Стивен Хантер - Честь снайпера
— Не облажайся, Петрова! Не как в Курске!
Курск! Они знали…
Выйдя из самолёта, она оказалась в другом веке. Бородатые люди, чьи огромные тела были опоясаны крест-накрест пулемётными лентами, с томмиганами поперёк груди толпились вокруг них. Гранаты, похожие на толкушки для картофельного пюре, торчали из каждого ботинка и кармана, а кобуры оттопыривались от веса орудия — от древних револьверов до Маузеров и Люгеров, не считая избытка обычных Токаревых, и всё это великолепие бряцало, лязгало и блестело в лучах фонарей. Кроме того: штыки, кинжалы, охотничьи и боевые ножи, некоторые — практически мечи, подвешенные на лямках, висели повсюду. Каждый мужчина и каждая женщина — их было несколько — имели как минимум по три оружия. Все были счастливы: они жили на самой грани жестокости, каждый из них — часть её культуры, наследник её ценностей и любимчик её прихотей.
Пока она стояла на подкашивающихся ногах, ощутив твёрдую землю, к ней тянулись руки, чтобы прикоснуться — но безо всякого сексуального подтекста, а как бы в изумлении.
— Die Weisse Hexe, — прокатился шёпот, и вся толпа приблизилась, чтобы разглядеть знаменитого сталинградского снайпера, известного как своей красотой, так и мастерством. Её волосы рассыпались из-под снятой шляпы. Милли встряхнула ими — как поскольку голове было жарко и она чесалась, так и потому, что это был жест скопированный из кино. Раскинувшись водопадом, они засверкали в свете фонарей — шёлковые, светлейшие и густейшие. Сузив глаза, она повернулась к ним в три четверти, и оружие красоты ударило главным калибром: толпа шагнула назад. Однако, из толпы выступил один человек.
— Меня зовут Бак, — сказал он. — Добро пожаловать, Петрова. Мы здесь для того, чтобы служить тебе во всём.
Бак был украинским солдатом, который стал партизанским командиром благодаря доблести в сражениях и организаторским способностям. Он был создан для лесных засад и медленных ночных вылазок. Это был человек генеральской должности, но Москва ему не доверяла, присматриваясь к нему и опасаясь его.
Обычное дело: после великой победы куда он двинет свои силы? За Сталина или против? Он националист или коммунист? Став прошлым, он легко мог бы заслужить девять граммов свинца из пистолета агента НКВД вместо медали героя, и осознавая это, Бак вёл себя с обречённой статью. Вертикальные морщины его лица, подумала она, так и говорили: это добром не кончится.
— Я почтена, генерал.
— Зови меня Бак. Этого достаточно. «Генерал» — это дерьмо.
Он обернулся и крикнул:
— Поворачивайте эту штуку, чтобы он мог улететь вместе с этим хреном из НКВД, пусть он валит обратно к себе в ванну!
Люди столпились у хвоста лёгкого самолёта и крутанули его вокруг шасси, выставив напротив ветра, остерегаясь двух вращающихся пропеллеров. Петрова видела бледные лица двух молодых пилотов, сидящих за приборной панелью, согнувшись за штурвалами и ожидавших смены положения самолёта. Когда дело было сделано, они кивнули, и партизаны отступили. Рёв двигателей возрос до пика, когда пилот нажал на газ, разбрасывая вокруг клочья травы и куски грязи вместе с выхлопной вонью, и самолёт покатился вперёд. Став легче на вес женщины, он подпрыгнул, поднялся и вскоре исчез.
— Петрова, пойдём. У нас есть телега.
— Я в порядке. Я могу идти.
— Здесь не ходят. Мы поедем. Умеешь ездить верхом?
— Господи, нет, — вырвалось у неё. — Я городская девочка, и до смерти боюсь лошадей.
— Белая ведьма чего-то боится? Теперь я вижу, чувства юмора у тебя хватает и ты мне нравишься. Ладно, пошли в телегу.
— Так откровенно лучше.
— Да, и сбереги силы для своей работы. Отдыхай, расслабься. Впереди долгий путь. Водки?
— Отлично, — согласилась она, и хлебнула из протянутой фляжки. Один глоток как следует сшиб её.
— Теперь давай в телегу и спи, если сможешь. До лагеря через лес четыре часа, а нам надо добраться до утра — чтобы немцы нас не выследили. У них тут постоянно ходят патрули — по приказу ублюдка Грёдля, которого, как я надеюсь, ты упокоишь.
Сжимая свою винтовку, она ответила:
— Выведи меня на выстрел, товарищ Бак, и я не промахнусь.
