Лев Гурский - Опасность
— В каком-то смысле, — не стал возражать я.
— Да и с Курчатовым, — продолжил внук, — дед мой работал всего ничего, потом его перевели и… Короче говоря, ничем, увы, не могу вам помочь. Скорее всего, деда вовсе не было на этом снимке.
Минус один, скорбно подумал я, про себя нехорошо помянув куликовский склероз. Если так и дальше пойдет, я останусь на бобах со всеми своими версиями и догадками.
— Простите, Борис Львович, — сказал я, — но, быть может, вы плохо смотрели? Может быть, такой снимок все-таки завалялся в дедовских бумагах? Если вы позволите, я все же хотел бы взглянуть на эти бумаги. Или они уже в музее?
— К сожалению, это невозможно, — произнес самый младший Борис Львович. — Последней волей деда была просьба передать все в Политехнический. И если по каким-то причинам передать не удастся, все эти бумаги надлежало сжечь, как не представляющие никакой исторической ценности. Дедушка, знаете ли, был большим педантом.
— Политехнический отказался? — немедленно понял я.
— Вот именно, — развел руками новый хозяин квартиры. — Они сказали, что у них и так нет помещений и фонды ломятся от экспонатов. А Сокольский — все-таки не Курчатов. Так что бывайте здоровы!
— Сожгли? — догадался я.
— Пришлось, — кивнул внук. — Как и было завещано. Может быть, я и зря это делал… Но дед успел взять с меня слово…
Ясно, подумал я. Внук — человек чести. Все пересмотрел, а потом честно спалил. Выполнил, значит, последнюю волю.
— А вы сами тоже физик? — полюбопытствовал я.
— Ну что вы! — развел руками внук. — К физике меня никогда не тянуло. Я — визажист.
— Это что-то, связанное с цветами? — деликатно осведомился я, рискуя ненароком выявить опять свою гэбэшную дурь.
— Это что-то, связанное с лицом, — вежливо снизошел к моей глупости Борис Львович-внук. — Наука или искусство, как вам будет угодно. Нет ничего более поддающегося трансформации, чем человеческий облик. Лицо способно постоянно меняться, в этом его прелесть. Вот смотрите…
Он взял с ближайшего столика пару женских заколок для волос, какую-то коробочку, пахнущую терпкой парфюмерией, на несколько секунд отвернулся от меня, что-то такое сделал со своим лицом, затем повернулся и…
Передо мной был уже другой человек, почти не напоминающий моего собеседника. Вглядевшись, я понял, что в самом лице изменилась лишь какая-то малость: чуть опустились уголки губ, на лбу возникло несколько складок, вьющиеся волосы перестали налезать на лоб. Однако этих ничтожных и мастерских изменений оказалось вполне достаточно.
— Гениально, — сказал я вполне искренне.
— Пустяки, — отмахнулся безо всякого самодовольства Сокольский. — Рутина. Но от клиенток отбоя нет, — он провел рукой по лицу и восстановил свой прежний облик, я даже не успел понять как. — Женщине, знаете ли, постоянно хочется разнообразия, изменчивости. Один день ей нравится быть такой, другой день — другой. Пластическая хирургия делает лицо раз и навсегда, а визажист может сделать целую палитру новых лиц — и все без скальпеля. Мы можем очень многое… Правда, моей Симочке, — тут голос Бориса Львовича предательски дрогнул, — на это на все наплевать. Все пишет и пишет. Даже в зеркало не взглянет, а уж на меня…
От дальнейшего невольного вмешательства в личную жизнь визажиста меня спас звонок в дверь. Такса соскочила со своего пуфика и, радостно гавкая, кинулась в прихожую. Туда же зашлепал и хозяин квартиры, бормоча на ходу слова извинения. По дороге он зацепился рукавом за угол резного буфета, с трудом высвободился и добрался до дверей уже без приключений. Я проследил за ним взглядом, любопытствуя, не сама ли поэтесса Симочка пожаловала. Но, судя по возбужденным возгласам, это были наверняка клиентки — в количестве трех штук. И в возрасте от тридцати и выше.
— Борис Львович, Борис Львович! — защебетали они прямо с порога. — Мы знаем, что вы сегодня не принимаете, но тут такой случай…
Две дамы из трех были достаточно миловидными, зато третьей, самой шумной, не помогла бы и пластическая хирургия. Я догадался, что пора откланяться. С нулевым, заметьте, результатом. Если не считать своего минутного приобщения к тайнам визажизма.
Я просочился мимо дам к выходу и пальчиком поманил Бориса Львовича на лестничную площадку. Любознательная такса устремилась было за нами следом, но хозяин строго цыкнул на нее, и гладкая мордочка тянулась обратно за дверь.
