П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.
Обзор книги П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.
П. Лотинкин
ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.
Роман.
Любые совпадения имен и названий являются случайными.
2003 г.
ПРОЛОГ . Наши в Париже!
Плохо в Париже уральцу. Тесно, скучно, стерильно. Первый год еще так сяк, но на восьмой — хоть волком вой.
Именно это Вилен Королев, за узкую специализацию в напитках прозванный коллегами из фирмы «Спэшл электронике» мсье Абсентом, пытался втолковать вечно недовольному менеджеру по трудовой дисциплине.
Рядом, за парапетом набережной, нежилась Сена, широченная и холеная в сравнении со скромной замарашкой Исетью. По светлой воде лениво тащились кукольно яркие и чистенькие баржи. Предупредительный и непрошибаемо вежливый гарсон мгновенно и незаметно подтаскивал полные рюмочки и уносил пустые. На всей набережной, на сколько хватало глаз, нельзя найти и двух окурков, не говоря уж о собачьем дерьме, бутылках или обрывках газет.
Слегка заплетающийся в отходняке язык Абсента живописал, как не хватает ему сосен, просторного неба и серых прямоугольников новых жилищ улучшенной планировки с огромной кухней аж в 8,5 квадратов. И конечно, Исети, которую некоторые горожане ласково именуют Говнотечка. Но это она такая, пока рядом. А из Парижа все выглядит иначе.
Но французам этого не понять. Они в среднем на каждого, включая горожан и деревенщин, грудничков и пенсионеров, за год заколачивают по тыще баксов на туристах. И помешаны на вежливости. Им не понять, какой это кайф: без пятнадцати шесть закрыть лавку или контору и сказать несостоявшемуся покупателю или клиенту: «А пшел ты на фиг со своими деньгами!»
Нет у избалованных Гольфстримом лягушатников июньских пуховых метелей на улицах и декабрьского дубака в квартирах. Поэтому они лениво относятся и к своему прошлому. Не любят вспоминать о славно пролитой кровушке братьев и мучениях сирот, которыми так гордятся старики иных стран — за неимением других поводов для гордости. Нет у них площади имени расстрела у Версаля, аналогичного Кровавому воскресенью 1905-го, — на память об эффективности хождения на поклон к правителям. Французы даже не спорят о том, сносить им мавзолей Наполеона или не сносить? Предать ли прах императора, наконец, земле или не предавать? Они водят к нему туристов и стригут с них бабки.
Гордясь при этом и Наполеоном, и прибылями. На шестьдесят миллионов населения Франция имеет семьдесят миллиардов евро от туризма. Ни на чем. Просто за то, что иностранцам нравится к ним приезжать! Они считают это достойным поводом задирать нос. А всех-то трудов: улыбки, четкая полиция и работящие дворники.
При этом полный завал с патриотическим воспитанием. Ни вздыбившая оранжевые ирокезы молодежь, ни седоусые пролетарии, часами судачащие в кафе , ни бездомные клошары, живущие на сидре — даже понятия не имеют о славной Парижской коммуне. Им и в головы не приходит, что в далеком и, по сути, азиатском городе имеется площадь в честь того, как французы выпускали друг другу кишки ради справедливости.
— Компрене-ву, твою мать, — ласково растолковывал Королев французу, — на хрена вы Бастилию снесли? Не стало тюряги, некуда было буржуев сажать, вот они у вас и расплодились! И даже до нас добрались... Эх, Гастон ты мой, Гастон! Французская ты, понимаш, физиономия. Разве тебе понять, как чуден Шарташ при тихой погоде, когда мягко колышет он дохлую рыбу на своем зеленом сиропчике... В общем, хрен дочапаешь даже до середины.
— Же не компран па, — признавался жалостливо отводивший оливковые глазищи менеджер, — почему вас, мсье Абсент, так тянет дезорганизовывать производство? Вы же губите дело, которое сами создали! Почему вы все время вмешиваетесь? Почему Вы все время пьете? Вы же талантливый инженер, таких во всем мире единицы...В общем, мсье Абсент, вынужден предупредить: если вы не прекратите вмешиваться в производство и пить, мы будем вынуждены сократить вашу стипендию!
