Владимир Листов - У каждого свой долг (Сборник)
Владимир готов был в любое мгновение вскочить. Пронский стоял у порога.
Сколько времени продолжалось это, Владимир не знал. Внезапно шаги стали удаляться. Куда? Тише, тише, почти неслышно… «А-а, у входной двери!» Забродин напрягал слух, но в ушах звенела тишина…
«Если вышел в коридор, было бы слышно щелканье замка.
Нет. Стоит. В любую минуту может вернуться!» Владимир осторожно посмотрел на часы: два часа…
Паркет вдруг затрещал громко, шаги стали уверенными. Заскрипела кровать, и все замерло.
Разрядка наступала медленно. О сне Забродин теперь уже не думал. «Что хотел Пронский?»
В половине четвертого Забродин разбудил Михайлова, наклонившись к его уху, шепотом предупредил о ночном хождении в соседней комнате и сразу же уснул.
Когда Забродин проснулся, было светло. Через приоткрытые створки окна с улицы доносились дребезжание трамвая, гудки автомашин. Он оделся и вышел. Михайлов умывался, а Пронский стоял возле балконной двери и смотрел на улицу.
Забродина поразило его лицо: казалось, он постарел за ночь. «Какая буря пронеслась в его душе?» На приветствие Владимира Пронский ответил сухо и неохотно.
Завтракать отправились в знакомое уже кафе. Пронский молчал и становился все мрачнее. Когда выпили кофе и собирались уже выйти на улицу, чтобы приступить к намеченной на день программе, он резко поднялся и заявил:
— Идемте в гостиницу! — Это было сказано таким тоном, какого Забродин от него еще не слышал.
— Что случилось, Николай Александрович? — насторожился Михайлов.
— В номере объясню…
Они поднялись на третий этаж.
— Так, в чем же дело, Николай Александрович?
Пронский опустил глаза и решительным тоном сказал:
— Я не буду с вами работать. Везите меня обратно, сажайте в тюрьму! Судите. Делайте со мной, что хотите! Я не могу!
Забродин притих. Михайлов, видимо, тоже растерялся, но попытался перевести все в шутку:
— На вас, вероятно, плохо подействовала перемена климата? Чем объяснить такой поворот?
— Не шутите! Это серьезно, — Пронский говорил взволнованно и твердо. — Я над этим непрерывно думал. Еще из поезда хотел бежать… Сегодня ночью я мог бы убить вас или просто уйти из гостиницы. Наконец, повеситься на крюке, к которому подвешена люстра, или выпрыгнуть с балкона и таким образом покончить с собой. Но я не могу. Не в состоянии этого сделать! Я знаю, что вы правы. Будущее за вами. Разумом я с вами, с родиной, которую я уже не могу предавать. Вырос же я на Западе, там остались мои друзья. Я не хочу подводить их и не буду! Сажайте меня обратно в камеру!..
Пронский «выплеснул» все. Забродин видел, как покраснел Михайлов, напрягся. Он искал выхода: ведь одно неосторожное слово и трудно предвидеть последствия.
— Не горячитесь… Ведь так можно сделать непоправимую ошибку. — Михайлов осторожно подбирал слова. Рука его машинально двигала по столу пепельницу.
— Я решил твердо! — Пронский замял папиросу, как бы подчеркивая этим жестом, что решение окончательно.
— Как же быть с вашей матерью? Сегодня ей скажут, что вы в Ростове и завтра встретитесь с ней?
— Это свидание не должно состояться! Моя единственная просьба к вам: мать не должна ничего знать! Пусть считает, что я с отцом… Вы не можете мне в этом отказать…
— Ну, Николай Александрович! Задали вы нам задачу. Я должен посоветоваться.
Михайлов вызвал машину и, оставив Забродина с Пронским в гостинице, поехал в управление. Пронский сидел, понурив голову, и молчал. Забродин не решался заговорить с ним.
Вскоре Михайлов позвонил и попросил их приехать в управление.
Начальник, поздоровавшись за руку с Забродиным и Пронским, предложил сесть. Он был рассержен. Расхаживая вдоль просторного кабинета, он сразу, что называется, «напустился» на Пронского:
— Вы что же, как ветреная девица! Сегодня — одно, завтра — другое? Мы не намерены заниматься с вами детскими играми. Что у вас случилось?
— Я уже сказал! — сухо ответил Пронский. — Работать против своих не буду.
— Так, так… Они «свои», а мы «чужие»? — Начальник остановился рядом с Пронским и, перебирая рукой блестящие пуговицы на своей гимнастерке, смотрел на него сверху вниз. — Изменники Родины вам дороже своего народа? — голос его дрожал от негодования.
