто из вас ненормальный, ты или он? Стоит мне только обратиться к коллегам с такой просьбой, как все они сегодня же вечером уедут из города на весь следующий месяц. Это абсурд, — Рэнниен хмуро глянул на своих помощников, которые неодобрительно качали головами, — действительно абсурд.
Льюис безмолвствовал. Он ожидал этого.
— Как хотите. Это всего лишь предложение.
— Глупое предложение.
— Директор не рассчитывал на взаимопонимание с вашей стороны в этом вопросе. Однако он надеется, что его будут заранее уведомлять обо всех поездках, чтобы можно было принять меры безопасности.
— Имеется в виду, что вы собираетесь сопровождать каждого из судей всякий раз, когда он будет покидать город?
— Да, Главный. Таков наш план.
— Ничего из этого не получится. Эти люди не привыкли, чтобы с ними нянчились.
— Получится, сэр. Ведь они не привыкли и к тому, чтобы на них охотились. Мы лишь пытаемся защитить вас и ваших коллег, сэр. Безусловно, никто не говорит, что нам нечего делать. Я так понимаю, сэр, что это вы нас позвали. Мы можем уйти, если хотите.
Рэнниен подался в своем кресле вперед и занимался скрепкой для бумаг, разгибая и тщательно распрямляя ее.
— Что вы скажете о самом здании суда?
Льюис облегченно вздохнул и едва сдержал улыбку.
— Оно не вызывает у нас опасений, Главный. В нем легко осуществить меры безопасности. Мы не ожидаем здесь неприятностей.
— Тогда где же?
Льюис кивнул на окно. Шум увеличивался.
— Где-нибудь там. Улицы полны идиотов, маньяков и фанатиков.
— И все они ненавидят нас.
— Это очевидно. Послушайте, Главный, мы очень беспокоимся за судью Розенберга. Он по-прежнему отказывается впускать наших людей в свой дом, заставляя их просиживать ночи напролет в автомобиле на улице. Он позволяет своему любимчику из полиции Верховного суда — как его зовут? — Фергюсону — сидеть у задней двери, снаружи, и то только с десяти вечера и до шести утра. В доме не бывает никого, кроме судьи Розенберга и его медика. Его дом не безопасен.
Рэнниен ковырял скрепкой под ногтями и едва заметно улыбался. Смерть Розенберга, какой бы она ни была, принесла бы только облегчение. Нет, она стала бы замечательным событием. Главному пришлось бы облачиться в траурное одеяние и произнести над гробом хвалебную речь, но, оказавшись за закрытыми дверями, он бы похихикал по этому поводу вместе со своими помощниками. Рэнниену нравилась такая мысль.
— Что вы предлагаете? — спросил он.
— Вы можете поговорить с ним?
— Я пытался. Я объяснял ему, что его ненавидят в Америке, вероятно, больше всех, что миллионы людей проклинают его каждый день и большинство из них предпочло бы видеть его мертвым, а его почта с угрозами в четыре раза больше, чем у всех нас, вместе взятых, и что он может стать легкой добычей убийцы.
— И что же? — отозвался Льюис после непродолжительного молчания.
— Велел мне поцеловать его в зад, а потом заснул.
Судебные исполнители сдержанно хмыкнули, а затем, поняв, что юмор здесь допускается, засмеялись и агенты ФБР.
— Так как же мы действуем? — спросил Льюис невозмутимо.
— Вы охраняете его как только можете. Запишите это и не беспокойтесь. Он не боится ничего, даже смерти, и если он не потеет от этого, то почему это должны делать мы?
— Потеет директор, поэтому потею и я, Главный. Все очень просто. Если с одним из вас, ребята, что-то случится, то не поздоровится и ФБР.
Главный резко качнулся в кресле. Доносившийся с улицы гвалт действовал на нервы. Совещание затянулось.
— Забудьте о Розенберге. Он, возможно, умрет во сне. Меня больше волнует Джейнсен.
— Джейнсен — это проблема, — заметил Льюис, шурша страницами.
— Я знаю об этом, — медленно произнес Рэнниен, — он постоянно ставит нас в неловкое положение. То он мнит себя либералом и голосует в половине случаев, как Розенберг, то становится белым расистом и выступает за раздельное обучение в школах. Затем он может воспылать чувствами к индейцам и захочет отдать им Монтану. Это все равно что иметь на руках слабоумного ребенка.
— Вы знаете, что он лечится от депрессии?
— Знаю, знаю. Он мне все рассказывает. Я для него как отец родной. Что из наркотиков он принимает?
— Прозак.
Главный ковырял под ногтями.
— Что насчет того тренера по аэробике? Он все еще путается с ней?
— Нет, Главный. Я не думаю, что он интересуется женщинами.
