Игорь Прелин - Год рождения
Пауза явно затянулась, и Осипов решил поторопить свидетеля:
— Ну, что вы задумались, Котлячков? Может, вам непонятен мой вопрос?
— А почему вы обратились именно ко мне? — робко спросил Котлячков.
Осипов откинулся на спинку стула и, с трудом сдерживая смех, сказал:
— За последние пять лет я, наверное, уже в десятый раз допрашиваю вас, и всегда вы задаете мне этот вопрос!
Осипов перестал улыбаться и строго глянул на Котлячкова.
— Пора бы уже уяснить, — сказал он, — не только права, но и обязанности свидетеля. Или вы все еще продолжаете жить прошлым?
Котлячков непроизвольно поежился под его взглядом и заискивающим тоном произнес:
— Что поделаешь, гражданин следователь, инстинкт самосохранения… В те времена, которыми вы всегда интересуетесь, разница между свидетелем и обвиняемым была столь незначительной, что мне до сих пор…
— Да поймите, наконец, Котлячков! — перебил его Осипов. — Я уже неоднократно объяснял вам: лично против вас не может быть выдвинуто никаких обвинений, потому что вы работали в учетно-архивном отделении и не имели прямого отношения к репрессиям. Чего же вы боитесь?!
Котлячков потупил взгляд и тихо произнес:
— Да кто вас знает… Это сегодня я ни в чем не виноват. А что будет завтра?
— А завтра будет то же, что и сегодня, — жестко ответил Осипов, — потому что возврата к беззаконию быть не может! Не для того мы пересматриваем сейчас дела, чтобы прошлое когда-нибудь повторилось!
Котлячков снова поморгал, покашлял, но не проронил ни слова.
— Мы слушаем вас, Котлячков, — напомнил ему Осипов.
Старичок тяжело вздохнул и начал свой рассказ:
— Я действительно хорошо помню тот случай… Дело в том, что до тридцать седьмого года я поддерживал регулярный контакт с Бондаренко, поскольку он по роду своей работы имел доступ ко всем следственным делам. Бондаренко часто бывал в управлении, присутствовал на допросах. В общем, осуществлял прокурорский надзор. Повторяю, так было до тридцать седьмого года…
Я старался не упустить ни одного слова из рассказа Котлячкова и как можно точнее занести все сказанное им в протокол.
— Когда же приехал новый начальник управления, — продолжал Котлячков, — все довольно быстро изменилось. Уже через пару месяцев Бондаренко вообще перестали приглашать в управление. Да и что ему было там делать, когда вместо законного суда все вершила «тройка»?!
Котлячков произнес последнюю фразу таким тоном, как будто во всем, что тогда происходило, он был сторонним наблюдателем, а не одним из непосредственных участников. С годами он как бы отстранился от событий тех лет, сам себя освободив даже от моральной ответственности за творившееся беззаконие.
Сам-то он себя освободил, но каждый такой вызов к следователю напоминал ему простую истину, человек только судить себя имеет право сам, потому что только он знает все им содеянное, а оправдать себя сам он не может, не в его это власти! И если есть у кого на совести какое-то грязное дело, то сколько ни будет такой человек убеждать себя, что он ни в чем и ни перед кем не виноват, все равно жизнь его будет отравлена страхом, что рано или поздно придется ему за это ответить.
А Котлячков тем временем продолжал:
— Но однажды Бондаренко пришел в управление и потребовал, чтобы ему дали возможность побеседовать с арестованными, находившимися в камерах внутренней тюрьмы. Видимо, в прокуратуре накопилось много жалоб от родственников арестованных, вот он и решил разобраться…
Котлячков сказал «видимо», и я подумал, что он лукавит: он знал это наверняка, потому что не только в прокуратуру, но и в управление НКВД обращались родственники тех, о судьбе которых после ареста не было никакой информации.
Я посмотрел на Осипова, но тот ничем не выражал своего отношения к показаниям Котлячкова.
— Дело было утром, Сырокваш где-то задержался, а его заместитель, Вдовин, помнится, уехал в район. Дежурным по управлению в тот день был Стручков. Если вы помните, я о нем уже рассказывал…
Осипов утвердительно кивнул головой, и Котлячков, заметно приободрившийся по сравнению с началом допроса, деловым тоном закончил свой рассказ:
— Так вот, Стручков сначала предложил Бондаренко подождать, пока придет начальство, но тот был очень настойчив… В общем, Стручков растерялся и дал команду пропустить Бондаренко во внутреннюю тюрьму. Тот и пошел по камерам… Когда приехал начальник управления и Стручков доложил ему, что прокурор беседует с арестованными, Сырокваш пришел в ярость и распорядился не выпускать его из внутренней тюрьмы… Так Бондаренко и остался в одной из камер!
