Светлана Воинская - Поцелуй Валькирии
— Яичница готова, — спустя десять минут поклонилась ей хозяйка. — Японская яичница! — и указала на бамбуковый поднос в гостиной, где пестрела странная смесь мраморного мяса, лука и яиц.
Адель еле дождалась вечера. Отыграли за стеной саксофон и рояль, замолк оркестр, мембрана зашуршала вхолостую и, выключив патефон, Яса улегся спать. В полночь Адель вышла на лоджию, медленно спустилась к садику гостиной. Следующее окно, в щель которого тихо задувал ветер, — окно кабинета.
— Бессонница?
Адель застыла. Кен приблизился и облокотился на балконные перила. Несколько минут они в молчании разглядывали овальную луну. Адель слушала мелодичный звон колокольчика — подвеску колебал ветер, язычок касался бронзовых стенок — и пыталась привести в норму дыхание. Кен взял ее руку и проводил в гостиную, усадив на подушку перед столиком. Зажег свечи в красных бумажных фонариках, а из недр маленького комода вытащил инкрустированный сундучок. Вскоре на столике расположилась деревянная клетчатая доска и две вазочки: одна с черными, другая с белыми фишками.
— Это рэндзю. Твоя задача — поставить в ряд пять своих камней.
И они начали расцвечивать поле узором. После двух проигрышей Адель удалось, наконец, победить. Свечи истекали воском, мужчина и женщина молчаливо вели длинную партию, предвосхищая каждый ход друг друга.
— Я выиграла, — прошептала Адель.
— Я знаю, — Кен внимательно оглядывал клетки в поисках точки предполагаемого удара.
— Угадал по моему дыханию? Но не знаешь, где… — и белая фишка завершила запутанный ряд, выведя скрытую от глаз линию.
Адель обошла стол, села за спиной Кена и поцеловала его шею, позвонок за позвонком, ее руки сошлись на его поясе, и пальцы расстегнули пряжку ремня. Кен высвободился.
— Ты не хочешь? — возбуждение в ее голосе растаяло, словно ее с головой окатили ледяной водой. Адель встала, нервно разглаживая ткань брюк.
Кен усмехнулся.
— В древности комнаты в японских домах разделяли бумажные перегородки, а женщины заталкивали свои длинные волосы в рот, чтобы молчать во время оргазма — это увековечили гравюры.
— Ты хочешь сказать, что прошлой ночью я кричала? Но ведь не в этом дело, верно? Просто ты не можешь допустить, чтобы начинала я… Чтобы я — женщина соблазняла тебя и ласкала первая! Я права? — Адель и не надеялась на ответ. — К чему ты стремишься? Ты, недостойное, недоразвитое создание? Подчинить? Стать хозяином? Мне?
— Он же стал… — проговорил Кен.
— Кто?
— Гитлер.
Утром Адель достала блокнот и еще раз взглянула на адрес особняка Роя Макартура, где вчера околачивался Эд. Шесть дней назад, перед вылазкой в гостиницу «Эдисон» она долго готовилась, подыскивая наряд и создавая в парикмахерской прическу. В одном из магазинов покупатель помог ей выбрать платье.
— Мне хотелось бы еще раз увидеться с вами, — прощаясь, он протянул ей визитку.
Сейчас Адель достала ее — на бумажном прямоугольничке значился тот же адрес — Северный Бронкс. Дом оказался соседним. Она спустилась в гостиную, набрала номер и назначила Эрику Скараборгу встречу.
7
Ansuz — посланник, знаки.
Своевременное предупреждение — это дар.
Сквозь стекла витрины он видел ее — растерянную, в лабиринте из плечиков и вешалок, юбок и платьев в горошек. Теперь она показалась ему всего лишь куклой с поразительно правильными чертами, чертами манекена: прямой нос, умеренно пухлые губы, стандартная бледность.
Дождь барабанил по его зонту. Сложив его, Эрик вошел в магазин. Мельком оглядел стеклянный прилавок с белыми носочками и широкими поясами. Кинувшуюся к странной посетительнице продавщицу Эрик остановил мелкой купюрой. Адель нравились брюки и классическая блузка, она присмотрела к ним туфли-лодочки почти без каблука. Она обладала чувством цвета — ее выбор пал на оттенки кофе, ореха и меди.
— Доверьтесь безупречному вкусу мужчины, — улыбнулся он, перебирая модели платьев. — Если бы вы согласились разделить со мной ужин, я не смог бы проглотить ни кусочка, будь на вас это… — из череды нарядов он вытянул платье, искрящееся белое.
Перед ней был денди. Адель рассматривала его голубой костюм-тройку, шляпу в тон, идеально подобранный галстук. Мельком отметила ухоженную кожу, капризный рот и безвольный подбородок.
— Освободи вы волосы из плена сетки, я был бы безмерно вам благодарен.
