Фредерик Форсайт - Псы войны
Лейтенант, который всего год назад был новобранцем в чине рядового и получил повышение не за умение пользоваться ножом и вилкой, а за боевые заслуги, грустно кивнул, выслушав инструкции.
– До свидания, сэр.
Остальные четверо наемников попрощались и направились к самолету.
Главный собирался следовать за ними, когда из темноты леса за ангаром к нему выскочили две монахини.
– Майор.
Наемник обернулся и узнал в первой сестру милосердия, которую впервые встретил десять месяцев назад, когда ее госпиталь попал в зону военных действий и ему пришлось заниматься эвакуацией.
– Сестра Мария-Жозеф? Что вы здесь делаете?
Пожилая ирландская монахиня начала серьезно говорить, не выпуская из руки пятнистый рукав его форменной куртки. Он кивнул.
– Я попытаюсь, большего я просто не могу сделать, – сказал он, когда она закончила.
Он вышел на площадку и направился к южно-африканскому пилоту, стоящему под крылом своего ДС-4. Несколько минут два наемника о чем-то переговаривались. В конце концов человек в военной форме вернулся к ожидающим монахиням.
– Он согласен, но вам придется поторопиться, сестра. Он хочет поднять свою телегу в воздух как можно скорее.
– Благослови тебя Господь, – сказала сестра и быстро отдала указания своей напарнице.
Та побежала к хвосту самолета и начала подниматься по приставному трапу к двери салона для пассажиров. Другая поспешно скрылась в тени пальмовой рощицы за ангаром, откуда вскоре появились люди. У каждого в руках был сверток. Подходя к ДС-4, мужчины передавали свертки примостившейся на верхней ступени трапа монахине. Стоящий за ней второй пилот сначала наблюдал, как она аккуратно выложила первые три свертка в ряд вдоль внутренней стенки фюзеляжа, потом включился в работу, принимая протягиваемые снизу свертки и передавая их внутрь салона.
– Благослови тебя Господь, – прошептала ирландка.
Один из свертков вылил на рукав летчика несколько унций жидкого зеленоватого кала.
– Черт подери, – шепотом выругался он и снова принялся за работу.
Оставшись в одиночестве, главарь группы наемников смотрел на «Супер Констеллейшн», по ступеням трапа которого поднималась цепочка беженцев, в основном родственники руководителей побежденного народа. В тусклом свете, сочащемся из открытой двери самолета, он заметил человека, которого хотел видеть. Когда он подошел ближе, тот человек уже собирался последним из очереди вступить на ступеньку, в то время как другие, кому выпало остаться и прятаться в лесах, ждали окончания посадки, чтобы убрать трап. Один из них окликнул улетающего:
– Сэр! Майор Шеннон идет.
Генерал обернулся к подошедшему Шеннону и даже в такую минуту выдавил из себя улыбку.
– Ну что, Шеннон, хотите составить нам компанию?
Шеннон встал перед ним во фрунт и отдал честь. Генерал ответил на приветствие.
– Благодарю вас, сэр. У нас есть транспорт до Либревиля. Я просто хотел попрощаться.
– Да. Борьба была долгой. Теперь, боюсь, все кончилось. Во всяком случае, на несколько лет. Я не могу поверить, что мой народ навеки обречен на рабство. Кстати, вам и вашим коллегам заплатили согласно контракту?
– Да, благодарю вас, сэр. Мы в полном порядке, – отозвался наемник.
Африканец печально кивнул.
– В таком случае, прощайте. Большое спасибо вам за все, что вы смогли сделать.
Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.
– Кое-что еще, сэр, – сказал Шеннон. – Мы тут с ребятами поговорили, сидя в «джипе». Если вдруг придет время… ну, если мы вам снова понадобимся, только дайте знать. Мы все прибудем. Только дайте знать. Ребята хотят, чтобы вы это понимали.
Генерал пристально смотрел на него несколько секунд.
– Эта ночь полна сюрпризов, – медленно произнес он. – Возможно, вам это пока неизвестно, но половина моих старших советников, самые состоятельные из них кстати, сегодня ночью переходят через линию фронта, чтобы встать на сторону противника. Большинство оставшихся последуют их примеру в течение месяца. Спасибо за предложение, мистер Шеннон. Я буду помнить о нем. Еще раз до свидания. Желаю вам удачи.
Он повернулся и вошел по ступенькам в тускло освещенное нутро «Супер Констеллейшн» как раз в тот момент, когда первый из четырех двигателей, закашляв, проснулся. Шеннон отступил и отдал прощальный салют человеку, который пользовался его услугами последние полтора года.
– Желаю удачи, – сказал он, обращаясь и к себе тоже, – она тебе здорово пригодится.