— Как это понимать: остался? — переспросил Осипов. — Его что, арестовали?
— Нет, нет, — торопливо пояснил Котлячков и в такт своим словам снова заморгал. — Да и за что его могли арестовать?! Просто не выпустили из камеры, и все!
И все? Я даже остановился, не записав последние слова Котлячкова.
Осипов бросил на меня быстрый взгляд, словно напоминая, что во время допроса следователю не полагается проявлять свои эмоции, иначе они могут захлестнуть его, и тогда это будет уже не допрос, а черт знает что.
— А вам откуда об этом известно? — совершенно спокойно, как будто сказанное Котлячковым не было верхом произвола и не должно было возмутить его как юриста и просто как человека, спросил Осипов.
Котлячков снова закашлялся, прикрыв рот ладошкой, потом придвинулся поближе к Осипову и с какой-то странной для его положения доверительностью заговорил:
— Видите ли, на следующий день после визита Бондаренко я стал невольным свидетелем разговора начальника управления с Иваном Михайловичем Вдовиным, его заместителем…
Записывая показания свидетеля Котлячкова, я представил себе, как это могло выглядеть тогда, в тридцать седьмом году, и в моем воображении возникла такая картина.
Лейтенант госбезопасности Котлячков, еще более щуплый и тщедушный, чем сейчас, держа в руке папку для доклада, важно шагал по коридору управления НКВД, чинно раскланиваясь с попадавшимися ему навстречу сотрудниками.
Те кивали ему и с серьезным видом проходили мимо, но затем обязательно оглядывались и не могли сдержать улыбку: уж очень комично выглядел Котлячков, которого буквально распирало от сознания собственной значительности.
Как многие низкорослые люди, он очень хотел казаться хоть чуть-чуть повыше, а потому носил сапоги на завышенном каблуке, сшитые ему по спецзаказу в военном ателье, и, кроме этого, при ходьбе задирал вверх подбородок. Однако, несмотря на все его старания, он становился не выше, а смешнее, тем более что военная форма, тоже сшитая по спецзаказу, топорщилась на его нескладной фигуре, как будто он ее впервые надел всего полчаса назад.
Котлячков вошел в приемную начальника управления как раз в тот момент, когда резко открылась дверь кабинета, закамуфлированная под дверцу массивного шифоньера, и оттуда выскочил взъерошенный, распаренный нагоняем сержант госбезопасности Семенкин. От пережитого волнения он забыл как следует прикрыть за собой дверь «шифоньера», и она так и осталась приоткрытой.
Котлячков довольно равнодушно посмотрел вслед Семенкину, он давно привык к тому, как начальник управления разговаривал со своими подчиненными, так что внешний вид и настроение Семенкина после беседы с руководством не вызвали у него никакого удивления.
Когда Семенкин, ничего не видя вокруг себя после взбучки, пронесся мимо него, Котлячков в нерешительности остановился перед «шифоньером», раздумывая, стоит ли сейчас попадаться на глаза начальнику управления или выждать, когда тот несколько поостынет.
Пока он раздумывал, входить ему или не входить, через приоткрытую дверь до него донеслись приглушенные голоса.
Котлячков подошел ближе, прислушался и узнал скрипучий голос начальника управления:
— Я не стану отменять твое распоряжение, но впредь прошу без самодеятельности! Не забывай, что пока я начальник управления, и я не позволю…
— Семенкин нарушил соцзаконность, — перебил его другой голос, и Котлячков сразу узнал Вдовина, — и его следовало наказать!
Сырокваш резко оборвал своего заместителя:
— Семенкин выполнял мои указания, и поэтому наказывать его или нет — решать буду я! Все, Вдовин, ты свободен!
Котлячков продолжал топтаться у двери, по-прежнему не решаясь войти в кабинет. Он взялся было за ручку двери, но Вдовин заговорил снова:
— У меня есть еще один вопрос. На каком основании арестован Бондаренко?
— Никто его не арестовывал, — раздраженно ответил Сырокваш.
— Тогда почему он второй день находится в камере?
— Чтобы не совался, куда не следует! — повысил голос Сырокваш. — Тоже мне, защитник нашелся!
— Что значит, защитник? — удивился Вдовин. — Он прокурор и стоит на страже закона! Это его долг!