— Я все сказал. Прикажите меня увести! — Пронский сидел неподвижно, уставившись в одну точку.
— Я прикажу все, что найду нужным. Но прежде я хочу высказать то, что думаю… — Он взял со стола папиросу, закурил. — Вас испортила среда, в которой вы жили. Наши работники приложили много усилий и труда, чтобы очистить вас от гнили. Вы же обманули все наши надежды. Так справедливо получите все, что причитается! А пришли вы к нам не как сын Родины, а как самый опасный враг!.. Мне сказали, что вы умный человек. В этом случае вы сможете разобраться, кто истинный друг, а кто — случайный попутчик. Порывом ветра вас занесло на чужбину и, пробыв в изгнании много лет, вы стали петь с чужого голоса…
На лице Пронского не дрогнул ни один мускул. Он даже не изменил позы.
— Ваши друзья здесь. Вы обязаны быть вместе с народом. Я даю вам возможность подумать! Посидите в приемной!
Пронский вышел. Усаживаясь на свое место за столом, начальник сказал:
— С ним нужно построже. Он будет работать с нами!
Но Михайлов был другого мнения… Он не стал спорить, вышел к Пронскому и мягко сказал ему:
— Зачем вы так, Николай Александрович…
Эти простые слова, а может быть, сердечный тон, задели какую-то струну в душе Пронского…
Весь день Пронский ходил сумрачный, разговаривал неохотно. Михайлов и Забродин не оставляли его ни на минуту. Втроем гуляли по городу. Пронский мало интересовался окружающим, односложно отвечал на вопросы.
Спать легли рано. Забродин и Михайлов, как и в прошлую ночь, дежурили по очереди. Было слышно, как Пронский долго ворочался, пока не уснул. Однако ночь прошла спокойно.
Наутро Пронский встал с синими кругами под глазами, но прежней нервозности уже не было. Когда собрались идти завтракать, Пронский тихо спросил:
— Петр Васильевич, можно организовать поездку к матери?..
Мать Пронского, Ирина Петровна, была родом из разорившейся дворянской семьи. Во время отступления белых в 1918 году она бежала из Воронежа вместе с мужем — офицером — и сыном Николаем, которому тогда было три года. В Новочеркасске она тяжело заболела, и муж поместил ее на частной квартире у супружеской пары Перепеличко, а сам, забрав сына, выехал в часть, надеясь еще возвратиться…
Потеряв мужа и сына, Ирина Петровна пыталась отравиться. Перепеличко ее выходили. Потом она стала получать письма и узнала, что сын жив…
Сейчас это была седая женщина, с красивым, строгим лицом.
Вчера ей сказали, что сын здесь…
С утра она не отходила от окна. И хотя время встречи еще не подошло, ею овладело беспокойство: не случилось ли что-нибудь по дороге. Кроме того, ее не оставляла тревога: «Что будет с ним потом? Он прибыл нелегально и находится в серьезной опасности. Она должна ему помочь. Ей сказали, что она может это сделать. Да, она сделает все возможное. Сердцем матери она найдет правильный путь…»
Ирина Петровна услышала, как подъехала машина. С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она подошла к двери и прислонилась к косяку. Шаги по небольшой деревянной террасе отзывались в ее сердце…
Дверь распахнулась, на пороге стоял ее сын! Сын, которого она оставила маленьким мальчиком…
— Ирина Петровна, выпейте, — Постников протянул ей рюмку с валерьянкой.
— Спасибо. Сейчас все пройдет! — Обняла сына, улыбнулась. — Ну, вот и все!
Несколько минут она молча вглядывалась в лицо Пронского, как бы изучая его заново, затем спросила:
— Коля, а как же дальше?
— Ничего, мама, я дома, а это — главное!
Кризис миновал… В этом Михайлов и Забродин убедились уже на следующий день, когда Пронский пошел самостоятельно устраиваться на завод.
Возвратившись к вечеру в гостиницу, где его с нетерпением поджидали чекисты, он рассказал:
— Все нормально, все хорошо. На работу меня возьмут, как только решится вопрос с пропиской. Даже моя вымышленная автобиография ни у кого не вызвала подозрений.
Последние слова вызвали у Михайлова улыбку, но он лишь сказал:
— В милиции мы можем замолвить за вас слово, так что беспокоиться не следует.
Поселив Пронского на квартире в Ростове и договорившись, что все вопросы он будет решать с Постниковым, Михайлов и Забродин тепло с ними попрощались и возвратились в Москву.
Крылов был в курсе всех перипетий и никакого отчета не потребовал. На следующий день он вызвал Забродина и сказал:
— С поручением вы справились хорошо. Дальше заниматься этим делом будем я и Михайлов. Вам я скоро дам другое задание…
