Андрей Константинов - Изменник
— Вы мужественный человек, Стеван, — произнес голос Медведева.
— Это не так. Но я понял, что я должен рассказать. Голос Виктора Ножкина я слышу каждую ночь.
— Мы высоко ценим ваше желание помочь, Стеван. Скажите, как сложилась ваша судьба дальше?
— Паскудно. Меня запихнули в тюрьму. Меня запихнули в тюрьму и держали там. шестнадцать месяцев. Вместе с уголовниками. И никому не было до меня дела. Я сидел и не знал, выйду ли когда-нибудь оттуда или так и подохну за решеткой. Миленка искала меня, но везде ей отвечали: без вести пропал. Пропал без вести при наступлении у Костайницы… А я был жив! Я сидел в тюрьме. Там мне сломали руку, отбили почки. Я думал, что не выйду оттуда. Но потом мне удалось переслать Миленке записку с одним уголовником. Она снова пошла по инстанциям, и перед Новым годом, в конце декабря девяносто второго, меня вдруг выпустили. Мне не сказали ничего. Даже не извинились. Сказали: Бороевич, иди отсюда… Вот и все.
— В своем письме вы упомянули, что вам известно, где находятся тела Виктора Ножкина и Геннадия Курнева. Откуда вам это известно?
— В тюрьме я встретил одного человека из моего взвода. Его имя Драган Титович. Он-то мне и рассказал.
— А что конкретно рассказал вам Титович?
— Ранко объявил взводу, что я арестован потому, что пытался помешать выполнению особого задания спецгруппы… А они — все остальные бойцы взвода — должны раз и навсегда забыть, что они здесь видели и слышали. Его уроды подожгли машину с вашими журналистами. Приказали моим: как сгорит, убрать ее с дороги. И уехали, прихватив меня. Мои — те немногие, кто видел, как там все происходило — были напуганы страшно… Большинство из них — совсем зеленые, необстрелянные… Они напугались и даже не осмелились возражать. Бог им судья.
Бороевич закурил. Пепельница перед ним вся была наполнена окурками дешевых сигарет без фильтра.
— Больше половины взвода погибло во время наступления. Своя же артиллерия накрыла… Бог им судья. А что было с телами? Когда машина сгорела, ее подцепили к трактору. Живет там тракторист неподалеку, у него есть «Беларусь». Машину подцепили и утащили километра за два, сбросили в реку. Только там оказалось мелко. Так мелко, что крыша торчала над водой. А Ранко приказал спрятать надежно. Вернусь, сказал, проверю… Его боялись. Его очень сильно боялись. Мои бойцы… Мои сраные бойцы сказали трактористу: так не пойдет, надо вырыть яму. Но он поступил проще — он стал бить ковшом экскаваторным по крыше. Он плющил машину как консервную банку. Он бил ковшом до тех пор, пока она не скрылась под водой.
— Тела наших журналистов остались в машине?
— Да. Но только на день или два… Мои еще не успели прийти в себя от шока, как к Милану Спасичу… Милан — мой заместитель, после того, как меня увезли, он возглавил взвод, так вот, к Милану приехали какие-то двое в штатском и увезли с собой. Вернулся он к вечеру, пьяный, и рассказал, что они перезахоронили останки. А вместо них в машину бросили чужие кости, сгоревшую радиостанцию и патроны. Тела ваших закопали на берегу речки. Там была наша предыдущая позиция. Даже яму рыть не пришлось — прямо в окопах и засыпали.
— Вы, Стеван, можете показать это место?
— Конечно, я сам эти окопы рыл.
— А что за люди приезжали к Милану Спасичу?
— Не знаю. Двое в штатском.
— Милан Спасич согласится дать показания?
— Пожалуй, да… Если вы сумеете его оживить.
— Он погиб?
— Все погибли. Все. Больше половины под своими же снарядами. Случайно? Можете не отвечать… Остальных зачищали потом: по одному, по двое. Троих ребят расстреляли в бильярдной в Баня Лука.
— Кто их расстрелял? Хорваты?
— Какие хорваты в Баня Лука?
— Понятно. А Драган Титович, с которым вы встретились в тюрьме? Он жив?
— Я не знаю. С тех пор я его не видел. Но я не думаю, что они оставят кого-нибудь в живых. Все, кто знает правду о Костайнице, должны исчезнуть. Я тоже хочу уехать. Поэтому мне и нужны деньги. Как только я получу деньги, мы с Миленкой уедем.
— Вы должны будете показать нам место захоронения наших журналистов, Стеван. И дать официальные показания в прокуратуре. Вы готовы?
— Да, как только я получу деньги.
***После просмотра кассеты Сергей Сергеевич сказал:
— Предлагаю взять тайм-аут. Не знаю, как вы, а я устал безмерно. Котелок совсем не варит.
Стояла глубокая ночь. В комнатушке, несмотря на работающий кондиционер, стало душно. Но более всего угнетало то, что они увидели на кассете… Взяли тайм-аут.