— Простите за беспокойство, — сказал я.
— Какое уж там беспокойство, — Сокольский бросил взгляд на профессорскую табличку. — Надо бы, конечно, ее снять, но рука не поднимается. Дед ее собственноручно повесил, как только переехал сюда пять лет назад из большой квартиры на Тверской, тогда еще Горького. Там-то она смотрелась симпатичнее…
«Ага», — подумал я, радуясь собственной проницательности. Чуяло мое сердце, что золоченая табличка знавала лучшие времена.
Учтиво попрощавшись с хозяином и выслушав на прощание пожелание заходить, если мне, Лаптеву, понадобится его, Сокольского, профессиональная визажистская помощь, я пешком спустился вниз. Машина моя, припаркованная вблизи рынка, оказалась на месте и даже цела, не помята и не поцарапана. Вблизи нее, правда, вертелся лопоухий паренек в кожаной турецкой куртке, влюбленными глазами посматривая на фары моего «жигуля». В руке юноша баюкал нечто вроде портативной отвертки.
— Башку откручу, — грозно пообещал я, упреждая преступные намерения юного ворюги. Можно было бы, конечно, дождаться, пока он начнет делать свое черное дело, взять его с поличным, отвести в милицию и передать в руки коллег майора Окуня. Но сейчас у меня не было времени даже для того, чтобы просто накостылять наглецу по шее.
Паренек, признав во мне хозяина «тачки», разочарованно сплюнул и, бросив прощальный взгляд на фары, удалился, посвистывая. Забираясь в салон своего автомобиля, я с горечью подумал о нашей молодежи, за которой мы совершенно не следим. У нас в Управлении существует, конечно, пресловутый отдел «Ц», который, по идее, должен скрытно курировать молодежные объединения и даже внедрять туда свою агентуру. Однако в отделе этом работают, по преимуществу, бывшие сотрудники упраздненной «пятерки» и еще более бывшие комсомольские секретари. Попробуй-ка, внедри хоть одного из этих мордатых хоть куда-нибудь! Я хихикнул про себя, представив любого из «цэшников» в крутом рокерском прикиде. Картинка! Самая просторная кожаная куртка не вместит ни одного из этих пузанов. А платят «цэшникам», между прочим, поболее, чем нам. Вероятно, с целью сохранения опытных кадров. Вдруг однажды придется восстанавливать «пятерку»? Так специалисты — вот они, даже раздобрели на казенных харчах. Удобно. Вообще в нашем Управлении сидят на хорошей зарплате о-о-очень много предусмотрительных людей в разных званиях. Они все предусматривают да рассчитывают, потому-то для работы у них совсем не остается времени. И приходится вкалывать нам с Филиковым. Капитализм, разделение труда…
К дому следующего физика, Бредихина, пришлось пилить через центр, выстаивая по десять-пятнадцать минут в каждой пробке. Проще и быстрее, честное слово, было бы доехать на метро, подобно тысячам других безлошадных москвичей; всего одна пересадка на «Боровицкой». Название станции неожиданно напомнило мне о редакторе «Московского листка», с которым мы так недавно расстались, и я твердо решил, что дело об убийстве Маши Бурмистровой я просто так МУРу не отдам. Хотя всякий мой официальный интерес к этому убийству только насторожит Петровку, а тогда жди от милицейских какой-нибудь мелкой подлянки: внезапной глухоты их телефонов, утери вещдоков и пр. Заколдованный круг получается. Кстати, слово «круг» вновь пришло мне на ум уже по другому поводу. Когда я, старательно обогнув Преображенское кладбище, вырулил на Большую Черкизовскую и никакого дома номер пять, строение «в», не обнаружил. Пришлось спешиться, приткнуть своего «жигуленка» у какой-то галантерейной лавки на Преображенском валу, вернуться к станции метро и уже от станции «Преображенская площадь» начать свой анабазис. Номер пятый я нашел практически рядом с метро, однако чуть подальше был уже номер седьмой — безо всякого намека на какие-то побочные строения. Пришлось вернуться обратно к дому пятому и тщательно обследовать внутренние дворики. Дома пять, буквы «а» и «б», оказались в первом же таком дворике. Вид у обеих букв был какой-то нежилой, а свежевырытая траншейка, кучи щебня, досок и отделочного кирпича поблизости наводили на мысль о том, что запустение продлится недолго, хотя вряд ли оба здания и впредь будут предназначены для жилья. Скорее, здесь разместятся какие-нибудь офисы или магазины. В крайнем случае — казино, чья близость к станции метро сыграет свою положительную роль: гражданам, оставившим на зеленом сукне все до копеечки, будет гарантирован бесплатный жетон. Мелочь, а не так обидно.