Он повернулся и направился к ожидающему ДС-4. Ван Клееф выровнял самолет в начале полосы и, не выключая двигателей, наблюдал сквозь мглу, как вислоносый силуэт «Супер Конни» загромыхал по полосе, задрал нос кверху и, наконец, оторвался от земли. Бортовые огни самолетов не зажигались, но сквозь стекло кабины своего «Дугласа» африканеру удалось различить очертания трех вертикальных стабилизаторов «Констеллейшн», мелькнувшие над кронами пальм в южном направлении, прежде чем исчезнуть в гостеприимной пелене облаков. Только после этого он направил ДС-4 с его писклявым хныкающим грузом вперед, к месту старта.
Прошел почти час, прежде чем Ван Клееф приказал своему второму пилоту включить свет в кабине. Час шараханий из одной гряды облаков в другую, выныриваний из укрытия и бешеной гонки сквозь редкие перистые облака в поисках более надежной защиты, час постоянного страха быть обнаруженными на залитом лунным светом небосклоне каким-нибудь блуждающим МИГом тянулся долго. Только когда Ван Клееф убедился, что летит над заливом, оставив берег далеко позади, прозвучало разрешение включить свет.
Из темноты возникла загадочная картина, достойная кисти Доре в период депрессии. Пол салона был сплошь устлан замаранными пеленками, в которые час назад завернули их содержимое. Само содержимое свертков копошилось двумя рядами вдоль бортов грузового салона. Сорок младенцев, худых, сморщенных, с выпученными от недоедания рахитичными животами.
Сестра Мария-Жозеф поднялась со своего сиденья рядом с кабиной пилота и двинулась вдоль ряда заморышей, ко лбу каждого из которых была прилеплена полоска из пластыря, чуть ниже уровня волос, давно приобретших красно-коричневый оттенок в результате анемии. На пластыре шариковой ручкой сообщалась информация, необходимая для сиротского приюта под Либревилем. Имя и номер, больше ничего. Побежденным большего не полагается.
В хвосте самолета сощурившиеся от света наемники наблюдали за своими попутчиками. Им доводилось видеть это раньше. Много раз за последние месяцы. Каждый испытывал неприятное чувство, но не подавал вида. Ко всему можно привыкнуть в конце концов.
В Конго, Йемене, Катанге, Судане – везде одна и та же история. Везде дети. И нигде ничего нельзя с этим поделать.
Поэтому, поразмыслив, они достали сигареты.
Освещение салона позволило им рассмотреть друг друга впервые после вчерашнего захода солнца. Форма была в пятнах от пота и красной африканской грязи, лица измождены. Командир сидел спиной к двери туалета, вытянув ноги вдоль фюзеляжа, лицом к кабине пилота. Карло Альфред Томас Шеннон, тридцать три года, светлые волосы стрижены под бобрик. Чем короче волосы, тем в тропиках удобней – пот стекает легче, и насекомым некуда заползти. Прозванный благодаря своим инициалам «Котом»,[4] Шеннон был родом из графства Тюрон в провинции Ольстер. После того, как отец отослал его учиться в непрестижную, но частную английскую школу, ему удалось избавиться от северо-ирландского акцента. После пяти лет службы в Королевском морском десанте он демобилизовался, решив попробовать себя на гражданском поприще, и шесть лет назад оказался в Уганде в качестве служащего одной лондонской торговой компании. Однажды солнечным утром он тихо захлопнул свой гроссбух, уселся за руль «лендровера» и покатил на запад, к конголезской границе. Спустя неделю завербовался в качестве наемника в Пятый отряд Майка Хоара, в Стенливиле.
Он пережил уход Хоара и приход Джон-Джона Питерса.
Поругался с Питерсом и двинулся на север, чтобы присоединиться к Денару в Полисе. Участвовал в стенливильском мятеже два года спустя и, после эвакуации контуженного француза в Родезию, пошел под начало Черного Жака Шрамма бельгийского плантатора, ставшего наемником, – с которым совершил долгий поход в Букаву, а оттуда в Кигали. После репатриации с помощью международного Красного Креста, он быстро подписался на другую воину в Африке и в конце концов принял под командование собственный батальон. Но слишком поздно, чтобы победить.
По левую руку от него сидел человек, которого можно было назвать лучшим артиллеристом к северу от Замбези. Большой Жан Дюпре, двадцати восьми лет, родом из Паарля в провинции Кейн, был отпрыском обедневшего рода переселенцев-гугенотов, чьи предки бежали на Мыс Доброй Надежды, спасаясь от гнева кардинала Мазарини после крушения религиозной свободы во Франции. Его продолговатое лицо с выдающимся крючковатым носом, нависающим над тонкой полоской губ, выглядело более изможденным, чем обычно, благодаря глубоким морщинам, прорезавшим запавшие от усталости щеки. Бледно-голубые глаза полуприкрыты белесыми ресницами, рыжеватые брови и волосы запачканы грязью. Окинув взглядом младенцев, лежащих вдоль стен салона, он пробурчал: «Bliksems» (сволочи), обращаясь к миру наживы и привилегий, который считал виноватым в бедах этой планеты, и попытался задремать.