В номере гостевого домика Мукусеев долго ворочался, курил, пил минералку… сомнений в гибели ребят больше не осталось. Он понимал, что обязан позвонить Галине и сказать правду. Но сил на это не было.
***В десять утра снова встретились в комнатке с глушилками. Сергей Сергеевич поинтересовался, как им спалось. Широков и Зимин ответили: «Спасибо, хорошо». Мукусеев буркнул: «Нормально».
— Ну что ж, господа, — сказал Сергей Сергеевич. — Вот я рассказал и показал вам все материалы, которыми мы располагаем. Если есть вопросы, я готов на них ответить.
— Как убили Стевана Бороевича? — спросил Мукусеев.
— Выстрелом в голову двадцать седьмого августа. Милена уехала к нам за деньгами… Когда вернулась, нашла Стевана в доме с простреленной головой. Дверь была закрыта изнутри. В оконном стекле — пулевое отверстие. Следствие еще только началось и о каких-либо результатах говорить пока рано…
— Почему вы так долго тянули с выплатой денег? — спросил Мукусеев.
— Извините, Владимир Викторович, но пять тысяч дойчмарок — не та сумма, которую так легко найти.
— Однако ж вы их нашли.
Секретарь посольства прищурился:
— А вы знаете, где мы нашли эти деньги?
— Нет, не знаю.
— А я вам объясню. Эти деньги мы взяли в сейфе.
— Я думал: в тумбочке.
— Вы ошиблись — в сейфе. Деньги, если можно так выразиться, бесхозные. — Зимин сказал:
— Любопытно. Что же за бесхозные деньги хранятся в сейфе посольства?
— Это, Илья Дмитриевич, партвзносы сотрудников посольства, собранные еще в августе девяносто первого… Собрать-то мы их собрали, а вот отправить в Союз не успели — КПСС почила в бозе. Так они и лежали.
«Вот оно как, — подумал Мукусеев, — премию потпоручнику Бороевичу выплатили из денег КПСС. Очередной парадокс». Вслух он сказал:
— Если бы вы не затянули с выплатой, то сейчас мы бы имели координаты захоронения. И даже смерть Бороевича, как ни цинично это звучит, не имела бы принципиального значения.
— Это упрек, Владимир Викторович?
— Констатация факта, Сергей Сергеевич.
— Я доведу до посла вашу точку зрения, — серьезно произнес секретарь посольства. — А теперь давайте обсудим сложившееся положение. В двух словах оно таково: у нас есть видеозапись свидетельских показаний, но сам свидетель убит… Что мы предпримем, господа? Предлагаю высказаться.
Какое— то время все молчали, потом Зимин сказал:
— Видеокассета, строго говоря, не обладает никакой юридической силой.
— Почему? — спросил Мукусеев.
— Во-первых, потому, что товарищ Медведев не является процессуальным лицом. Для того, чтобы показания Бороевича стали юридическим фактом, его допрос следовало провести представителю югославской прокуратуры. Во-вторых, свидетель обязательно должен быть предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Но даже если закрыть глаза на эти «мелочи», то следует отметить, что товарищ Медведев совершил одну грубейшую ошибку.
— Какую? — хором спросили Мукусеев и Широков.
— Свидетель Бороевич был нетрезв. Закон запрещает допрашивать свидетеля в состоянии опьянения.
— Но по-другому было никак, Илья Дмитрич. Вы же видели, в каком состоянии находился Бороевич. — Зимин пожал плечами:
— Факт остается фактом: показания Бороевича получены «партизанским» путем… Кстати, эмоциональное состояние Стевана Бороевича тоже вызывает опасения. Стоило бы провести психиатрическую экспертизу этого господина.
— Как прикажете проводить экспертизу трупа? — спросил Мукусеев.
— Заочно. Эксперты могут дать заключение по кассете.
— Вы что — не верите Бороевичу?
— На первый взгляд все выглядит в высшей степени натурально. Хотя замечу, что шизофреники нередко излагают абсолютно правдоподобные, детализированные истории.
Мукусеев чувствовал, что в нем закипает гнев. Сдерживаясь, он сказал:
— Послушайте, Илья Дмитриевич! Но ведь все в рассказе Бороевича совпадает с фактами. Пулевые отверстия соответствуют калибру 7, 62. Автомобиль сожжен, крыша продавлена. В салоне, в конце концов, лежат кости и радиостанция. Каждый факт — в десятку. Разве не так?
— Не так, — спокойно ответил Зимин. — Не так, Владимир Викторович. По крайней мере два факта вызывают у меня сомнения. Во-первых, очень странно, что Бороевич не запомнил точной даты произошедшего. Событие-то неординарное даже для военного времени. Да и в судьбе самого Бороевича оно сыграло роковую роль. А он не может назвать точную дату… Согласитесь, это довольно странно. Во-вторых, что это за странный автомат с самодельным прикладом да еще и с оптическим прицелом? Я, признаться, никогда о таких «Калашниковых» не слышал. А вы?
