Лев Гурский - Опасность
– Интересно, да? – спросил меня из-за спины рыбий майор, о существовании которого я уже успел позабыть. – Знакомая картинка? Как после обыска…
Вопросы были безусловно риторическими, а потому я не стал вертеть головой, отыскивая губастую физиономию, и тем более включать свою машинку, производящую обтекаемую болтовню. Безумный погром в квартире мог и вправду маскировать следы вполне профессионального обыска, но сейчас, в этом хаосе и в этой мешанине, невозможно было даже представить, где и что искали тут на самом деле, а где просто создавали видимость. В первую минуту, обозрев следы разгрома, я подивился хозяйской наглости погромщиков, которые, казалось, были не слишком озабочены шумом, ими произведенным. Только чуть позже до меня дошло, что наглость имеет под собой точный расчет. Если бы в моей панельной девятиэтажке кто-то решился произвести нечто подобное, вздрогнули бы от шума все этажи от первого до девятого, и сбежался бы немедленно весь подъезд, узнать что и как. В этом же мощном номенклатурном семиэтажнике на улице Алексея Толстого все стены были сложены на совесть и звукоизоляция оказывалась абсолютной. Обитатели здешних квартир могли с утра до ночи барабанить на пианино, включать на полную мощность телевизор или стереоустановку, выяснять между собой отношения с битьем тарелок и чуть ли не палить в потолок из автоматического оружия. Звуки же, ограниченные могучими стенами и надежными потолочными перекрытиями, не покидали пространства, где были произведены, и медленно гасли, поблуждав в четырех стенах. Достоинства квартиры для хозяина вдруг обернулись смертельной напастью; никто ничего не услышал, никто не пришел на помощь.
Правда, шумели в этой квартире, только выясняя отношения с миром вещей. Хозяина же убивали тихо, почти беззвучно. К тому времени, как я попал на место происшествия, труп уже успели увезти. Однако кресло, к которому покойник был привязан ремнями, по-прежнему стояло на видном месте в центре комнаты. По-моему, кресло было вообще единственной вещью, оставшейся целой после погрома. Оно и понятно: убийцам оно было необходимо для работы. Судя по глубоким царапинам от ногтей, отчетливо заметным на нижней части деревянных подлокотников, покойный очень мучился перед смертью. Точнее, его мучили. За последние два-три года технология пыток во многом усовершенствовалась, сделалась простой и эффективной. Всевозможный блестящий металлический пыточный инструмент, знакомый нам по кино, и применялся только в кино. Нынешний садист-профессионал пренебрегал и громоздкой электротехникой вроде паяльника или утюга. Может быть, на каких-то конспиративных точках, куда клиентов привозили для разборок с кляпом во рту, этот киношный инвентарь еще иногда и использовался. Но для выездной модели устрашения с убийством эта техника не годилась – не понесешь же утюг с собой и не будешь же, в самом деле, тратить время в чужой квартире, отыскивая что-нибудь из хозяйских запасов. Зато прозрачный полиэтиленовый пакет без труда можно было отыскать в любой квартире или даже самому захватить на дело, сложив его вдесятеро и сунув в карманчик джинсов. Пакет этот при разборке легко надевался на голову крепко связанной жертве, горловина перетягивалась веревочкой. Когда воздух в пакете кончался и жертва начинала терять сознание от асфиксии, пакет снимался, и человек, приведенный в чувство, вновь мог отвечать на интересующий палача вопрос. Если, разумеется, в принципе знал ответ.
Я отвел взгляд от страшных царапин на подлокотниках и подумал, что смерть хозяина отнюдь не означает, что преступники смогли получить от него нужный ответ или что-то самостоятельно обнаружить во время своего обыска, замаскированного под буйный погром. Возможно, хозяин, наоборот, не пожелал отвечать и был убит в наказание за строптивость. Или просто, действительно не знал, что от него хотят, и был убит по причине собственной бесполезности. Отыскать нужный вариант из трех возможных можно было, лишь догадавшись, что же именно мог знать (или не знать) покойный хозяин однокомнатной квартиры улучшенной планировки, доктор технических наук господин Фролов Георгий Николаевич, 1920 года рождения, холостой и ранее не судимый.
Голос откуда-то снизу, от уровня моего колена, прервал мои размышления о покойном докторе наук, убитом на третьем этаже дома по улице Алексея Толстого.
