Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый
Елена Владимировна влепила ей звонкую пощечину и мгновенно прекратила истерику.
— Для чего тебе деньги? — сухо заметила Елена Владимировна. — Я плачу тебе самым дорогим, что есть только у человека: жизнью! Подумай сама: если бы не я, ты уже сдохла бы с голода. Вспомни, какая ты была дохлятина, когда я тебя подобрала в тридцать первом году? Неблагодарная. Я тебе специально не плачу денег, чтобы ты не смогла никуда уехать от меня… Она будет работать! А документы у тебя есть? Твой паспорт у меня лежит. Я тебе его выправила, я его могу и уничтожить. И куда ты денешься тогда? Знаешь? В Сибирь, на Магадан, в Норильск, на Колыму. Твоя жизнь в моих руках, беглая.
— Я не беглая! — возмутилась Варвара. — Сколько мне было лет, когда вы меня подобрали? Забыли?..
— А сколько лет тебе теперь? — ехидно спросила Елена Владимировна. — Охрана на всех этапах обожает именно такой возраст.
— А вы не боитесь, что и вас привлекут за укрывательство? — «укусила» Варвара.
Сразу же последовала новая пощечина.
— Дрянь! Еще угрожает! — изумилась дерзостью служанки Елена Владимировна. — В общем, так: я договорюсь с врачом и отведу тебя к нему. И попробуй откажись! — закончила она с угрозой в голосе.
Варвара убежала в свою комнату, это она так привыкла говорить: «в свою». Но она могла только так думать, потому что в этом доме у нее ничего своего не было, даже собственное тело хозяева считали не ее и распоряжались им как хотели. И плакала она горько от невыносимого одиночества. Игорь тоже только пользовался ее телом, ей это, правда, нравилось, она, по-своему, любила этого «барчука», но он ни о чем с ней не говорил, считав, очевидно, что «о чем же можно говорить с прислугой». Удовлетворив свои естественные потребности, он на прощанье целовал ее, говорил «спасибо» и шел заниматься своими делами, нисколько не интересуясь тем, что она чувствует, оставаясь одна.
Одна злобная мысль пришла ей в голову так неожиданно, что Варвара испугалась. И постаралась поначалу прогнать ее прочь. Только с этой минуты, что бы она ни делала, чем бы ни занималась, эта мысль возвращалась к ней, овладевая всем ее существом, соблазняла и совращала. И где-то всего через час Варвара перестала страшиться ее и ничего плохого не находила в этой мысли.
«И никакой это не шантаж! — уговаривала она себя. — Я поговорю с ним по-человечески! Неужели не поймет? Его, между прочим, ребенок. О, боже! Грех-то какой! Игорьку он будет братиком, а я…»
Ничего лучшего не придумала Варвара, как только «взять за горло» самого комиссара. Человека, перед которым трепетали все, в стольном городе и во всей республике, так же как и перед свирепым руководителем партии Тагировым, а может, даже и больше. Человека, о чьей храбрости и решительности ходили легенды, а о жестокости предпочитали помалкивать, себе дороже. Человека, который не гнушался, когда было особенно много работы, самолично допрашивать и пытать арестованных, и не было ни одного, кто бы сумел выстоять и не оговорить не только себя, но и еще пару десятков человек.
Достойного соперника нашла себе Варвара, впервые в жизни решив взбунтоваться. Но эта мысль овладела ею полностью, подчинила, и Варвара себе уже не принадлежала. Да и не было у нее других мыслей. Откуда? Может, в детстве и были какие, да от голода умерли раньше нее. Только и помнила тот злосчастный день, когда их семью, в числе прочих раскулаченных, везли на подводах на ближайшую железнодорожную станцию, мать сунула Варьке узелок с нехитрой снедью: кусок хлеба, пяток вареных яиц, столько же вареных картофелин, естественно, в два раза крупнее, и кусок нежно-розового сала, да и не кусок, скорее, кусочек. Сунула узелок и шепнула: «Беги, доча! Может, хоть тебя Господь спасет! На смерть нас везут!» И столкнула Варьку с подводы на повороте дороги, когда стали подъезжать к железнодорожной станции. Конвойные не заметили побега маленькой девочки, сколько ей тогда было, лет десять, а может, и заметили, так не стрелять же в ребенка, а бежать тем более не хотелось им. Это только через несколько лет выйдет указ, по которому начнут стрелять и детей. А в той гражданской войне с крестьянством детей не стреляли. Их просто обрекали на смерть от голода и холода. Сколько трупиков видела Варька за время своего недолгого скитания, не сосчитать. Столько лет прошло с тех пор, а она нет-нет да и просыпается, крича от ужаса, вся в поту. Варвара сама уже не помнила, каким образом ей удалось залезть в товарный состав, на платформах которого стояли какие-то машины, покрытые брезентом, под который Варька и спряталась. Села и поехала, не пытаясь разгадать великую премудрость, почему машины столь тщательно прикрыли брезентом. И поехала в этот южный город, где у нее никого не было, ни одного родственника, да и где жили теперь все ее родственники, трудно было ей понять. Изголодавшись, она решилась на кражу и залезла в сумочку красивой дамы, как впоследствии выяснилось, жены ответственного работника НКВД. Елена Владимировна цепко схватила заморыша, а так ловко поймав, привела к себе домой, крепко держа ее за руку всю дорогу, вымыла в кадушке, тогда у нее не было столь прекрасной квартиры, и накормила. С тех пор Варька была у нее в беспросветном рабстве.
