Олег Маркеев - Неучтённый фактор
Пусть кто-то успел унести ноги, сбежал поближе к награбленному. Господь и народ еще покарают их. Пусть кто-то кривится, глядя вслед вашим колонам, в марше проходящим по улицам. Россия для них лишь место жительства. Господь уже покарал их, лишив великого дара любви к родине.
Вы — другие. Вы избраны для великого дела служения Родине.
С вами благодать Господня и крест веры Его! К вам обращены мольбы и надежды народа русского.
Помните девиз нашего Движения: "Родина — это судьба"! С этим девизом вы боролись и побеждали, с ним вам и возрождать Россию!
Ваша судьба — Россия! Будущее России — в ваших руках!
Родина — это судьба!
(Шквал аплодисментов. Крики "Родина — это судьба!", " С нами Бог, Россия — с нами!")
* * *
Старые львы
Потолок был девственно чист. А ведь где-то там должен быть микрофон. Не зря же Решетников маячил именно здесь, на самом краю ковра.
«Я не паникую, я просто проверяю версию. Решили "дать понюхать микрофон", паразиты? Может быть, может быть. Во всяком случае, объяснимо. Не стоит из-за такой ерунды портить себе нервы», — подумал Салин.
Он с удовольствием смахнул с носа очки. Если не считать возможности прятать взгляд и необходимой по статусу респектабельности, от них было мало толка. Даже наоборот, от тяжелой роговой оправы, будь проклят тот, кто опять ввел эту моду, к середине дня тяжестью наливалась переносица, от темных стекол ломило глаза, но приходилось терпеть.
Кто-кто, а Салин знал цену имиджу, великому умению быть своим и тонко чувствовать дистанцию, не накапливать ошибок по мелочам, а тем паче не давать себя провести по-крупному. Сколько раз он становился свидетелем падения человека, лишь на миг позволившего себе стать смешным.
Как умный человек, он отдавал себе отчет, что карьера в его среде — субстанция метафизическая, неповторимая и невосстановимая. Играя на симпатиях и отвращении, успевая пригнуть голову, когда сшибались большие, успевая сделать ставки, когда нежданно шли в рост мальнькие, успевая отскочить, когда летели вниз зарвавшиеся, он упорно шел, карабкался, перескакивал через ступени, но все время — вверх, только вверх, иначе, все теряло смысл, а век человеческий все еще “три по двадцать и десять лет”, и какая потом разница, где тебя после всего бросят в землю — на Новодевичьем или у Стены, или, как безродного, ночью — в овраг, да известкой сверху посыпят.
А раз так, надо стараться быть наездником, сжимающим узду, погонщиком, не жалеющим кнута, ведущим, тянущим за собой безропотного ведомого, только это дает смысл в бессмысленном кружении к последней точке, за которой лишь огонь крематория и нелепая фарфоровая посудина, брошенная в яму.
Только Власть способна выделить тебя из безликой массы смертных, лишь Ей одной позволенно превратить тебя в бессмертного, заставив всех: и близких, и врагов идти за твоим гробом, преклоняясь не перед тобой, а перед неведомой частичкой Ее, что на злобу и зависть живым, последний раз подчинив других своей воли, уносишь в могилу.
«Господа-товарищи, ваши мотивы мне понятны. Даже не мотивы, а мотив. Один он у нас на всех. Лежит на самой поверхности, и только по недоумию или из пошлого политеса, словно на банкете начальник сверкает расстегнутой ширинкой, а все глаза отводят, никто не посмеет сказать об этом вслух”.
Он прошелся по кабинету. Мягкий ковер гасил звук шагов. Встал у большого окна. Стекла давно заменили на пуленепробиваемые, ни один звук не проникал в огромный кабинет. Решетников со свойственным ему юмором прораба северной стройки, в первый же день щелкнул ногтем по стеклу и авторитетно произнес: «Во! Как в дурдоме имени Кащенко, только щами за обедом еще не умываемся. Но если так пойдет, то скоро будем!»
Внизу мок смертельно больной город. Шпили остоверхих небоскребов резали низкие, сочащиеся дождем тучи.
Отсюда, с высоты Воробьевых гор, были отчетливо видны грязно-черные проплешины среди плотной поросли крыш. Остывшие пожарища, которые еще не успели застроить сборно-блочными времянками. В череде домов, вытянувшихся вдоль магистралей, как в стариковской челюсти, зияли прорехи. Рухнувшие дома. Сами собой, без особых причин.
«Вот он — наш общий мотив!»
Салин очетливо помнил, как все началось.
Политики еще делали державные лица, а ведущие на ТВ еще блудливо улыбались, заканчивая сводки с места очередного стихийного бедствия: «Принимаются все необходимые меры. Будем надеяться, все будет хорошо».
