Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим
– Вот и выключайте камеру. Все равно в России уже запрещено в кино спиртное показывать.
– То есть вы про нас все знаете? – сказал я, выключая камеру.
– А как же! Я там каждые два-три месяца…
После кофе с коньяком он вопреки моим протестам переоделся в рубашку и брюки и перешел с веранды в комнату, сел в кресло у огромного, во всю стену окна.
– Почему? – удивился я. – На веранде прекрасно!
– Слушайся старших, – отрезал он, перейдя на «ты». – Во-первых, я все-таки ВГИК закончил. Хоть и полвека назад, зато нам зубры преподавали – Ромм, Герасимов, Волчек! Вот ты у кого учился?
– У Валентина Ивановича Черных.
– Так вот же он! – и хозяин показал на большую, метр на полтора, картину маслом, висевшую на стене над книжными стеллажами с его книгами на дюжине, если не больше, языков – английском, французском, немецком, японском, датском, финском и т. д., включая, конечно, русский. На картине, написанной в стиле Пиросмани, четверо мужчин в шубах и дубленках сидели фронтально за столом с какими-то яствами, в торцах стола – мужчина и молодая женщина, а позади них стояли толстый лысый мужик в поварском халате и худенький официант с блюдом на руке и на плече. Теперь, когда хозяин обратил мое внимание на это полотно, я, конечно, опознал на нем своего учителя, но не столько по портретному сходству, его почти не было, сколько по совершенно круглой и стриженной под ноль голове.
– Это тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, – умехнулся Мастер. – Картина зовется «Ужин в Тарасовке», написал ее Борис Бланк, знаменитый театральный и кинохудожник. На ней Валя Черных, Рустам Ибрагимбеков, Александр Шлепянов, автор «Мертвого сезона», и твой покорный слуга, а по бокам, в торцах стола – сам Боря Бланк с женой. За нами стоят официант и Амиран Ильич, хозяин первого в СССР частного ресторана. – Тут Мастер посмотрел на часы. – К сожалению, нам придется прерваться. Через двадцать минут один мерзавец начнет гонять по озеру на своем глиссере так, что хоть уши затыкай. Вот его я бы застрелил с удовольствием. Но тогда я не смогу дать тебе интервью, меня упрячут в другой интерьер. Поэтому, как только он появится, мы закроем все окна. У тебя направленный микрофон?
– Не знаю. Думаю, что да, это совершенно новая камера, последняя модель.
– Ну, в крайнем случае перейдем на ту сторону дома, там тоже веранда, но с видом, конечно, не на озеро, а на лес. Что для тебя, конечно, хуже. Но ты всё равно сними через окно этого засранца на глиссере, его проезды сможешь потом использовать при монтаже, как перебивки в тех местах, где я запнусь или напортачу. Итак, включай камеру, что ты хочешь услышать?
– Что-нибудь интересное. Над чем вы сейчас работаете?
– Нет, это исключено. То, что я еще не дописал, я никому не показываю, даже жене. Я же никогда не знаю, смогу дописать или нет, потому что понятия не имею, чем дело кончится.
Я изумился:
– Как? Вы пишите, не зная финала? У вас нет поэпизодного плана? А нас учил Валентин Иванович…
– Знаю, – перебил он. – Я писал с Валей сценарий одного триллера, но ничего путного у нас не вышло, я не умею загонять героев в заранее приготовленную схему. У меня все иначе. Я должен иметь крутую завязку, сильные характеры и любовную страсть. После чего герои должны сами рваться к своей цели – деньги, власть, слава или возлюбленная. А моя задача – все время им мешать и подсовывать совершенно непреодолимые препятствия. Они думают, что сражаются с умными врагами, завистниками, агентами КГБ или ЦРУ, а на самом деле они сражаются со мной, потому что я-то наперед знаю, что им нужно и по какой дороге они хотят пойти к своей цели. И я перекрываю им все легкие пути так, что иногда сам по три дня хожу вокруг озера и не знаю, как им выбраться из моей западни. Вон у меня на полке лежат два недописанных романа, я не знаю, как выпутаться героям, которых я сам запутал. Но ты проделал такой путь, да еще учился у моего друга – я не могу допустить, чтобы ты облажался. Поэтому я тебе дам совершенно эксклюзивный материал. Понимаешь, я написал тридцать романов, даже больше, но один роман, который я должен был написать еще лет двадцать назад, я так и не написал. Роман о советском кинематографе – о том, как тогда, при Софье Власьевне, мы делали свои фильмы, как жили и как пытались пробить через «соссилисссиссеский реализм» хоть чуток реальной правды. Немного об этом я где-то писал, а живьем и подробно расскажу в первый раз, хочешь?
– Еще бы!
– Но это будет бросок в прошлое. То есть не актуально. Ничего?
«Ну, меня и швыряет, – подумал я, – то бросок в Будущее, в 2034 год, то в прошлое. Интересно, куда именно?»