Одно дело придумать что-то, а совсем другое — это что-то сделать. Комиссара не так просто было застать одного, чисто физически, не говоря уж о том, чтобы решительно переговорить с ним. Дома он был под неусыпной охраной Елены Владимировны, а пойти к нему на его работу… Даже подойти было страшно к этому зданию, не то чтобы войти туда. Да и шансов на то, что комиссар примет ее, не было никаких. У него и часов приема-то не было.
«На ловца и зверь бежит!»
Варвара несколько дней подряд вставала ни свет ни заря и уходила из дому будто на рынок, а на самом деле караулила в подъезде дома приезд комиссара.
Укараулила! Как только комиссар появился в подъезде, Варвара собрала все силы, все свое мужество и смело преградила дорогу своему насильнику. Тот, занятый своими мыслями и устав от бессонной напряженной ночи, в городе активизировались германские агенты, до которых руки не доходили последние годы, вздрогнул от неожиданности и схватился за пистолет, правда, признав сразу Варвару, устыдился своего испуга.
— Мне надо поговорить с вами, Викентий Петрович! — решительно заявила Варя.
Комиссар усмехнулся. Глядя на ее ладное тело, он сразу вспомнил ту хмельную ночь, когда он забрался к этой почти что девочке в постель и насильно лишил ее невинности.
«Как это я забыл о ней? — удивился себе комиссар. — „Назвался груздем, полезай в кузов!“ — подумал он самодовольно. — Видно, понравилось. Жаль, что придется с ней расстаться…»
Дело в том, что накануне вечером к нему пришел старший майор Джебраилов и, вроде бы смущаясь, это с горящими-то от возбуждения глазами, положил на стол донесение капитана, имя которого комиссар уже успел позабыть. Главное, в этом донесении была отражена вся подноготная Варвары: и когда родилась, кто родители, когда раскулачили, куда высланы и где похоронены.
«Отличная работа! — отметил про себя комиссар. — Так бы шпионов разоблачали, цены бы тебе не было!» — подумал он с непонятной горечью. Откуда появилась эта непонятная горечь, он и сам не смог понять, комиссар был плоть от плоти сложившейся административной системы, верным ее слугой, и сам не раз пользовался такими же подлыми методами, а иначе как бы он сумел взобраться на столь высокий пост?
«Шустришь, Джебраилов? — усмехнулся комиссар, чувствующий себя среди интриг как рыба в воде. — За глотку меня хочешь взять? А я тебя сейчас „умою“»!
— Если я не ошибаюсь, — доброжелательно спросил комиссар, — именно ты, старший майор, был тогда ответствен за проверку всей прислуги ответственных работников?
Джебраилов побледнел настолько, насколько ему позволила его смуглая кожа, и хотел спрятать обратно в папку донесение капитана.
— Нет, нет! Ты уж мне оставь это донесение! — приказал очень довольный комиссар, произведенный эффект убедил его, что он на правильном пути, если разработать Джебраилова, может, что-нибудь путное получится. — И через час чтобы у меня на столе лежала твоя объяснительная записка. Через час, не позже.
Джебраилов ушел, проклиная свою оплошность и несообразительность. Он никогда бы не посмел шантажировать своего шефа, так он его боялся и трепетал перед ним, но личный секретарь Тагирова Морданов настоятельно рекомендовал ему это сделать. Тагирову мешал русский ставленник Москвы. Тагиров страшно пил, и пьяная болтовня его не была тайной для комиссара. Тагиров мечтал стать самостоятельным от Москвы и полностью распоряжаться богатствами республики. Для этого он через своих эмиссаров заигрывал с соседней мусульманской страной, на треть которой он тоже претендовал. А его все заигрывания и высказывания переводились на сухой язык сводок и донесений. Однако комиссар знал прекрасно о крепкой и старинной дружбе Тагирова с Берией, поэтому все свои реляции он и посылал лишь на имя государственного комиссара НКВД Лаврентия Павловича Берии, подавая дело так, что пьяный «бред» оценит лишь такой светлый ум, каким считал себя неизвестно почему народный комиссар. Берия его ценил. Эти донесения уравновешивали донесения Тагирова, в которых он грязно «поливал» комиссара и требовал его либо ликвидировать, либо отозвать в центральный аппарат, а на его место поставить «фанатически преданного идеям великого вождя товарища Сталина старшего майора Джебраилова». Берия весь этот материал обеих сторон держал в одной папке, в своем личном сейфе, но ходу донесениям не давал, как-никак вместе с Тагировым он работал в гражданскую войну еще в дашнакской и муссаватской контрразведках, а о жене комиссара у него сохранились самые светлые и нежные воспоминания…