Смерч в Самаре. Полностью обесточенный город, до первых этажей залитый волжской водой, принесенной смерчем.
Мурманск — шквал силой до десяти баллов. Десять минут стихии — и город раскатало, как после бомбежки. В Северодвинске шторм и ураган разрушил то, что еще осталось после конверсии от знаменитых «Звездочки» и «Севмаша». В Оленьей губе разбило о пирсы и затопило подлодки, не успевшие выйти в море.
Селевые потоки в Дагестане. И следом — снег в полтора метра. Тысячи замерзающих, отрезанных от помощи. Колонны МЧС не в состоянии пробиться через снежные заносы.
Пока бились со снегом, по неизвестной причине полыхнула тайга под Красноярском. Да так, что город накрыло удушливым, непроглядным смогом. Самолеты садились вслепую, как в густое молоко. Бортов МЧС не хватило, людей эвакуировали авиацией Сибирского военного округа.
Массовая психическая эпидемия в районе Екатеринбурга. Многочисленные «сердловски-21», как по команде разнесли рабочие зоны и захватили здания администрации. Самое странное, что побегов не было, лютовали и буйствовали за колючей проволокой. Но угроза нашествия зэков на мирные горда была велика. На усмирирение зон бросили все имеющиеся в наличие силы. Первую атаку спецназа ГУИН зеки отбили. Пришел приказ действовать максимально жестки и за два дня взять ситуацию под контроль. Зоны “зачистили” швальным огнем вертолетов.
Только когда уже не было возможности врать, что “принимаются меры”, на “меры” уже не хватало сил и средств, в Кремле сели думать. Думали в основном, как избежать массовой паники. Государственные думы были прерваны дипломатической депешей — Япония потребовала объяснений по поводу инциндента на базе Тихоокеанского флота.
На четырех из шести атомных подлодок, стоящих на приколе и ожидающих очереди на демонтаж реакторов, произошло самовозгорание. Сборный экипаж из десятка матросов и лейтенанта, чья служба заключалась в удержании на плаву этого атомного металлалома, сражался с огнем до последнего. Но лодки все равно затонули прямо у стенки. Японцы дипломатично интересовались, ждать им новой Хиросимы или все ограничиться русским Чернобылем. Наши сняли командующего Тихоокеанского флота и заверили, что ситуация под контролем.
Как назло именно в это время взлетел на воздух цех на алюминиевом комбинате. Облако ветром погнало в Китай. Наши заявили, что предпринимаются все необходимые меры. В ответ пятимиллионная армия узкоглазых солдат была поднята в ружье. Якобы для обеспечения эвакуации населения из попавших под облако приграничных районов. Пекин запустил в дипломатический обиход термин «экологическая агрессия». Москва византийски усмехнулась и сделала вид, что поигрывает атрфированными имперскими мускулами. Президент США попросил Китай не пороть горячку и сесть за стол переговоров. Германия, сидящая на русском газе, поддержала Москву, а Париж занял «особую позицию» в конфликте.
Была надежда, что все закончиться дипломатическим бриджем с шулерским обменом картами под столом.
Но ничего не вышло. Потому что привычного мира ничего не осталось. За считанные месяцы мир превратился в хаос.
Сами собой закорачивались электросхемы, магнитные бури блокировали связь на всех частотах, грунтовые воды сами собой поднимались на поверхность. Ветры превратились в ураганы, реки рвались из русел, а по морям прошли волны цунами. В Альпах и Татрах трижды ударили семибалльные землятресения. Мелкие сейсмические возмущения лихорадили Крым и Балканы. Повсеместно рухнула энергетическая система. Стало холодно, голодно и страшно...
Досталось практически всем. Когда все немного улеглось, и ООН подвела первый подсчет потерь, выяснилось, что меньше всего пострадали Африка и Россия. В Африке просто нечего было разрушать, а в России все загодя порушили в перестройку. Кто-то даже запустил глумливую шуточку, что нищета спасает от крупных неприятностей.
А потом грянула такая зима, что шутки замерзли на губах. Когда стаял снег, серый от осевшей с небес сажи, обнаружили, что страна провалилась в полное Безвременье.
Россия и в лучшие-то годы представляла себой хронологический винегрет, где век семнадцатый спокойно соседствовал с двадцатым, а медвежьих углах ворочался век пятнадцатый. А после Катастрофы образовалась такая временная чересполосица, что стало жутко. Очень скоро выяснилось, что и в головах царит такая же катавасия. Поэтому не надо удивляться, что Власть врезала кулаком по столу, и по стране прокатилась Первая волна.
