Чингиз Абдуллаев - Срок приговоренных
— Стой! — закричал водитель, поднимаясь. — Стой!
Но Резо уже выбегал со двора. По улице проносились машины, поднял вверх руки, хотя на них были наручники.
— Стой! — кричали за спиной.
Рядом затормозила машина, старенькие «Жигули» шестой модели. Очевидно, водитель не приглядывался к рукам пассажира.
— Быстрее! — крикнул Резо, вваливаясь в салон. — Пожалуйста, быстрее, в центр.
К ним подбегал водитель с пистолетом в руке, но в этот момент «Жигули» тронулись с места. Резо оглянулся. Водитель смотрел им вслед, но стрелять не решался, вокруг было слишком много людей.
— Все, наконец-то, — выдохнул Резо несколько минут спустя.
И тут сидевший за рулем мужчина обернулся.
— Что у вас с руками? — в испуге воскликнул он.
Рассказ четвертый
Мы сидели почти до четырех утра. Саша Лобанов — действительно неплохой следователь и хороший парень. Но он работал в прокуратуре уже девять лет, попал туда сразу после окончания университета. И, конечно, это не могло не сказаться на его мышлении. Все предлагаемые им варианты сводились в общем к простой формуле: Семен Алексеевич так или иначе перешел кому-то дорогу, поэтому его и убрали. Но «коммерческие варианты» исключались полностью — у покойного не было никаких коммерческих интересов, об этом знали все. А другие варианты, то есть связанные с его служебной деятельностью, могли расследовать только служба охраны и ФСБ.
Тем не менее Саша добросовестно прорабатывал различные варианты и разрабатывал план совместных мероприятий на следующий день. Результаты вскрытия мы получили той же ночью. И ничего неожиданного не обнаружилось. В Се-. мена Алексеевича стреляли четыре раза. Из трех первых выстрелов два оказались смертельными. Четвертый, контрольный, производился уже в покойника.
Уехал я из прокуратуры с тяжелым сердцем. Лишь оказавшись дома, я вспомнил об Игоре. Но звонить в пятом часу утра и узнавать, как он добрался… Некорректно, да и глупо. Представляю, что подумала бы Алена. Решила бы, что я просто издеваюсь над ней. Теперь, после смерти Семена Алексеевича, мне никто не мог помочь.
Предстояло срочно найти деньги и вытащить Алену с сыном в Германию, где врачи займутся сердцем Игоря. Как все это глупо… Сердце маленького мальчика уже начинает давать сбои. Глупо и страшно. А собственно, какая нам разница, когда у нас начинает болеть сердце?
Я полез под душ, чтобы хоть немного прийти в себя. Действительно — какая разница? Мы все равно обречены. Не понимаю, почему люди не бегают по улицам и не воют от ужаса. Словно кто-то всемогущий и безжалостный приговорил •всех живущих на земле к смертной казни. Разве принципиально, когда именно случится эта смертная казнь? Все равно мы все приговоренные. Разница лишь в сроках. У одних срок этот наступит через день — например, взорвется в воздухе самолет. У других — через неделю, когда случится замлетрясение или очередная война в какой-нибудь «горячей точке» мира. У третьих — через год, эти будут умирать в мучениях от онкологической гадости, пожирающей человека изнутри. А некоторым повезет, и они умрут еще через несколько лет от сердечной недостаточности.
Чем больше я думал, тем более убеждался в том, что самая приличная смерть — смерть от СПИДа. Так хоть знаешь, какое именно преступление ты совершил и почему получил такой суровый приговор. Преступление, правда, выражено в форме греха, но это может являться хоть каким-то утешением для приговоренного. А для всех остальных? Очевидно, у нас в мозгу срабатывает какая-то пружина, заставляющая нас есть, пить, любить, гадить, убивать себе подобных и даже наслаждаться какими-то мелкими радостями, забывая о приговоре. Но приговор существует, он выносится нам в момент рождения, и никакая высшая апелляционная инстанция не сможет его отменить. Когда мне было четырнадцать-пятнадцать лет, я об этом много думал. Мне казалось, это ужасно: в один прекрасный день я умру и ничего больше не увижу, ничего не услышу, ни с кем не поговорю. Просто усну и никогда не проснусь. Ужасно. Потом я понял, что и спать не буду, а провалюсь в какую-то темную бездну. Может, поэтому я так боялся засыпать в подростковом возрасте.