Молча она приняла из его рук платье и исчезла в примерочной. Переоделась она удивительно быстро — прошло не более минуты. Зеркало раздвоило не подвластное пониманию совершенство. Эрик потянулся поцеловать ей руку, но она высвободилась.
— Нравитесь себе?
— Меня устраивает цена, — она придирчиво оглядела себя и вновь скрылась, чтобы вернуть прежний облик. Шестьдесят секунд, и шторка примерочной отдернулась. Расплачиваясь с продавщицей, она бросила ему:
— Я где-то видела вас прежде.
Ему нельзя волноваться, вспомнил Эрик.
— Все мы когда-то встречались. Все мы знаем друг о друге все, — таинственно ответил он.
Она направилась к выходу, и Эрик кинулся вслед:
— Ужин не состоится?
— В другой раз.
Он протянул визитку, пожал ее пальцы, красивые, с коротко остриженными ногтями. Она вернулась в дождь, таксист раскрыл над ней зонт, проводил до автомобиля, отворил дверцу.
К своей машине Эрик прошел прямо по лужам, пачкая брюки. Сел, в изнеможении склонился к рулю, из бардачка достал пузырек, вытряхнул на ладонь таблетку и сунул за щеку — врожденный порок сердца иногда напоминал о себе острой болью. Снова и снова Эрик прокручивал в голове каждое свое слово, каждый ее жест. Он был так близко! Дотрагивался до нее. Она ему улыбалась. Эрика передернуло. Десять дней, как в Иерусалиме убит Фольке. Он не должен забывать об этом. Настоящий Бернадотт не знает слабости, идет до конца. И он уже сделал несколько шагов.
Наутро он заехал в «Эдисон», открыл перед ребятами плоский футляр, вытащил оптическую винтовку.
— В вашем распоряжении квартира напротив.
В такси Адель листала японский словарь. Жена — канай, буквально «внутри дома». Муж — сюдзин, означает «главный человек, хозяин». Не все ли это объясняет? Язык — зеркало народа. Нет, она не согласится быть «внутри дома» и почитать японца за «хозяина». Тем не менее, поправила себя Адель, неделю она живет в его семье и ни разу не задумалась о переезде. А находясь в чужом доме, невольно подчиняешься заведенному там порядку. Скоро она привыкнет, и ни что не покажется ей варварским! Нет, она не позволит себе это. Просто ей понравилось спать с ним, а что это значит? Абсолютно ничего.
Адель бросила словарь на сидение и стала смотреть по сторонам. Сколько окон кругом! Соты, соты окон. В каждом — маленький островок личной жизни, крошечное государство. Она отвыкла, жить в семье тяжело.
Поглядывая на ее хмурое лицо, Ник изрек:
— Эх, в море брызг не миновать.
Адель вышла из такси и направилась к условленному месту, где ждал (она еще раз прочла имя на визитке) Эрик Скараборг. Бродвей горел мириадами лампочек. Спутник уводил Адель все дальше по Великому Белому пути, мимо дансингов, уличных фотографов и нищих саксофонистов.
— Чем ты зарабатываешь на жизнь?
— Я продала картину галерее.
Одно время она была инструктором в автошколе, потом давала уроки игры на фортепьяно. В Нью-Йорке думала заняться преподаванием гимнастики, брать на дом переводы. Из нее вырастили универсала, воспитали идеальную жену, мать и хозяйку. Рукоделие, кулинария, уход за детьми были частью государственной программы. Но в чужом мире не было места для дома, мужа-солдата, детей. Адель оставалась заброшенным к врагам парашютистом.
— Художница? Человек, рисующий иллюзорный, ненастоящий мир? Мусульмане считают живопись грехом, поскольку художник претендует на сотворение мира, на роль Бога, — в светящейся рекламой кассе Эрик приобрел билеты на фильм, громко объявив: — Сдачи не надо!
В кинотеатре шли «Унесенные ветром». Адель отводила глаза и пыталась восстановить дыхание, отстраняясь от происходящего на экране, пытаясь не поддаться внушению. Фильм действовал на нее. Она переставала быть собой, превращалась в слабую чувствительную дуру. Фантазии сводят жизнь к чистой рефлексии, повторяла она про себя. Выразительный надлом музыки, мучительное нытье скрипок заставляли ее страдать. О чем? Она не ведала.
— У человека нет защиты от музыки, — прошептал Эрик. — Не стесняйся слез.
Слезы? Нет, это бред! Это не она вернулась в разрушенную северянами Тару! Адель видела дым и чувствовала запах гари и пыли руин — Берлин взят! Внутри защемило, взмах смычка-скальпеля сковырнул засохшую рану, и обильный поток заполнил пустой сосуд и рвался наружу, смывая искусственные барьеры. Она вспомнила маму, всегда чужую жестокой девочке. Как они презирали родителей, отставших от времени! Маму, которая оказалась вечной. Маму, которой она давно не жаловалась на боль, стыд, страх. Маму, нежный голос которой забыла. Маму, которая ждала ее. Маму, к которой не вернуться.