— Нуууу! — ласково взмолился Вилен. Когда Гастон ушел, оставив еженедельный
конверт, Вилен некоторое время разглядывал банкноты из него. В приторно затуманенном мозгу мелькали навеянные ностальгией картины просторных площадей и проспектов родного города, по которым, вздымая пыль и разбрызгивая лужи, кургузо шмыгают жигули и черной роскошью скользят руководящие волги.
А почему бы не плюнуть на Европу, и не махнуть домой?!
Там нет этого жлобского почтения к аккуратности газонов, гладкости дорог и жизни никчемных пешеходов. Там каждый день город тонет в нежном смоге, и полно улиц в честь писателей, террористов и разбойников.
Он ошибся, забыв, как ни много воды может утечь за восемь лет, но в сути своей, в главном, ни люди, ни города не меняются.
Насколько жестоко он ошибся, Вилен понял, только выйдя на затянутую сизой пеленой привокзальную площадь родного Катеринбурга.
То, что машин стало чуть не в десять раз больше, он еще мог пережить. И то, что его город вначале официально переименовали в Катеринбург, а потом, неофициально, в Екабе, - тоже.
Но как перенести, что ни в одном ларьке и магазине города нет настоящего абсента?
Картина маслом: «штурм Химмаша»
Мсье Королев даже не предполагал, что его возвращение может хоть что-то изменить в Катеринбурге. И опять ошибся.
Через несколько месяцев его приезд аукнулся событием странным для Парижа, но по Екабевским меркам вполне заурядным: к заводоуправлению Химмаша, расположенному в одноименном микрорайоне, стягивались штурмовые бригады.
В отличие от плохо организованной парижской черни, разломавшей по запарке памятник средневековой архитектуры — Бастилию, екабевские штурмовики были отлично выучены и скоординированы.
Первая группа тихо концентрировалась вдалеке от телекамер на улице Зои Космодемьянской. По-спортивному подтянутые, и по тюремному стриженные молодцы, старательно демонстрируя отсутствие какого-либо оружия и щедро заплевывая тротуар, попивали из банок и делали вид, что ждут автобуса.
Вторая группа кучковалась на виду у телекамер: чистенькие здоровяки выходили вместе с рабочими из проходной и вроде бы от полноты возмущения, сворачивали к заводоуправлению. Там они, смешавшись с настоящими подданными Химмаша, щедро угощали их чем-то в алюминиевых банках, и подзуживали маловразумительными, но очень экспрессивными репликами:
— Ну, что за ботва, а?!
— Ну, воще, козлы, оборзели, да?
Рабочий класс, давно не бузивший и не угощавшийся на халяву, охотно откликался и браво демонстрировал желание взломать высокие парадные двери.
Телевизионщики, естественно, тоже толпились возле главного входа. Косноязычные репортеры путано рассказывали о том, что около полудня группа захватчиков под предводительством знаменитого атамана Федулова, которого якобы благословил сам губернатор Россиль, коварно оккупировала заводоуправление. Мол, по решению акционеров теперь они тут главные и отдают власть в руки нового директора.
Телекомментаторши, тиская длинные микрофоны и наугад ставя ударения, рассуждали о переделе собственности, о власти, которая думает не о народе, а о своих карманах, о законах, которые не работают, и о ставших законом кулаках и наглости.
Все предвкушали штурм и с нетерпением ждали, когда старые хозяева начнут выкидывать из конторы новых.
При этом за кадром оставался вроде бы простой и очевидный вопрос: а зачем вообще так хлопотать о захвате кабинета директора?
Разве работникам завода непременно нужно подчиняться именно тому, кто сидит в этом, а не в другом кабинете?
И, если уж на то пошло, на кой надо освобождать дурацкий кабинет непременно с такими долгими и явными приготовлениями к скандалу и мордобитию? Почему бы не сделать это тихо, как сотни раз до этого случая и после него?
И, наконец, зачем людям мэра, которому в городе подчинены и рады услужить любой да каждый, вообще кого-то штурмовать? Почему бы не свистнуть скромных народных защитников в камуфляже, которые споро решают подобные вопросы по указке великого и могучего градоначальника?
