Эдуард Тополь - Красная площадь
Короткий разговор моего сопровождающего с кем-то по радио, ворота открылись, и мы оказались на территории больницы, на расчищенной до асфальта дороге, тоже посыпанной смерзшимся песком. Справа, в глубине – бывшая дача Сталина, приземистый двухэтажный охотничий домик. Когда-то здесь еженощно Сталин кормил и спаивал своих «соратников» – Ворошилова, Кагановича, Микояна, Берию, Хрущева и того же Суслова. Но теперь маленький домик казался заброшенным, нежилым, а в глубине двора сиял огнями высокий 12-этажный корпус Кремлевской больницы. Вокруг него по заснеженным аллейкам гуляли в сопровождении персональных медсестер больные старческими недугами кремлевские деятели и высокопоставленные чиновники крупных правительственных учреждений.
Машина подкатила прямо к вестибюлю, и в сопровождении все того же молчаливого охранника я поднялся лифтом на второй этаж в кабинет главврача Кремлевской больницы, кандидата в члены ЦК КПСС, академика Евгения Ивановича Чанова. Что бы там ни говорили о Брежневе, но одного по крайней мере у него не отнимут: он умеет и не стесняется выдвигать своих людей на высокие посты – сына сделал первым заместителем министра внешней торговли; зятя, то есть мужа дочери Галины – Юрия Чурбанова – первым заместителем Председателя КГБ; своего личного пилота Бугаева назначил министром гражданской авиации; а личного врача – Евгения Чанова – главврачом «Кремлевки» и кандидатом в члены ЦК КПСС, хотя даже министр здравоохранения в ЦК не входит…
И кабинет у Чанова соответствующий – просторный, с мягкой импортной мебелью. Сам Чанов – поджарый, 53-летний, среднего роста, кареглазый, с умным интеллигентным лицом и ранней залысиной мужчина – выходит из-за стола, идет мне навстречу, пожимает руку и тут же переходит на «ты»:
– Присаживайся. С чего начнем? Может быть, с рюмки французского коньяка? Рекомендую как врач…
Он наливает мне и себе, мы сидим теперь вдвоем, и он продолжает:
– Значит так. Ситуация простая. Леонид Ильич у себя на даче. Он болен, но не смертельно, просто история с Мигуном его оглушила. Но через пару дней будет на ногах. А Суслов в критическом положении, лежит здесь, в домике Сталина. При нем его личный врач, мой тезка, Евгений Иванович Шмидт, лучший невропатолог страны. Тебя вытащили из отпуска по моему настоянию, как только я получил историю болезни Суслова. Это очень интересная история болезни, особенно для следователя. Но сначала расскажи, что у тебя есть в отношении Мигуна. Можешь не стесняться, говори все, как есть, через два часа я еду к Леониду Ильичу с вечерним визитом.
– Мне нечего стесняться, – говорю я и коротко рассказываю о второй пуле и о результатах экспертизы.
– Я так и думал! – говорит Чанов. – Позавчера ночью, как только Леонид Ильич пришел маленько в себя, я ему первый сказал, что не верю в самоубийство Мигуна. Мигун был здоровый мужик, в 65 лет бутылку коньяку принимал на грудь. И чтобы он пустил себе пулю в висок?! Никогда не поверю. Конечно, я не могу доказать, что его убил Суслов, Андропов или Щелоков, – для этого мы и вызвали тебя, чтобы ты разобрался. Но что Мигун убил Суслова – это стопроцентно, это я говорю как врач!
Я изумленно посмотрел на Чанова, он рассмеялся:
– Ага! Не понимаешь? А я тебе скажу, что врачи тоже следователи. Вот смотри… – он вернулся к своему столу, вытащил из ящика пухлую папку с множеством закладок. – Это история болезни товарища Суслова Михаила Андреевича. Открываем. Детские болезни – корь и свинку – опустим. Возьмем этак с сороковых годов, когда Суслов впервые поступил в Кремлевскую больницу. Итак, 1937 год. Михаил Суслов, старший инспектор Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б), то есть ближайший сотрудник Ежова, поступил в больницу с диагнозом «сахарный диабет, раннее поражение сосудистой системы и сосудов головного мозга». Вспомни, чем занималась ЦКК и что происходило в 37-м году, и причина болезни станет тебе ясна. По приказу Сталина они тысячами уничтожали самых талантливых большевиков, расстреляли всю ленинскую гвардию. Замечательно. Как врач я утверждаю, что он не выносил своих же близких друзей. И его манией было – помочь кому-то возвыситься и захватить власть, а потом – сбросить этого человека. Но без КГБ, как ты знаешь, у нас ничего сделать нельзя. А в КГБ ему мешал Мигун. Отсюда – операция «Каскад», которую он затеял втайне от Брежнева с помощью МВД, и отсюда же – смерть Мигуна. Так я думаю. Хотя бы потому, что атака сахарной болезни связана у него с кремлевским заговором. И тут эти признаки налицо: 19-го днем – смерть Мигуна, эдакое странное самоубийство, а уже вечером Суслову плохо, терапия не помогает, и 21-го – острое нарушение кровообращения в сосудах мозга, потеря сознания, почки и печень не работают. – И, пропустив две закладки, Чанов закрыл папку. – Таким образом, я полагаю, что был очередной антиправительственный заговор, но старик переоценил свои силы. Смерть Мигуна вызвала у него очередной удар по сосудам, который ему уже не пережить. Но нас-то сейчас уже интересует не это, – Чанов подсел ко мне за журнальный столик. – Важно узнать, кто был в заговоре. И еще важней – иметь доказательства заговора. Потому что внешне все выглядит совершенно идеально и по-партийному чисто: милиция берет всяких жуликов. Жулики признаются, что давали взятки Мигуну, и Мигун кончает жизнь самоубийством. Не придерешься, если не знать, что Суслов не мог жить без заговоров, и что именно Мигун был тем человеком, который ему мешал.