Глава 9
Поезд, следующий из Москвы, словно вынырнул из старого детективного романа — «Восточный экспресс» без востока в направлении и экспресса в скорости движения. Старый и грязный, он весь был поделен на отделения с деревянными сиденьями, над которыми нависали такие же деревянные кровати. Весь вагон представлял собою сборище таких отделений, затянутых в выцветше-красное покрытие и снабжённых занавесками этого же цвета. Он полз вперёд на скорости не больше сорока миль, и сами рельсы в своей неровности казались какими-то ненастоящими. От всего этого у Боба разболелась голова, чему способствовал не работающий толком кондиционер. Водки бы. О, нет, не надо водки. Чёртов вагон и чёртов поезд…
Усилием воли принудив себя к трезвости, он перечитал единственный источник сведений о боях в Западной Украине в июле 1944 года, имевшийся на английском — переведённый с немецкого профессиональный исторический труд под названием «Вплоть до горького исхода: последние сражения группы армий «Северная Украина», «А», и «Центр» на Восточном фронте в 1944 году». Это был отнюдь не героический роман, а лишь сухое описание манёвров батальонного уровня, отстранённое и рациональное — насколько это возможно для такого импровизационного процесса, как война. Тут не было ничего от настроя «И какого хрена нам теперь делать?», хорошо известного Бобу.
Его очень интересовали ответы на вопросы. Кто знал? Кто мог знать что-то о востоке? Он провёл несколько недель, читая каждую чёртову книгу на Амазоне по этой теме, и большинство из них заявляли, что нащупали настоящую «поворотную точку». Но единственной поворотной тоской было двадцать первое июня 1941 года, когда Гитлер послал своих людей на безумное задание. Это было всё равно что захватывать космос: бесконечные, катящиеся просторы, тысячи миль и миллионы людей. Там не было ничего, кроме «там». Кто бы смог хотя бы приблизиться к пониманию этого?
Факты, конечно же, имели место быть: Сталинград, Ленинград, Харьков, Курск — каждый с точной датой, всё указано на карте со стрелочками туда и противостоящими им стрелочками обратно, и вся картина расшита россыпью непроизносимых названий типа «Днипропетровс`к», «Метчубековка» или «Сапарошше», взывающих то тут, то там к бескрайней пустоте безо всяких названий, а лишь с полями или лесами.
Но было и нечто большее. Забытые великие битвы — как в Нормандии, где схлёстывались целые танковые флоты, а люди тысячами гибли в пламени и разрывах снарядов. Или, что ещё хуже — ежедневная мясорубка боевой обстановки, в которой люди охотились друг за другом каждый чёртов день в году, круглые сутки без выходных весь год, миллионы перестрелок, миллиарды снарядов, триллионы патронов… снова и снова, год за годом за годом, смерть собирала свою жатву. Те битвы уже слишком потускнели, чтобы сохранить имена, и это было очень грустно. Люди должны об этом помнить, людей должны волновать самопожертвование, боль, смерть, которые потрясали мир, но всё же этот огромный пласт был незаметен Западу настолько, что его никто толком не знал.
«Что здесь, где мы? Я трава, я всё покрою…»
Эти раздумья не привели Суэггера ни к чему хорошему, разве что усилили потребность в водке, и он попытался сменить стратегию, удалиться от большой картины в детали. Вернись к Милли — скомандовал он себе. Думай только о Милли.
Милли в Карпатах с заданием уничтожить немецкого администратора, убившего росчерком пера и своими приказами тысячи и десятки тысяч. Что случилось с ней? ОН попытался представить, но ничего не вышло. Его главный дар был бесполезен в поезде, где он не видел ландшафта, который нужно было понять. Дар взгляда на местность и её прочтения. Если бы он видел местность в движении, то вынес бы из этого понимание: где бы разместился снайпер (или снайперша) для выстрела? Это решение приходило из нескольких факторов: чистый угол до цели, затем — маскировка, если возможно — укрытие (ей пришлось бы грамотно завесить позицию, дойди до этого), затем — чувство ветра, поскольку даже на пятистах метрах (предельной дистанции Мосин-Нагана 91, с оптикой или без) ветер может сорвать выстрел, так что ей лучше всего было бы стрелять ранним утром, когда ветра ещё нет, а также факторами выбора были жара и влажность — хоть и одними из последних.
И, наконец, путь отхода. Однако, об этом он пока думать не мог, поскольку ландшафта ещё не видел и не мог искать в нём такой возможности.
Его разум онемел. Возле него тихо дремала Рейли. Где я? Да, точно… отход Милли. Если у неё был путь отхода. Ему пришло в голову, что во время такой войны с её потерями, невыразимыми жертвами, видя массу случаев, когда командиры слали ряды за рядами молодых парней на смерть от пулемётного и артиллерийского огня, нигилизм мог настолько поразить Милли, что она отказалась уходить. Возможно, что она выстрелила, увидела, что промахнулась, завидела бойцов СС, бегущих к ней, достала свой «Токарев» и выстрелила себе в голову. А поскольку её прикрывали жители деревни — или так полагали эсэсовцы — они спалили всю деревню вместе с людьми. Так они обычно работали.