Но вслух я этого не сказал, посмотрел в окуляр камеры и нажал кнопку:
– Я готов! Пишем!
Он поерзал на стуле (я держал его на самом общем плане, на фоне стеклянной стены с видом на озеро), потом он уселся удобнее, чуть откинулся к спинке кресла и начал, глядя на картину, написанную «а-ля Пиросмани».
8
– В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году в Нью-Йорке, вступая в Writers Guild of America (Писательская гильдия США), я первым делом спросил: «Теперь, став членом гильдии, я могу купить путевку в ваш дом творчества?»
– Куда-куда? – удивились сотрудники гильдии.
– В дом творчества.
– А что это такое?
– Выяснилось, – продолжал Мастер, – что никаких домов творчества ни у писательских, ни у других творческих союзов в Америке нет. Оказывается, каждый профессиональный писатель, сценарист, режиссер и т. п. имеет тут собственный дом или даже несколько домов, вилл, ранчо и дач, в которых он и творит. Меня это ужасно огорчило, и даже когда я обзавелся своим домом, я все равно тосковал и тоскую по Дому творчества «Болшево», в котором прожил двенадцать лет за неимением в СССР вообще никакого жилья. А тоскую вот почему…
Мастер сделал большую паузу, уходя мыслями в далекое прошлое, а я стал медленно, очень медленно наезжать трансфокатором на его крупный план и не остановился, даже когда он заговорил…
– Намедни я был у доктора, – вроде бы негромко, но так, чтобы было слышно и за соседними столиками, сказал высокий, вальяжный и совершенно седой Иосиф Прут, автор трех дюжин советских пьес и фильмов. – Я говорю ему: «Батенька, что-то со мной не то». Ну, он осмотрел меня, как обычно, и говорит: «А вы, мой дружок, уже импотент!» И знаете, с тех пор… – тут семидесятилетний Прут, участник Первой и Второй мировых войн, выдержал большую театральную паузу, чтобы убедиться, что весь зал заинтересованно повернулся в его сторону. – С тех пор ну прямо как гора с плеч!
Зал ответил ему дружно-приятельским смехом. Иосиф Прут, Леонид Утесов, его дочь Дита Утесова с мужем Альбертом и Алексей Каплер сидели у широкого окна с видом на большой запущенный парк, за которым проглядывала узкая речка Клязьма. В реке рыбьей чешуей плескалось утреннее солнце. И это же солнце косыми стропилами света проливалось сквозь высокие венецианские окна в полукруглую столовую подмосковного Дома творчества «Болшево», принадлежавшего Союзу кинематографистов. Такие же дома-усадьбы были в те времена у Союза архитекторов, Союза писателей и Союза композиторов – за неимением собственных дач каждый член такого Союза мог раз в год получить на месяц, а то и на два недорогую комнату и трехразовое питание в компании узкого круга своих коллег. Но все-таки болшевский дом с парком в сорока километрах от Москвы был Домом творчества № 1, поскольку, по официальной легенде, советские кинематографисты получили его в подарок от Иосифа Сталина еще до войны за первый советский кинобоевик «Чапаев». И лишь недавно Борис Добродеев, один из патриархов нашего кино, в своей книге «Мы едем в Болшево» приоткрыл настоящую историю возникновения этого Дома. Оказывается, его истинным создателем был Борис Шумяцкий, руководивший советским кинематографом в тридцатые годы. «Шумяцкий… сумел заинтересовать Сталина проектом создания “советского Голливуда”… задумал создать под Москвой некую “лабораторию”, где будут зреть дерзкие кинопроекты, рождаться новые многообещающие сценарии и режиссерские разработки – вдали от городской сутолоки и квартирных неурядиц. Так появился Дом творчества в Болшево, – сообщил Добродеев. – Позже Шумяцкий чем-то досадил Сталину и был в 1938 году расстрелян… его имя вслух старались не произносить».
Но хорошую идею нельзя расстрелять, и задумка Шумяцкого пережила ее автора – именно в этом Доме родились сценарии всемирно известных «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Чистое небо» и прочих фильмов, кадры из которых украшали теперь коридоры и фойе этого двухэтажного Дома и трех коттеджей в парке.
Кроме Иосифа Прута, Аркадия Райкина, Леонида Утесова и Алексея Каплера, автора фильмов «Полосатый рейс», «Ленин в Октябре» и других, здесь постоянно или периодически обитали те, кого еще знают сегодняшние зрители – Александр Галич, Григорий Чухрай, Эльдар Рязанов, Эмиль Брагинский, Никита Богословский, Петр Тодоровский, Геннадий Шпаликов, Андрей Кончаловский, Валентин Черных, Рустам Ибрагимбеков, Станислав Говорухин, Андрей Смирнов, Вадим Трунин, Павел Финн, Аркадий Инин и еще несколько десятков бывших и будущих знаменитостей.