– Позвольте… – озабоченно пробормотал голос, и я обнаружил прямо у своих ног согнутого в три погибели одного из экспертов с Петровки, который что-то такое делал с обломками разбитого сервиза. Кажется, пытался найти какие-нибудь отпечатки пальцев. Я послушно сделал шажок назад и дал дотянуться криминалисту до очередного черепка. Всего же в комнате возилось человек пять экспертов, да еще майор Окунь дышал мне в затылок, да еще на кухне как будто поместилось не меньше двух милицейских; стоя в дверях комнаты, я одновременно слышал, как кто-то из кухни устало бормочет: «Так… Пиши дальше… Портсигар желтого металла с буквами гэ и фэ с точками, выбитыми на крышке… Две пуговицы от верхней мужской одежды, предположительно плаща… Написал?… Дальше. Плащ мужской, кожаный, производства Германии, на внутренней стороне подкладки три пятна бурого цвета, размером с пятидесятирублевую монету каждое, две верхних пуговицы отсутствуют…» Судя по темпам работы на кухне, для запротоколирования всех подозрительных находок в квартире убитого милицейским понадобится не меньше двух суток, и то если они не будут спать и обедать. Я мысленно посочувствовал коллегам с Петровки, но не стал больше отвлекаться на кухонное бормотание. В самой комнате криминалисты пытались собрать скудную дактилоскопическую дань с красных полированных дощечек, составлявших когда-то этажерку, с корпуса распотрошенного телефона, с обрывков кожаных ремней, оставшихся на ножках и подлокотниках кресла, и с грязновато-белой пластмассы выключателей. Дирижировал четверкой криминалистов неулыбчивый, сутулый и лысоватый человек в сильных очках. Еще в первые минуты моего пребывания в разгромленной квартире мы с дирижером-криминалистом незаметно для окружающих перемигнулись. На мою удачу, место преступления посетил сам замначальника НТО на Петровке эксперт высшей квалификации и попутно мой хороший приятель Сережа Некрасов. Официально мы не были знакомы и на публике даже не здоровались, ибо начальство – как мое, так и Сережино – искренне полагало все несанкционированные контакты между МБР и МУРом опасными и предосудительными. Почти неприкрытое хамство того же майора Окуня было лишь профессиональной реакцией на меня – пришельца из другого муравейника. Черная кошка пробежала между Петровкой и Лубянкой в незапамятные времена; когда же в начале 80-х энергичные ребятишки из муровского отдела по борьбе с бандитизмом по ошибке шлепнули подполковника из нашего Второго главка, а наши в ответ – не будь дураки – накопали материальчик на крупную милицейскую шишку, отношения наших ведомств стали напоминать увлекательную игру по перетягиванию каната, осложненную еще бегом в мешках. Мешков было много, они были пыльные, и ими с азартом лупили по головам. Если МУРовцы могли подстроить маленькую пакость нашим орлам с площади Дзержинского, то они не упускали такой возможности. Если же нашим комитетчикам (тройке и, особенно, девятке) удавалось натянуть нос парням с Петровки, то они всю неделю ходили гордые, как будто провернули удачную операцию. Как будто арестовали в Москве самого Джеймса Бонда при попытке выкрасть с Гостелерадио начальника шестого сигнала… Я тихонечко вздохнул, припомнив все палки, которые мы насовали в колеса друг другу. Хорошо еще, что все эти игры не отразились на качестве нашей дружбы с Некрасовым. Однако при свидетелях правила надлежало выполнять, и потому капитан МБР Максим Монтекки, как всегда, не стал афишировать своего приятельства с майором МУРа Сережей Капулетти. Дабы не нервировать отцов-командиров, его и моих.
В упор не замечая Некрасова-Капулетти, я ленивым тоном осведомился у ближайшего криминалиста, все еще собирающего черепки вблизи моих колен:
– А что, вы надеетесь… гм-гм… собрать здесь хоть какие-то отпечатки? Профессионалы… гм-гм… не станут делать таких школьных ошибок, уверяю вас…
Ползучий эксперт оторвался от своих черепков, с неприязнью поглядел на меня, потом на Некрасова как старшего по званию, но на всякий случай промолчал. Сам старший по званию Некрасов при звуках моего голоса проворно нырнул за кресло, сделав сразу вид, что его безумно заинтересовал какой-то заусенец на ножке и что его немедленно надо рассмотреть с лупой. Таким образом, вопрос мой попал к тому, кому и предназначался, – майору Окуню. Рыбий майор, собрав весь свой сарказм, осведомился у моей спины:
– А вы, господин Лаптев, что… гм-гм… крупный специалист в дактилоскопии?
Ползучий криминалист приглушенно фыркнул, поддерживая своего майора. Он-то, голубчик, был уверен, что никто, кроме асов из его научно-технического отдела, вообще и понятия не имеет, где обычно растут отпечатки пальцев и в какое время года надлежит их собирать.
