Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Барнс Дженнифер Линн

Мы доходим до большого круглого вестибюля. Красные и синие огни полицейской машины окрашивают матовые стеклянные овалы на обеих створках парадных дверей. Желтый свет от фонарика Шарпа скользит вверх по двойной лестнице с перилами, заставляющими меня вспомнить о струнах прекрасного рояля. Изысканная люстра над нашими головами разбита вдребезги и свисает, словно выбитый зуб.

– Имперская, – говорю я тихо.

– Что?

– Лестница, разделенная на две части, как эта – отдельные пролеты, ведущие к одной площадке, – называется имперской.

– Это важно?

– Подожди. Молчи.

Я замираю на месте, погружаясь в прошлое. Молодая черноволосая женщина с коротким «бобом» в стиле двадцатых спускается по лестнице, чтобы чмокнуть в щеку мужчину, которого ей не следовало целовать. Два старых друга прощаются, не подозревая, что это их последняя встреча. Мальчик в красных бутсах тайком выскальзывает из дома в неположенный час. Убитый горем отец обрушивается на паркет после того, как пытался повеситься на прогнившем столбике перил.

А вот и Лиззи. Я чувствую Лиззи.

– Вот место, где ее отец пытался повеситься. – Шарп направляет фонарик на высоту в пятнадцать футов – на ту часть перил, что укреплена большим куском фанеры.

– Лиззи любила прикладывать сюда ладонь.

Я поглаживаю искусное украшение на верхушке ближайшего столбика – русалку с длинными вьющимися волосами. Провожу пальцем по шероховатым чешуйкам хвоста, думая о человеке, который вырезал их одну за другой, человеке, жившем и умершем за океаном, говорившем на нежном наречии, которое звучит у меня в ушах, словно флейта.

– Лиззи могла дотянуться только до кончика хвоста, – продолжаю я. – Ей приходилось подниматься на третью ступеньку – сюда – и наклоняться, чтобы дотронуться до волос. – Я поднимаюсь на третью ступеньку. – Она не раз отсюда падала. Мать говорила ей: «подожди еще годик – и будешь доставать».

На последних словах мой голос срывается.

– На этом плане не видно, где комната Лиззи, – перебивает Шарп, пропуская мои слова мимо ушей. – Нам придется обходить комнату за комнатой, пока не найдем.

– Это не важно, – говорю я. – Я ее узнаю.

На двенадцатом шаге мои часы вибрируют на запястье, подавая слабый сигнал тревоги. Ураган надвигается.

Глава 12

В комнате Лиззи так же пусто, как и на кухне. Даже еще более пусто. Здесь грустно, чисто подметено, душно. Воняет свежей краской. Под лучом фонарика стены кажутся бледно-голубыми или серыми. Царапин нет, но под краской различимы неровности. Мазки напоминают мне небрежные рисунки ветра на песке. Бридж всегда красила свою спальню в голубой, но ее спальня больше походила на утробу, чем на могилу.

Где ты, Лиззи? Почему я не могу нащупать твой пульс?

Такая же звучная голубая неподвижность, как на строгой картине Эдварда Хоппера [552], изображающей заброшенный старый особняк, отрезанный от мира – метафорически и физически – железнодорожными путями. Дом, где только гудок поезда может составить компанию.

Я поджимаю губы и молча выпускаю струйку невидимого дыма.

Шарп расхаживает по комнате, оставляя в пыли дорожку следов. Он явно ждет, что я скажу. Когда тишина не играет ему на руку, она его раздражает.

– Маркус Соломон закрашивает граффити в комнате дочери по крайней мере четыре раза в год. – Шарп не желает дать мне сосредоточиться, потянуть время. – А приходит еще чаще, просто поболтаться в ее спальне. Приносит портрет Лиззи высотой в два фута, который нарисовал его друг, переносной холодильник с пивом и складной стул.

Шарп стучит по стене рядом с гвоздем.

– Вешает картину сюда. Ставит стул в шести футах от стены, часами сидит, уставившись на уродливую любительскую мазню, имеющую самое отдаленное сходство с его дочерью, и читает Библию. Один из моих приятелей-копов как-то раз с ним поболтал, и ему удалось влезть к нему в душу. Называет Маркуса убогим. Или унылым. В общем, какое-то слово на «у». Угрюмым персонажем романа Кормака Маккарти, который не может вырваться с его страниц.