Потом я повзрослел, поступил в институт, начал встречаться с женщинами, женился, стал работать. И забыл о приговоре. Замотанный дурацкими проблемами, я не вспоминал о приговоре, который выносится всем без исключения. Даже когда приходил на кладбище, где хоронили близких или знакомых людей, — даже тогда срабатывала какая-то спасительная пружинка, заставляющая не отождествлять себя с покойным. Но теперь, когда заболел Игорь, я снова вспомнил о своих детских страхах. Если я так боялся смерти, зная, что могу умереть лет через пятьдесят-шестьдесят, то что же должен чувствовать мой мальчик? Может, он кричит по ночам, может, плачет в подушку? Или будит свою мать и отчима, терзает их своими недетскими вопросами?
Я чуть не выскочил из ванной. Хотел позвонить Игорю, но вспомнил, что часы показывают пять утра. Он сейчас наверняка спит, если вообще в состоянии спать. Я вышел из ванной комнаты, шлепая босыми ногами по полу. Подошел к книжной полке, где стояли мои любимые книги. Почему-то книги меня успокаивали, словно внушали мне, что не все так страшно. Словно объясняли мне какую-то истину, которую я все равно не мог постичь.
Я вспомнил про Тойнби, которого взял мой мальчик. Значит, ему интересно читать такие книги. Значит, он все-таки меньше думает о значении собственной жизни. Собственно, что же такое жизнь? Неужели мы приходим в этот мир только для того, чтобы прожить жизнь и стать удобрением для полей? Ведь должна быть какая-то сверхзадача, которую мы не знаем. Уверен, должна быть. Откровенно говоря, я никогда не верил в Бога. Я был рационалистом и прагматиком и не мог поверить в нечто иррациональное. Если Бог обходился без моей души миллионы лет, то почему он не может обходиться без нее и впредь, рассуждал я. С другой стороны — как поверить в то, что все произошло путем эволюции?.. И кроме того: эволюция, породившая человека, — тоже своего рода чудо. То есть теория Дарвина — просто красивая сказка. Ведь ни одна обезьяна за последние несколько тысяч лет не превратилась даже в подобие человека. Впрочем, философские вопросы меня не очень интересовали, меня больше волновала собственная жизнь, вернее, жизнь Игоря.
Очевидно, смерть Семена Алексеевича сильно на меня подействовала: все мои детские страхи, загнанные в подсознание, тотчас пробудились. А может, это болезнь Игоря сделала меня психопатом и неврастеником? В общем, в ту ночь я почти не спал. Вернее, вообще не спал, хотя в половине шестого честно лег и почти два часа пытался заснуть. А может, я все-таки засыпал на короткие мгновения? Точно сказать не могу.
Утром мне предстояло самое сложное — поехать к родным Семена Алексеевича и все рассказать его жене и дочери. Когда я думал об этом, мне становилось так страшно, что хотелось отказаться от поездки. С другой стороны, я понимал: только я, самый близкий им человек и любимый его ученик, должен сообщить им ужасную новость. Может, я не спал именно из-за этого? Во всяком случае, утром я поднялся в половине восьмого и снова отправился в ванную, чтобы побриться. А в восемь услышал первый телефонный звонок.
— Леонид, — раздался в трубке высокий голос Алены, — что вчера произошло? Я звонила тебе до часу ночи. Тебя не было ни на работе, ни дома.
Где ты был?
Неужели ее действительно интересует, куда я мог поехать ночью? Говорят, есть такие женщины, которые не оставляют в покое своих мужей даже после развода. Очевидно, существуют и мужья, считающие бывших жен своей исключительной собственностью. Но мне-то было абсолютно безразлично, где ночует Алена. Лишь бы от ее капризов не страдал Игорь.
— У меня были дела, — ответил я усталым голосом.
— Поэтому ты отправил Игоря одного? Неужели ты ничего не понял? Ему нельзя было входить в метро. Ему может стать плохо по дороге, в вагоне метро.
Теперь понятно, почему она мне позвонила.
А я, кретин, решил, что она до сих пор меня ревнует.
— Извини, — сказал я.
— Мы считали, что ты повез его к своему другу, а он сказал, что на обратном пути ты довез его до станции метро. Неужели у тебя не хватает ума…
— Я очень устал, — перебил я Алену.
— Ты хотя бы меня выслушай! — она повысила голос.
— Нет уж, уволь, — не выдержал я. — Вчера убили Семена Алексеевича, когда он вошел в подъезд своего дома. Я всю ночь занимался расследованием. Еще есть вопросы?
Нужно отдать ей должное — она все поняла.
Алена всегда была сообразительной женщиной. Да, она действительно поняла, почему я высадил Игоря у станции метро. И, кроме того, поняла, что денег, на которые мы рассчитывали, уже может не быть.
— Извини, — тихо сказала она.
— Ничего, — отозвался я.
— Леня, — она давно меня так не называла, — ты извини, я ведь ничего не знала. Я все понимаю… Просто вчера из-за Игоря я взбесилась. Думала, тебе наплевать…