– Но ведь в милиции сидит Чурбанов – зять Брежнева. Без него «Каскад» не мог начаться…
– Я думаю, что Чурбанову просто надоело Галино бл…ство. А отделаться от нее он не может, пока ее папа у власти. И поэтому он уже месяц в отпуске. Отдыхает в Беловежской пуще. Понимаешь, тут большая игра. Внешне – цепь случайностей, а на самом деле…
Негромко, но требовательно загудел селектор внутренней связи. Чанов резко протянул к нему руку, нажал кнопку:
– Слушаю, Чанов.
Мужской голос произнес по радио:
– Евгений Иванович, положение ухудшается, перебои с дыханием!
– Иду! – сказал Чанов и кивнул мне: – Пошли со мною!
Взяв со стола историю болезни Суслова, Чанов спешно вышел из кабинета. Я следовал за ним. Не надевая пальто, в одном докторском халате поверх костюма, Чанов бегом спустился по лестнице на первый этаж и по расчищенной от снега дорожке быстрым шагом пошел к двухэтажному домику в глубине парка – к бывшей сталинской даче. Возле дверей этого домика из полумрака возникли две мужские фигуры, преградили нам дорогу, но Чанов сказал им, кивнув в мою сторону:
– Это со мной.
И мы вошли в домик. Не знаю, как он выглядел раньше, при Сталине, но сейчас здесь было по-казарменному неуютно, пахло больницей. А от того, что при входе, в первой комнате, сидела охрана, казалось, что эта больница – тюремная. Дальше шел какой-то пустынный холл с низким потолком и следами бильярдного стола на полу, а затем – комната медперсонала. Здесь стояла громоздкая и явно импортная медицинская аппаратура, и, наконец, в следующей комнате на высокой медицинской кровати лежало укрытое простыней, с кислородной маской на лице, длинное худое тело Секретаря ЦК КПСС Михаила Андреевича Суслова. У изголовья дежурила медсестра, следила за кислородом и какими-то другими приборами, а слева от постели стояли, склонившись к больному, высокий седовласый семидесятилетний, по-арийски голубоглазый, с жесткой горбинкой на носу личный врач Суслова – академик Евгений Иванович Шмидт и сорокалетний дежурный лечащий врач Кремлевской больницы Леонид Викторович Кумачев.
Чанов бросил на столик папку с историей болезни Суслова и заговорил с врачами быстро, отрывисто, на том профессионально-медицинском сленге, из которого мое ухо выхватило лишь отдельные слова, вроде: «функции нарушены… не прослушивается… аритмия… стимулятор сердечной деятельности… инфаркты мозга…» Я не пробовал вникать в суть их разговоров, я смотрел на то, что лежало сейчас укрытое простыней на этой высокой больничной койке. Не врач, а всего лишь следователь, который за двадцать лет работы сотни раз бывал в морге и видел сотни трупов, я мог и без медицинского диагноза сказать, что Суслов уже не жилец. У него была кожа покойника, и от него пахло смертью. Я взял папку с историей болезни Суслова и отошел к окну. Две закладки, которые пропустил Чанов в разговоре со мной, вызывали мое любопытство. Я открыл первую из них. Мне даже не пришлось вчитываться в медицинскую латынь, поскольку здесь на первой же странице было начертано жирным красным карандашом: «27 мая 1976 года – НЕКРОЗ, резкое повышение сахара в крови, коронарная недостаточность сердечной деятельности, инфаркт». Странно, подумал я, в 76-м году никаких правительственных переворотов не было. Я перелистал бумаги в папке до следующей закладки. Тот же жирный красный карандаш: «17 июля 1978 года – резкий скачок сахара в крови, поражение сосудов головного мозга, нарушение функций органов пищеварения». Я закрыл папку и положил ее на место. Почему Чанов не назвал мне эти даты? Или они не вписываются в его гипотезу? Но если он сделал здесь эти пометки, значит, он показывал кому-то эту историю болезни, – может быть, самому Брежневу. Теперь вмеcте со Шмидтом и Кумачевым Чанов стоял у меня за спиной над почти бездыханным Сусловым. Врачи проводили искусственное дыхание, и тело старика сотрясали какие-то клокочущие хрипы. А я стоял у окна, глядел на тихий парк сталинской дачи, на кружащийся у фонарей снег и мысленно повторял про себя эти даты: «27 мая 76-го и 17 июля 78-го года». Что-то было тогда. Наверняка что-то было. Чанов не производил впечатления авантюриста, который стал бы подтасовывать факты, а скорей всего от меня просто хотят что-то скрыть. Что же было 17 июля?