Льюис светился самодовольством. ФБР было известно кое-что другое. Взглянув на одного из своих агентов, он убедился в этом.
Рэнниен сделал вид, что не слышит его.
— Джейнсен сотрудничает с вами?
— Конечно, нет. Во многих отношениях он хуже Розенберга. Он позволяет следовать за ним до дома, в котором находится его квартира, а затем заставляет нас торчать на стоянке всю ночь. Он живет на седьмом этаже, запомните это. Мы не можем находиться даже в вестибюле. Это, по его словам, расстраивает соседей. Поэтому мы сидим в автомобиле. Существует десяток способов, чтобы войти в здание и выйти из него незамеченным, и это затрудняет охрану судьи. Он любит играть в прятки и все время тайком ускользает от нас, так что мы никогда не знаем, дома он или нет. Мы по крайней мере знаем, где Розенберг находится ночью. С Джейнсеном это невозможно.
— Великолепно. Если вы не можете уследить за ним, то как это сделает убийца?
Льюис не уловил юмора в сказанной фразе.
— Директор очень обеспокоен безопасностью судьи Джейнсена.
— Он не получает столько угроз, сколько другие.
— Шестой по количеству, сразу за вами, ваша честь.
— О! Так я на пятом месте?
— Да, сразу после судьи Маннинга. Он, кстати, с нами сотрудничает в полной мере.
— Он боится собственной тени, — сказал Главный, но затем добавил: — Мне бы не следовало говорить это. Я сожалею.
Льюис пропустил это мимо ушей.
— В действительности сотрудничество было достаточно хорошим, исключая Розенберга и Джейнсена. Судья Стоун много жалуется, но слушает нас.
— Он жалуется на всех, поэтому не принимайте это близко к сердцу.
— Куда, по вашим предположениям, ходит Джейнсен? — Льюис бросил взгляд на одного из своих агентов.
— Понятия не имеем.
Неожиданно огромная часть толпы загудела единым хором, к которому, казалось, подключились все находящиеся на улице. Главный не мог не замечать этого больше. Стекла в окнах дрожали. Он встал и объявил об окончании совещания.
Кабинет судьи Джейнсена находился на втором этаже, вдали от уличного шума. Это была просторная комната, хотя и самая маленькая из девяти. Как самому молодому из девяти судей, Джейнсену повезло, что у него был свой кабинет. При назначении на должность шесть лет назад, когда ему было сорок два года, его представляли как твердого конструктивиста с глубокими консервативными взглядами, схожими во многом с воззрениями человека, выдвинувшего его. Утверждение его кандидатуры в сенате было похоже на избиение младенца. В юридическом комитете Джейнсен держался слабо, проявляя большие колебания по ключевым вопросам и получая пинки с обеих сторон. Республиканцы были смущены. Демократы предвкушали провал Джейнсена. Президент до хруста заламывал себе руки. Джейнсен был утвержден с перевесом в один неуверенный голос.
Но он добился этого поста на всю жизнь. За шесть лет он не угодил никому. Глубоко уязвленный слушаниями при назначении на должность, он поклялся найти поддержку и прочно утвердиться. Это разозлило республиканцев. Они почувствовали себя преданными, особенно когда он обнаружил в себе скрытое стремление отстаивать права уголовников. Без каких-либо идейных сомнений он быстро покинул правых, переместился к центру, а затем влево. После этого вместе с правоведами, почесывающими свои козлиные бородки, он шарахнулся назад вправо и присоединился к судье Стоуну в одном из его наиболее отвратительных противостояний, где он выступал с антифеминистских позиций. Джейнсен не увлекался женщинами. Он был глух к просителям, скептически относился к свободе слова, сочувствовал протестующим против налогообложения, боялся чернокожих, был безразличен к индейцам, суров к порнобизнесу, мягок с преступниками и довольно последователен в защите окружающей среды. И, к дальнейшему неудовольствию республиканцев, отстоявших его при утверждении на должность, Джейнсен продемонстрировал трогательную заботу о правах гомосексуалистов.
По его просьбе мерзкое дело Дьюмонда было передано ему. Рональд Дьюмонд прожил со своим напарником восемь лет. Они были счастливы, всецело преданы друг другу и были намерены делить все невзгоды жизни и дальше. Парочка даже хотела зарегистрировать свой брак, однако закон штата Огайо не допускал такого союза. Затем один из любовников подцепил СПИД и умер ужасной смертью. Рональд хотел похоронить его сам, однако тут вмешалась семья покойного и отстранила Рональда от похорон. Рональд, впавший в отчаяние, подал на семью в суд за причинение ему эмоционального и психологического ущерба. Шесть лет дело кочевало по судам низших инстанций, а теперь оказалось на столе у Джейнсена.