Да ты и сам оттуда же, с тех же страниц. Неужели я сказала это вслух? Нет, не думаю. Выражение его лица осталось прежним. Когда у меня в голове это ощущение, мутное, зыбкое, когда разум просеивает образы один за другим, я уже ни в чем не уверена. В детстве держать язык за зубами мне помогала сестра – тыкала меня под ребра и шептала, чтобы я заткнулась.

– А как остальной дом? Почему бы ему не нанять охранную фирму? Это же бессмысленно.

Шарп пожимает плечами.

– Честно сказать, он с трудом платит налоги за особняк. Живет в трейлерном поселке в Саут-Форт-Уэрте. Карьера Маркуса Соломона пошла под откос. Неудивительно. Адвокат по семейным делам – неудавшийся самоубийца, жена в тюрьме и куча клиентов, уверенных, что он помогал прятать тело.

– Он навещает жену?

– Каждый вторник.

– Ты считаешь его виновным?

– Это ты мне скажи, – спокойно отвечает Шарп. – Это ведь ты утверждаешь, что Лиззи жива.

Я открываю шкаф размером с гроб, на уровне глаз деревянная перекладина с двумя пластиковыми вешалками. Здесь тоже видна свежая краска, только покрашено еще неряшливее. Шарп направляет луч фонарика внутрь, и я различаю фразу: «Yo estuve aqui», выведенную тонкой синей линией.

Yo estuve aqui. Я была здесь.

Сейчас Лиззи уже не кажется мне живой, но Шарпу я этого не говорю. Я разворачиваюсь к нему лицом:

– Мы ничего не добьемся, если ты будешь настаивать, чтобы я связалась с Лиззи в твоем присутствии. Я перелезла через забор, потому что хотела сделать это в одиночку. Но даже тогда я не особо рассчитывала, что у меня что-нибудь выйдет.

Потому что так это не работает. Лиззи скорее подскажет мне что-то важное, когда я буду стоять в душе и брить ноги.

Шарп разворачивает камеру, направляя ее на мое лицо.

– Я сомневаюсь, – говорит он. – Все эти русалочьи хвосты и прочее. Так, что дальше?

Я подхожу к узкому эркеру из трех окон, образующему укромный уголок. Здесь стояла ее двуспальная кровать, прямо рядом с окном, чтобы она могла смотреть в обе стороны. Со мной говорит не Лиззи, сейчас говорит дом. Шарп не понял бы разницы, поэтому я держу свои мысли при себе. Все три рамы закрашены намертво. Ручки оригинальные, как и стекло, неровное, но без трещин. Те, кто укладывал Лиззи в эту кровать, не хотели, чтобы она выпала из окна. Тогда зачем им было ее убивать?

– А что там с башенкой? – Тон у меня напористый, профессиональный, как у агента по недвижимости, который прощупывает ценовой диапазон.

– Слишком опасно лезть с фонариком, – отвечает Шарп, не моргнув глазом. – Лучше, чтобы солнце светило через верхние окна. Ночью «вдовья площадка» и то безопаснее.

– Даже перед ураганом?

Он смотрит на свой телефон:

– У нас есть несколько минут. Я в игре.

Это не то чтобы озарение, просто меня посещает ужасная мысль.

Это будет жестокий розыгрыш, если скелет Лиззи до сих пор лежит на крыше.

Я всегда считала, что лучше смотреть вверх, чем вниз, и Шарп замечает это, как только мы начинаем подъем.

Один пожилой профессор, любитель распускать руки, сказал мне однажды, когда мы смотрели в телескоп, что девушке-астрофизику, «достойной своего плутония», негоже бояться высоты. И все же я боюсь.

Я совершенно спокойно забираюсь на дерево, если есть за что уцепиться. Но «вдовья площадка», венчающая дом Соломонов, похожа на огороженную могилу на вершине холма – ты быстро и нервно произносишь молитву и поспешно удаляешься.

Шарп поднимается первым. Он протягивает мне руку в люк, проделанный в потолке третьего этажа, – эдакий громадный шкаф со сломанным висячим замком. Втаскивает меня на медный квадрат под ширью беспокойного неба. Влажный воздух противно льнет, как расшалившийся пожилой профессор. Флюгер на одной из башен вращается, словно доска на спиритическом сеансе, не в силах определиться с направлением.